Мелодию эту пели басы, тенора и сопрано. Ее высвистывали в медленном темпе на флейте, бренчали на гитаре, пиликали на скрипке. Каждый Монтана жил в надежде, что он будет тем человеком, кто отыщет подлинные слова. У Ринальдо возникла новая идея. Он раздобыл барабан и, сидя на кровати, выбивал ритм, пока тетя Франческа не умолила его перестать. Но и это не помогло. Никто из Монтана не сумел даже начать подбирать к мелодии верные слова. Антонио ходил с таким озабоченным видом, что Паоло не мог смотреть на него.
При стольких волнениях и переживаниях вряд ли удивительно, что Паоло и Тонино каждый день с нетерпением ждали приглашения на герцогскую пантомиму. Это было единственное светлое пятно! Антонио и Ринальдо отправились — пешком — во дворец, чтобы поставить там театральные эффекты, и вернулись оттуда, но о приглашении не было сказано ни слова. Наступило Рождество. Монтана всей семьей пошли в церковь — в прекрасную церковь Сант-Анджело с мраморным фасадом — и вели себя с истинным благочестием. Обычно истинным благочестием отличались только тетя Анна и тетя Мария, известные своей набожностью, но теперь все чувствовали, что им есть о чем просить Господа. Но когда наступило время петь «Капронского Ангела», усердия семьи Монтана чуть поубавилось. На их лицах — от Старого Никколо до самого маленького двоюродного братца — появилось отсутствующее выражение. И они запели:
Весело труба играет,
Ангел песню распевает,
Мир и счастье воспевает
На Капроны площадях.
Нам победа не изменит,
Дружба крепкая поддержит,
Вечным миром обеспечит
На Капроны площадях.
В страхе дьявол отступает,
Зло Капрону покидает,
Добродетель расцветает
На Капроны площадях.
И каждый думал о том, как же все-таки звучат подлинные слова «Ангела».
Они вернулись домой для семейного торжества, но от герцога все еще не было ни слова. Закончилось Рождество. Наступил и прошел Новый год, и мальчикам пришлось примириться с мыслью, что никакого приглашения не будет. Каждый сказал себе: «Так я и знал, герцог про нас и думать забыл». Друг с другом они об этом не говорили. Но оба были горько разочарованы.
Из мрачного настроения их вывела Лючия. В один прекрасный день она промчалась по галерее с криком:
— Пошли смотреть на Розиного жениха!
— Что? — спросил Антонио, поднимая озабоченное лицо от книги про Капронского Ангела. — Что? Ничего ведь пока не решено.
Лючия, красная от возбуждения, переступила с ноги на ногу.
— Роза сама за себя решила! — выпалила она. — Я знала, что так и будет. Пошли!
Следом за Лючией Антонио, Паоло, Тонино и Бенвенуто промчались по галерее и вниз по каменным ступенькам в ее конце. Со всех сторон в комнату, называемую залом — она помещалась под столовой, — спешили люди и кошки.
Роза стояла ближе к окнам; счастливая, но с вызывающим видом, она обеими руками сжимала локоть смущенного на вид молодого человека с копной рыжевато-каштановых волос. На пальце Розы поблескивало яркое колечко. Рядом стояла Элизабет, у которой был такой же, как и у Розы, счастливый и почти такой же вызывающий вид. Когда молодой человек увидел, как в дверь зала потоком вливается вся семья, окружая его плотным кольцом, лицо у него стало ярко-розовым, а рука потянулась вверх — ослабить узел элегантного галстука. Но при всем том каждому было ясно, что в душе молодой человек так же счастлив, как Роза. А Роза была необыкновенно счастлива и, казалось, вся сияла, подобно надвратному ангелу. И поэтому все, любуясь, смотрели на них во все глаза. Из-за чего, конечно, молодой человек ужасно конфузился. Старый Никколо прочистил горло.
— Так вот, — начал он.
И осекся. Это было дело Антонио. Он посмотрел на Антонио.
Паоло и Тонино заметили, что отец сначала взглянул на мать. Счастливый вид Элизабет, видимо, немного успокоил его.
— Н-да… Так кто вы, собственно, и откуда? — обратился он к молодому человеку. — И где познакомились с Розой?
— Он был подрядчиком на Старом мосту, отец, — ответила Роза.
— И он очень одарен от природы, Антонио, — добавила Элизабет. — У него прекрасный певческий голос.
— Чудесно, чудесно, — пробурчал Антонио. — Только пусть юноша сам за себя говорит, милые дамы.
Молодой человек сглотнул комок в горле и подергал галстук. Лицо у него стало мертвенно-бледным.
— Меня зовут Марко Андретти, — сказал он приятным, хотя и хрипловатым голосом. — Мне кажется… По-моему, вы встречались с моим братом на Старом мосту, сэр. Я работал в другой смене. Там мы с Розой и познакомились.
Тут он взглянул на Розу и улыбнулся. У него была удивительно славная улыбка, и у всех появилась надежда, что его признают достойным стать Монтана.
— Если отец ему откажет, это разобьет их сердца, — шепнула Лючия.
Паоло кивнул. Он и сам так думал.
Антонио теребил нижнюю губу — он всегда это делал, когда был чем-то чрезмерно озабочен.
— Да, — подтвердил он. — Марио Андретти я, конечно, встречал. Очень почтенная семья. — Это прозвучало у него не вполне убедительно. — Но вам, синьор Андретти, я уверен, известно, что мы — семья особая. Нам приходится тщательно выбирать, с кем породниться. Прежде всего хотелось бы знать, что вы думаете о Петрокки.
Бледное лицо Марко налилось румянцем. Он ответил с яростью, крайне удивившей всех Монтана:
— Я их ненавижу, синьор Монтана.
При этом он, казалось, очень нервничал.
Роза потянула его за рукав и, успокаивая, погладила по руке.
— У Марко тут личные и семейные причины, — сказала она.
— В которые я предпочитаю не входить, — прибавил Марко.
— Мы… Я не стану вас выспрашивать, — проговорил Антонио, все еще теребя губу. — Но видите ли, члены нашей семьи должны вступать в брак только с теми, кто имеет хотя бы небольшие способности к волшебству. У вас есть в этой области какие-либо таланты, синьор Андретти?
Марко Андретти с облегчением вздохнул. Он улыбнулся и ласково снял со своего рукава руку Розы. И запел. Элизабет была права: у него был прекрасный голос. Золотой тенор. Дядя Лоренцо во всеуслышание заметил, что не понимает, почему такой голос до сих пор все еще не в миланской опере.
Вот золотое древо
Растет в саду моем, —
пел Марко. Он пел, и дерево становилось явью; оно укоренилось в ковре между Розой и Антонио — сначала как слабая золотистая тень, потом как нечто металлическое, позванивающее, ослепляющее золотым блеском в падающих из окон солнечных лучах. Монтана кивали в знак восхищения. Ствол и каждая ветвь — даже тончайшая веточка — были чистым золотом.
А Марко пел и пел, и, пока он пел, золотые ветви покрывались почками, сначала маленькими и бледными, в виде кулачка, затем вырастающими в яркие, заостренные. Спустя несколько мгновений дерево оделось листвой. Она колыхалась и шумела в такт пению Марко. Еще несколько мгновений, и на дереве появились розовые и белые соцветия, которые наливались, росли и осыпались со скоростью огней фейерверка. Комната наполнилась ароматом, затем лепестками, разлетающимися вокруг, как конфетти. Марко все пел и пел, а дерево все колыхалось и шумело. И прежде чем с него упал последний лепесток, на месте цветов зазеленели заостренные плоды. Плоды эти потемнели и стали наливаться и наливаться, превращаясь в округлые и желтые, пока дерево не склонилось под тяжестью богатого урожая больших спелых груш.
С плодами золотыми
Для каждого из вас… —
закончил Марко. Он сорвал одну из груш и нерешительно протянул ее Антонио.
Среди остальных членов семьи пронесся гул восхищения. Антонио взял грушу и понюхал. И к явному облегчению Марко, улыбнулся.
— Хорошая груша, — сказал Антонио. — Очень изящно исполнено, синьор Андретти. Но у меня к вам еще один вопрос. Согласитесь ли вы принять фамилию Монтана? Таков наш обычай, видите ли.
— Да, Роза мне говорила, — отозвался Марко. — И… тут есть одна сложность. Я нужен брату в его фирме, он тоже хочет сохранить наше фамильное имя. Вас устроит, если я буду Монтана, бывая здесь, и Андретти дома и у моего брата?
— Вы хотите сказать, что вы с Розой не намерены жить здесь?
— Все время — нет, — заявил Марко.
По его тону было ясно, что решение свое он не изменит.
Это было серьезное дело. Антонио посмотрел на Старого Никколо. Все лица кругом помрачнели: никому не нравилось, что семья не будет единым целым.
— Не понимаю, почему им этого нельзя, — восстала Элизабет.
— Ну… мой двоюродный дед в свое время такое учинил, — сказал Старый Никколо. — Ничего хорошего из этого не получилось. Его жена сбежала на Сицилию с каким-то плюгавым колдунишкой.
— Это вовсе не значит, что я сбегу! — рассмеялась Роза.
Но семья, стоя вокруг тихо шумевшего листьями дерева, заколебалась. Они все любили Розу. И Марко был славный парень. Никому не хотелось рвать им сердца. Но сама мысль, что можно жить не в Доме Монтана!..
Тут вперед выдвинулась тетя Франческа:
— Я разделяю мнение Элизабет. Наша Роза нашла себе славного юношу, у которого большой талант и прекрасный голос, каких я много лет не встречала вне нашей семьи. Пусть они поженятся.
У Антонио сделался ужасно озабоченный вид, он даже перестал теребить губу. Но когда казалось, что он уже успокоился и вот-вот согласится, под дерево — оно бешено зашумело! — вторгся Ринальдо.
— Обождите чуток. Не слишком ли мы все доверчивы? Кто он все-таки, этот парень? Почему он со своим талантом не попадался нам раньше?
Паоло опустил голову и стал наблюдать за Ринальдо, глядя на него из-под завесы волос. Это был Ринальдо в одном из тех своих настроений, которые меньше всего нравились Паоло. Ринальдо громогласный и задиристый, с перекошенным ртом. Он был все еще немного бледен из-за царапины на голове, но это очень даже шло к его черному костюму с красным бандитским шарфом. И Ринальдо это знал. Он гордо откинул голову и презрительно смахнул листок, упавший на его черный рукав. И уставился на Марко, заносчиво требуя от него ответа.