— Ну, а где твои сыновья теперь? — спрашивает пастор.
— Вор — тот в окружном суде судьей-сутягой служит, душегуб — лекарем-недоучкой.
— Ну, уж побирушке-то учиться вовсе незачем было, — говорит пастор.
— Не скажи, господин пастор. Ему-то как раз дольше всех учиться пришлось.
— Ну и кем же он стал?
— Пастором, и живет за счет людских подаяний. По правде сказать, живет — как сыр в масле катается, всего у него вдоволь.
Как в Альпах петь на тирольский лад научились
давние времена пас молодой пастух каждое лето на горном выгоне свое стадо. А звали его Рез. Вечером, когда солнце садилось, начинал пастух петь-аукать, так что эхо отзывалось далеко-далеко в горах и долго повторяло его песню. Только пел Рез нескладно, грубым, хриплым голосом. Ведь в ту пору в горах еще не знали чудесного искусства йодлей-певцов, тех, что пели с переливами на тирольский лад.
Однажды вечером на закате поднимался пастух в гору и, как всегда, пел да аукал. Взобрался он высоко и неподалеку от пастушьей хижины растянулся на траве. Устал Рез от дневных трудов — работа пастуха нелегкая — да тут же и заснул. Посреди ночи разбудил его какой-то шорох, и почудилось ему, будто в хижине огонь трещит. Протер пастух глаза, поспешно поднялся на ноги, заглянул в окошко и тут же снова бросился на землю. Лежит, глаз от хижины не отрывает. Что же он увидел? А вот что: сидят в его хижине трое незнакомцев! Они, верно, и огонь в очаге развели, и котел, в котором сыр варят, над огнем повесили. Вроде бы собираются в том котле молоко кипятить. Дверь же в хижину закрыта.
«Чего вам надо в моей хижине?!» — хотел было крикнуть незнакомцам Рез, однако вовремя поостерегся. Один из незнакомцев был огромный, словно великан, бородатый, лохматый, рыжий как огонь. Бородач стоял у очага, следил за котлом. Другой — высокий тощий человек с длинными, черными прямыми волосами. На нем была зеленая охотничья куртка, а через плечо — охотничья сумка. Он подносил воду и дрова, клал в очаг поленья и раздувал огонь с такой силой, что искры во все стороны сыпались. Третий был с виду славный малый: русоволосый, с голубыми, как небо, глазами. Он помогал великану: носил ведра с молоком и выливал их в котел. Лил молоко, лил, пока котел доверху не наполнился.
Вдруг раздался такой шум и грохот, будто рухнула крыша лачуги. Видит пастух — подошел Русоволосый к двери — и она сама собой отворилась. Слышит пастух — поет кто-то, аукает, кричит. В жизни не доводилось ему слышать, чтобы кто-нибудь так зазывно пел. Да и не думал, что такое диво бывает на свете. Понял Рез: то пел Русоволосый.
— Хо-хо-ли-о-ху, хо-ли-хе, хо-хо-ли-ло-ба! — слышалось в темноте.
Эхом отозвались эти звуки в горах. Они колыхались в воздухе, разносились над вечными снегами. Казалось, будто множество людей поет, аукает и кричит хором, будто кругом все поет и веселится: скалы, ручьи, водопады. В пении слышался то звон коровьих бубенцов, то чистое звучанье колокольчиков. У Реза защемило на сердце, на глазах выступили слезы.
Тут русоволосый юноша снова вошел в хижину и взял из угла длинный гнутый пастуший рог, украшенный зелеными ветками да алыми цветами. Взял юноша рог, встал у дверей хижины и снова стал петь-аукать. Только на этот раз он еще трубил в рог. Вначале Резу показалось, будто это ветер свистит, крышу хижины сдувает. Потом ему почудилось, словно горный ветер проносится над вершинами темных елей и те шумят. А потом будто зазвенели, зажурчали, словно весной, все родники и ручьи, и еще показалось пастуху, будто горный водопад шумит.
Меж тем рыжий великан, видно, со своей работой управился и стал молоко по чанам разливать. Смотрит пастух — ну и чудо! В одном чане молоко-алое, как кровь! В другом — изумрудное, как альпийские луга, в третьем-белое, как вечные снега. Вышел Рыжеволосый на порог хижины и кричит Резу:
— Эй, иди сюда, выбери себе молоко по вкусу!
Испугался пастух, задрожал всем телом, кровь застыла у него в жилах. Но тут подошел к нему Русоволосый со своим рогом и посмотрел на Реза светлым, ясным взглядом, страх и прошел. Собрался пастух с духом, встал со своего ложа и подошел к незваным гостям.
— Вот тебе три чана! Попей молока из одного, да гляди, не прогадай! — сказал Рыжеволосый, и зычный голос его будто гром загремел.
— Коли ты алого молока отведаешь, — продолжал великан, — станешь таким сильным да храбрым, что никому против тебя не устоять! А в придачу получишь еще сотню бурых коров. Завтра увидишь, как они на твоем выгоне пасутся. В долине же выделят тебе крепкую усадьбу со всякими угодьями — с полями и лугами, лесами и садами. Ну, теперь выбирай!
Вышел тогда вперед черноволосый человек в охотничьей куртке. Голос Черноволосого будто охотничий рог зазвучал:
— Коли ты изумрудного молока отведаешь, дам тебе денег сколько душе угодно. Сможешь накупить всего, что только приглянется. Станешь самым богатым человеком во всем государстве! Будешь лучшим стрелком в окрестных горах и долах, отважным и смелым воином. Иноземные князья станут твоей дружбы домогаться. И будешь всему миру хозяин. Глянь-ка сюда!
Снял охотник сумку с плеча, вытряхнул ее на стол. Посыпались звонкие золотые дукаты да серебряные талеры. У Реза даже дух захватило.
А Русоволосый в темноте стоял. Облокотился он на свой длинный рог и, казалось, спит. Но вдруг поднял глаза, и щеки его порозовели, а глаза заблестели. И заговорил он таким чистым, звонким голосом, словно серебряный колокольчик:
— Коли ты белого молока отведаешь, подарю я тебе мой голос, мои песни, мой рог. И ранним утром, на заре, ты будешь петь с переливами и трубить в рог так, как это делаю я. А у того, кто услышит твое пение и звук твоего рога, потеплеет на сердце. До конца дней своих не забудет он твоего пения! И станут люди любить и почитать тебя.
— Отведаю я белого молока, — сказал Рез.
Зачерпнул он кружкой молока и поднес к губам. Ну и теплое, ну и душистое было то молоко! Никогда прежде не приходилось пастуху пить такого!
— Твоя правда, — сказал Русоволосый. — Хорошо выбрал! Выбери ты алое или изумрудное молоко — быть бы большой беде. Рыжеволосый-то покровитель пастухов, а Черноволосый — охотников. Вот и думают они, что в горах только и дела — за стадом смотреть и охотиться. А песня, мол, пастухам и охотникам только помеха. Вот и хотели они тебя подкупить. Я же — покровитель певцов-йодлей. Я принес в Альпы свои песни. И откажись ты от белого молока, не смог бы я передать мой дар людям. И прошли бы сотни, многие сотни лет, прежде чем они научились бы петь на тирольский лад.
Произнес он эти слова и исчез. А с ним вместе и рыжий великан и черноволосый охотник. Огонь в очаге погас, и Рез сам не знал, было ли это все наяву, или сон ему приснился. Лег пастух снова на траву и крепко заснул.
Когда же померкли звезды, защебетали птицы и снова взошло солнце, Рез проснулся. Рядом с ним на траве лежал пастуший рог, тот, что был у Русоволосого.
Рез мигом вскочил на ноги, выбежал на альпийский луг перед хижиной, стал петь и трубить в рог. Пел он с переливами на тирольский лад, как и поныне в Альпах йодли поют. Сбежались тут со всех сторон к нему коровы, и самая норовистая смирилась и дала себя подоить.
По-всякому пел Рез — то тихо, то громко, ну, точь-в-точь как Русоволосый. Неслась его песня по горам и долам, журчала, как ручеек шелестела, словно ветер в лесу, гремела, как бурный водопад в горных ущельях. И люди, что слышали песню альпийского пастуха, не забывали ее до конца своих дней.
Стало тогда искусство йодлей переходить из рода в род. Сохранилось оно до нынешних дней, и никогда не разучатся альпийские пастухи петь с переливами и трубить в рог.
Волк и лошадь
овадился волк ягнят в деревне таскать. Поймали его крестьяне и отдубасили палками за все проделки, но не убили. А вскоре стал волка опять голод донимать. Поплелся Серый добычу искать. Вдруг видит — пасутся на горном склоне лошадь с жеребенком. Собрал волк все силы и мигом лошадь с жеребенком настиг, не успела она от своего лютого врага убежать. Вот волк ей и говорит:
— На здешнем выгоне пастись запрещено — это всякий знает! Ты нарушила запрет. И в наказание заберу я твоего малолетку в залог. Я здесь сторож.
Стала лошадь волка просить, умолять. Но без толку!
— Ах, — заплакала лошадь, — бедный мой несмышленыш! Он в темнице до смерти истомится!
— Сколько лет ему? — спрашивает волк.
— Точно не знаю, — отвечает лошадь, — день его рождения вместе с именем у меня на правом копыте записаны. Вы, поди, читать умеете? Раз вы на выгоне в сторожах, стало быть, и грамоте обучены!
Не хотелось волку признаваться, что в грамоте он ничего не смыслит.
— Покажи-ка твое копыто! — говорит.
Подняла лошадь правое копыто, да как волка по лбу стукнет! Не взвидел он света белого, оглох, ослеп и во всю длину на земле растянулся.
Ну, а лошадь, ясное дело, не стала ждать, пока он очнется и на ноги встанет. Убежала вместе с жеребенком.
С тех пор волк к лошади с опаской подходит. Боится, как бы она его снова не лягнула.
Йоринде и Йорингель
а горе в большом дремучем лесу стоял некогда древний замок. И жила в том замке совсем одна старая колдунья. Днем она в кошку
или в сову превращалась, вечером снова человеческий облик принимала. Умела она зверей и птиц приманивать. Поймает и либо сварит, либо зажарит. А приблизится кто-нибудь на сто шагов к замку, так будто вкопанный останавливается и не может дальше ступить, пока колдунья с него заклятье не снимет. Если ж в это заколдованное место молодая девушка забредала, старуха ее в птицу превращала и в клетку сажала. Собралось в ее замке уже семь тысяч таких клеток с чудо-птицами, никак не меньше.
Неподалеку от замка жила одна девушка, разумная да красивая; звали ее Йоринде. В той же округе жил и юноша; звали его Йорингель. Обручились Йоринде с Йорингелем, обещали друг другу, что станут мужем и женой. Ждали они дня свадьбы и нарадоваться друг на друга не могли. Частенько бродили они по лесу, где жила колдунья.