Глава IIIВторой из трёх духов
Скрудж проснулся как раз вовремя для свидания со вторым духом, посланным Якобом Марли. И он вовсе не был готов к тому, чтобы не произошло ровно ничего: когда колокол пробил час и никто не явился, им овладел сильный страх. Прошло пять минут, десять, четверть часа – никто не появлялся. Но откуда-то шло неясное свечение, потому он тихо встал с постели и, шлёпая туфлями, направился к двери в соседнюю комнату.
Комната была, без сомнения, его собственная; но она очень переменилась: стены и потолок были убраны свежей зеленью, в углах горели ярко-красные ягоды. Блестящие листья остролистника, омелы и плюща отражали свет, будто маленькие зеркала; в камине горел сильный огонь, какого этот тёмный окаменелый очаг не видал уже много лет – с тех пор, как Скрудж и Марли поселились в доме.
На полу были навалены индейки, гуси, дичь, куры, колбасы, большие куски мяса, поросята, длинные гирлянды сосисок, мясные пироги, пудинги, бочонки с устрицами, горячие каштаны, краснощёкие яблоки, сочные апельсины, белобокие груши, огромные сладкие пироги; всё это наполняло комнату чудесным запахом щедрого рождественского праздника.
Удобно поместившись на этом ложе, красивый весёлый юноша, очень привлекательный на вид, держал над головой горящий факел, осветив Скруджа, когда тот выглянул из-за двери.
Он был одет в простую зелёную мантию, опушённую белым мехом. На голове был венок из зимней зелени, украшенный сверкающими льдинками. Тёмно-каштановые локоны вились по плечам, доброе лицо было открыто, голос весел. Весь он дышал радостью и непринуждённостью.
– Я дух нынешнего Рождества! – представился гость.
Он подхватил нашего героя, и в тот же миг они очутились на улицах города в рождественское утро. Дома́ казались мрачными, а окна ещё мрачнее в сравнении с гладкой белой снежной скатертью на крышах. Хотя ни город, ни погода не представляли ничего особенно весёлого, воздух оглашался таким весельем, какого не могли бы дать ни тёплый летний воздух, ни яркое летнее солнце.
Люди, сгребавшие снег с крыш, весело перекликались друг с другом и перебрасывались снежками. Мясные лавки ещё только открывались, а фруктовые блестели роскошью: тут были большие пузатые корзины с каштанами, рыжий испанский лук, груши и яблоки, сложенные в большие разноцветные пирамиды, на самых видных местах висели спелые виноградные гроздья, груды орехов напоминали о прогулках по лесам, оранжевые и сочные апельсины, казалось, упрашивали, чтобы их унесли домой и съели после обеда. А лавки с колониальными товарами! Смешанные ароматы кофе и чая приятно щекотали обоняние, миндаль сверкал белизною, палочки корицы головокружительно пахли, засахаренные фрукты были обильно посыпаны сахаром. Вокруг царила атмосфера радостного ожидания чуда.
Тем временем наши путники достигли предместий города. Дорога привела их к дому писца Скруджа, его звали Боб Крэчит, и дух благословил его небогатое жилище и окропил несколькими каплями из своего факела. Подумайте только! Боб получал всего пятнадцать шиллингов в неделю, а дух настоящего Рождества благословил его скромную небольшую квартирку.
Госпожа Крэчит, жена его, одетая очень бедно, но украшенная лентами, накрывала на стол вместе с дочерью, сын Питер пробовал вилкой, сварился ли картофель. Два младшие Крэчита – мальчик и девочка – скакали вокруг стола, восхваляя до небес Питера, который, громко ударив в крышку кастрюли, возвестил, что картофель пора вынуть и очистить.
Все в нетерпении ждали отца, который должен был прийти с минуты на минуту. Наконец он появился, неся на плечах маленького Тима, ибо, увы, Тим носил костыль и ножки его были заделаны в железные лубки.
– Как вёл себя Тим в церкви? – спросила госпожа Крэчит.
– Как золотой мальчик, даже лучше. – отвечал Боб, – Возвращаясь домой, он сказал, что было полезно напомнить своим видом в день Рождества о Том, кто заставлял хромых ходить и слепых видеть.
Голос Боба задрожал, когда он говорил это, но тут Питер и вездесущие молодые Крэчиты торжественно внесли гуся.
Гусь произвел такое волнение, как будто он самая редкая птица, – и вправду, в этом доме гусь являлся очень редко. Последние приготовления к рождественскому столу были закончены, и все уселись на свои места. Боб произнёс молитву, а госпожа Крэчит разрезала гуся. Какой это был гусь! Нежность, аромат, вкус его вызывали невообразимый восторг.
Дальше – пудинг! Вокруг разнёсся такой запах, какой может быть, только если пудинг удался! Наконец обед был окончен, скатерть снята. Всё семейство уселось у камина. Каштаны с шумом шипели и трещали на огне. Боб торжественно пожелал всем радостного Рождества. Всё семейство в один голос повторило его слова, а Тим после всех произнёс:
– Да будет над каждым из нас благословение Бога, его любовь и благодать.
– Дух, – сказал Скрудж с выражением участия, которое было ему чуждо, – скажи мне, будет ли жить Тим?
– Я вижу пустое место в углу около камина, – ответил тот, – и бережно сохраняемый в семье одинокий костыль. Если эти тени не изменятся в будущем, то ребёнок умрёт.
– Нет, нет, – воскликнул Скрудж. – О нет, добрый дух, скажи, что он будет спасён!
– Если эти тени не изменятся в будущем, – повторил дух, – он не встретит следующее Рождество. Но что с того? Пускай умирает: он этим уменьшит излишек народонаселения.
Скрудж наклонил голову, услыхав свои собственные слова, им овладели раскаяние и грусть. А дух продолжил:
– Если у тебя человеческое сердце, а не камень, не повторяй этих злых, фальшивых, глупых слов, пока ты не узнаешь, что такое излишек народонаселения и где он находится. Тебе ли решать, кому жить и кому умирать? В глазах Бога ты, может быть, менее достоин жить, нежели миллионы таких бедных детей.
Скрудж, услыхав этот упрёк, склонил голову и опустил глаза. Но быстро поднял их, услыхав своё имя.
– За здоровье мистера Скруджа! – провозгласил Боб. – Пью за здоровье господина Скруджа, которому мы обязаны этим пиром.
– Которому мы все обязаны этим пиром?! – воскликнула госпожа Крэчит, краснея от волнения. – Я бы желала, чтоб он был здесь. Я бы высказала ему своё мнение о нём, пусть бы он его скушал с аппетитом. Только в такой великий праздник и может случиться, чтобы кто-то желал здоровья такому отвратительному, скупому, злому, бесчувственному человеку, как мистер Скрудж. Тебе ли этого не знать, мой бедный.
Очевидно, что Скрудж был страшилищем всего семейства. Одно его имя навлекло тёмную тень, которая не рассеялась в продолжение нескольких минут.
Праздник продолжился. И хотя семейство Крэчитов было отнюдь не богато, еда не изысканной, платья изношены, а Питер, вероятно, был хорошо знаком с кредиторами, Крэчиты были счастливы, благодарны Богу и за то малое, что им даровано. Исчезая, они казались ещё счастливее при свете факела, которым дух благословил их на прощанье. Скрудж до последней минуты пристально смотрел на них и в особенности на маленького Тима.
Между тем стало темно, пошёл сильный снег. Судя по числу людей на улицах, отправлявшихся провести вечер в кругу друзей, можно было подумать, что дома не осталось никого и некому принять гостей. Но, напротив, каждый дом ожидал гостей, и в каждом доме ярко и весело пылали камины. О, как дух радовался всему! Он посылал каждому дому свои благословения. Все были веселы, все радовались.
Дух привёл Скруджа к мрачному и пустынному болоту, на котором были нагромождены чудовищные массы камней, придававшие всей местности устрашающий вид. Ничто не росло здесь, кроме мха, терновника и жёсткой травы. Здесь жили рудокопы, работающие в недрах земли, но и они встречали Рождество.
В окне одной лачуги горел свет, и дух со Скруджем увидели весёлое общество, собравшееся вокруг пылающего огня. Все были одеты в лучшие праздничные платья, старик пел рождественскую песнь, время от времени все хором подхватывали её.
Но дух вёл Скруджа дальше. Куда? Не к морю же? Именно к морю. В нескольких милях от берега, на мрачной гряде подводных скал, где круглый год разбивались кипучие волны, стоял одинокий маяк. Но даже здесь два человека, смотревшие за маяком, развели огонь, пожелали друг другу радостного Рождества и один из них затянул громкую песню, похожую на завывание бури.
Дух снова пустился в путь над тёмным и мрачным морем, удаляясь от берега, пока они не спустились на какой-то корабль. Рулевые, вахтенные на баке, офицеры на вахте – все эти тёмные фигуры казались привидениями на своих постах, но каждый напевал вполголоса рождественскую песнь или думал о Рождестве. И каждому человеку на корабле случилось в этот день чаще, чем обычно, сказать доброе слово своему ближнему, каждый вдали от дома вспоминал своих близких и знал, что в этот день они с любовью вспоминают о нём.
Но тут издалека донёсся громкий заливистый хохот, и Скрудж узнал в нём голос своего племянника. Они очутились в его комнате, украшенной к Рождеству. Племянник Скруджа хохотал, держась за бока, жена вторила ему, их заразительный смех подхватили собравшиеся у них друзья.
– Он сказал мне, что Рождество – вздор! – воскликнул наконец племянник Скруджа. – И ещё сам верит этому. Конечно, он не так любезен, как мог бы быть. Однако творимое им зло наказывает его самого, и потому я не могу сердиться.
– Но ведь он очень богат, Фред, – проговорила его жена.
– Что толку в его богатстве, моя милая: оно не приносит ему никакой пользы, он не делает из него никакого добра, он даже на себя его не тратит, даже не тешится мыслью – ха, ха, ха! – что богатство его достанется когда-нибудь нам.
– Я его терпеть не могу, – сказала жена.
– А я вовсе нет. Мне жаль его. Кто страдает от дурного характера? Он сам. Например, он вбил себе в голову не любить нас и отказался прийти обедать с нами. В итоге он теряет обед, хотя и не бог знает какой. И более весёлое общество, чем найдёт наедине со своими мыслями в сырой конторе или в своих пыльных комнатах. Я намерен приглашать его каждый год, как бы он это ни принял, потому что мне жаль его