еграмотным крестьянам: все они получили от меня то, о чем просили, но лишь немногим из них это пошло впрок. Дорога желаний губила их — кого приводила в тупик, а кого и на виселицу… Так стоит ли сожалеть, господин, что мир не желает твоей службы?
— М-м-м… — Де Бреноль растеряно смотрел на доску. На первый взгляд, он по-прежнему имел большое преимущество, но, если просчитать чуть вперед — позиция вдруг оказывалась проигрышной. И доводы джинна, и игра требовали внимания, но думать обо всем сразу не получалось: он оказался сбит с толку.
— Я дал тебе то, чего ты желал. — По воле джинна снятый с доски белый слон поднялся в воздух и завис перед лицом де Бреноля. — Твое сиюминутное желание сбылось: ты выиграл у меня фигуру. Но проиграл партию.
— Еще нет, — сказал де Бреноль, сделав единственный ход, показавшийся ему приемлемым. Слон кувыркнулся в воздухе.
— Да! — возразил джинн и двинул ферзя в атаку. — Но, быть может, в следующий раз ты будешь играть умнее. Желание не есть нужда в чем-то; и наоборот. Только дурак может думать, что добро — в бесконечном потворстве чужим желаниям, а счастье — в потворстве своим. Не всякий мудрец понимает, в чем истинная его нужда… Во всем необходима мера: тебе, волшебнику, следовало бы твердо знать это.
— Куда уж мне, дураку, — проворчал де Бреноль, тщетно пытаясь найти способ переломить ход партии. — Все джинны такие любители шахмат как ты, Даврур?
— Нет. — Джинн вдруг смутился и осторожно поставил слона обратно на столик. — Я перенял любовь к ней от одного моего прежнего господина… Мы жили во дворце. Каждый день я выходил из сосуда, видел много людей и говорил с ними: это было хорошее время. По правде, жизнь в сосуде скучна, господин.
— Желания, по-твоему — глупость; и все же, даже у тебя есть желания. Тебе нравятся шахматы; ты хотел бы чаще покидать лампу и говорить с людьми — верно, Даврур? Что ж: можно попробовать устроить…
— Глупость — всю жизнь провести в сосуде, будучи столь сведущим и добродетельным джинном, как я. — К Давруру тотчас вернулся прежний высокомерный тон. — Твой ход, господин! Я устал ждать. Или ты сдаешься?
— Никогда. — Де Бреноль мрачно уставился на доску, по-прежнему не видя ни одного подходящего хода.
Помощь подоспела неожиданно: зазвенели сигнальные колокольчики.
Внизу кто-то — Энсар, конечно же, кто еще? — дергал дверной молоток, да так, что грозил его оторвать.
— Вынужден просить меня извинить, Даврур: у меня сегодня гости. — Де Бреноль встал из-за стола. — Продолжим в следующий раз.
— Как прикажешь: всегда к твоим услугам, — сказал джинн с плохо скрытым разочарованием; де Бреноль на миг почувствовал себя виноватым.
— Можешь пока не возвращаться в лампу, — разрешил он. — Только не выходи из кабинета.
Под перезвон колокольчиков де Бреноль быстро спустился по лестнице. Но, не дойдя до прихожей, остановился. На ковре красовались грязные следы, на подоконниках лежала нетронутая пыль. Отражение в зачарованном зеркале хмурилось и показывало кулак.
«Вот ведь!.. Молодец, Даврур: ловко!», — подумал он с восхищением и досадой одновременно. Даврур совершенно заболтал его, не только лишив решимости немедля прибегнуть к волшебству джиннов, но и заставив забыть обо всем на свете… Он собирался хоть немного, для приличия, прибраться в доме; выбрать из коллекции подходящий чай; в половину девятого разбудить Ша-Буна и послать в лавку за пирожными… Но не сделал ничего из этого.
Солнце уже село, часы в гостиной пробили девять — Энсар, вопреки обыкновению, был точен, — но с кухни не доносилось ни звука: гоблин до сих пор сладко спал в своей постели из кротовьих шкурок. Или притворялся, что спал: как подозревал де Бреноль, Ша-Бун был не только очень стар, но и очень ленив, даже для гоблина. И необычайно — в особенности, для гоблина — начитан и сообразителен. Наружность старика вряд ли обрадовала бы мадам Марию, так что беспокоить его теперь не было никакого смысла.
— Что ж. Ничего не поделаешь, — вздохнул де Бреноль, задернул зеркало и пошел открывать.
Сине-золотое платье мадам Марии приятно сочеталось с голубой коробкой со сластями в руках Энсара: хотя бы одна проблема была решена.
— Добро пожаловать! — Де Бреноль посторонился, пропуская гостей. — Мадам, прошу…
Мария с любопытством осматривалась. К чести своей, она почти не вздрогнула, когда вместо нерасторопного Энсара принять шляпку и плащ к ней склонились раскидистые акуаньи рога.
— Так верно про вас говорят, что вы волшебник, мсье Виктор? Благодарю. — Она зачем-то чуть поклонилась рогам
— Истинно так! — вмешался Энсар прежде, чем де Бреноль успел ответить. — Виктор — выдающийся волшебник и ученый. Но еще он нелюдимый брюзга, поэтому об этом никто не знает.
— Энс!
— Разве я сказал хоть слово неправды? — Энсар напустил на себя невозмутимый вид.
— Простите, мадам. — Де Бреноль виновато улыбнулся ей. — Все верно. Мы оба — волшебники. Но Энсар — еще и выдающийся болтун: не обращайте на него внимания.
— И что же такого я сболтнул?! — не унимался Энсар.
— Подумай сам!
Мария рассмеялась.
— Мсье Виктор! У вас замечательная прихожая; но я не отказалась бы взглянуть еще на что-нибудь…
— Простите, — Де Бреноль, покраснев, поспешно провел их с Энсаром в малую гостиную. — И простите за такой беспорядок, мой дворецкий немного… был занят этим днем. Я собирался прибраться сам, но заработался…
Энсар красноречиво кашлянул в кулак: похоже, у него не было сомнений, в чем заключалось это «заработался».
— Энс, будь так любезен — завари пока чаю; уданского, из синего ларца, — сказал де Бреноль. — Припоминаю, ты просто обожаешь возиться с заварником. А я тем временем покажу мадам мою чародейскую конуру.
— Всегда мечтала узнать, как живут волшебники! — Мария обворожительно улыбнулась.
Де Бреноль медленно вел Марию по длинному залу, где размещалась большая часть его коллекции редкостей. К его удивлению, она смотрела и слушала с искренним интересом: и про карнианские жертвенные ножи из вулканического камня, и про глиняные таблички-заклятья, и про гербарий из Исмера.
— Чем же могло питаться такое чудовище? — спросила она, когда они остановились перед гигантским черепом кратодона.
— Доподлинно неизвестно, но, скорее всего, чудовищами помельче. — Де Бреноль вспомнил о том, что еще с утра показалось ему странным. — Простите мое любопытство, мадам: откуда вам известно, что я бываю в забегаловке у Гельсона на Падших?
— Сегодня у меня выходной: но обычно с десяти до трех я стенографирую в ратуше, — улыбнулась Мария. — И когда возвращаюсь домой, часто вижу вас на веранде.
— Вот как, — пробормотал де Бреноль. Ожидая заказа, он смотрел на площадь, но никогда не замечал соседки среди прохожих. Если вспомнить — вообще никого из знакомых не замечал, поскольку не различал лиц; идущие через площадь люди были для него журчащей обрывками разговоров рекой. — Что ж. Пройдемте дальше — я покажу вам библиотеку.
«Верно Энс подметил: я отделил себя ото всех…» — подумал де Бреноль, проводя Марию вдоль стеллажей. К запаху старой бумаги примешивался слабый аромат кофе от забытой на журнальном столике чашки.
Из библиотеки они перешли в парадную гостиную. Де Бреноль остановился перед фотографией, заботливо убранной под стекло и обрамленной крепкой коричневой рамой: старик Ле Перрет, Энсар, он сам и еще пятнадцать сокурсников с глуповатой торжественностью на лицах…
— Вы почти не изменились, — дипломатично заметила Мария.
— Это как посмотреть, — тихо сказал де Бреноль. Ему вдруг особенно стыдно и неуютно стало от творившегося в доме беспорядка, от пыльных статуэток и косо висящих картин.
Когда-то он обставлял «конуру» для себя и для других, заботился равно о красоте и удобстве; даже прибираться после многолюдных застолий бывало в радость. Бывало, к неудовольствию Ша-Буна гости собирались у него и тогда, когда он сам подолгу пропадал в экспедициях. Но мало-помалу эти дружеские встречи прекратились: хотя теперь он редко выезжал из Дарожа и почти все время проводил дома, ему нужно было писать, готовиться к лекциям, выспаться перед важным выступлением… Он все чаще отказывал гостям, и все реже кто-то стучал в его дверь. С немногочисленными оставшимися приятелями он теперь предпочитал встречаться в университетском парке или в городских кафе; встречи эти были редкими и недолгими, потому как он постоянно был занят. По углам разрасталась незамеченная подслеповатым Ша-Буном паутина.
«Я обязательно приведу здесь все в порядок», — обещал себе де Бреноль. — «Я обязательно…»
— О чем вы задумались, мсье Виктор? — В ход его мыслей вновь вторгся голос Марии.
— Ни о чем особенном. — Де Бреноль через силу улыбнулся. — Слышали присловье: «я не волшебник, а только учусь»? Мои студенты, напортачив в чем-нибудь, любят его мне напоминать. Хорошее присловье. Но нам, матерым волкам, уже так не оправдаться… Чем вы занимаетесь, кроме службы в управе, мадам Мария? Чем интересуетесь? Если так подумать — я ведь ничего о вас не знаю.
— Как и я о вас. Только я, боюсь, не смогу рассказать ничего интересного. — Мария улыбнулась в ответ, и улыбка ее тоже вышла не очень-то веселой. — Родители дали мне хорошее образование, но я бросила все ради сцены. Ради театра. Давно же это было! А теперь перевожу современные пьесы с афейского, беру переводы домой. Работаю вечерами, чтобы днем проводить с Дошем больше времени.
— Дош?..
— Мой сын. Если позволите, — после секундной заминки продолжила она, — я бы хотела как-нибудь познакомить его с вами и привести сюда: ему будет интересно.
— Если считаете это уместным — я к вашим услугам.
— В Берженберге он посещал гимназию для одаренных, но после смерти отца его здоровье расстроилось, — быстро заговорила Мария. — Мы переехали сюда. Чтобы сменить обстановку, и, по правде сказать, из-за дешевизны… Здесь он стал поправляться, но доктор все еще не рекомендовал посещать общие классы: от беспокойства расстройство может вернуться, а Дош не очень-то ладит с другими детьми… В Берженберге у него было мало друзей. Зато учителя всегда хвалили его: он хитрюга, себе на уме. — Щеки Марии раскраснелись, пока она говорила о сыне. — Наш домашний учитель, мсье Жак, проводит уроки каждый день, но, по-моему, больше балует его, чем учит; от меня тоже толку немного. И, мсье Виктор, по-моему, праздное безделье совсем не идет Дошу на пользу. Но больше меня тревожит, что в его жизни не хватает ярких событий. Если вы найдете время поговорить с ним…