Интересно, что на одних прилавках товары были конкретными и однотипными: шляпы, косметика, бижутерия, посуда, а сами прилавки – аккуратными и даже стильными. Продавцы долго работали над выкладкой, отходили, любовались, перекладывали вещи с места на место, опять отходили и любовались, и так бесконечно. А на других прилавках был полный бардак: предметы непонятного назначения были свалены в кучу. Но рассматривать их было интересно… И мне почему-то захотелось подойти ближе и рассмотреть именно штучки и штуковины непонятного назначения.
Я слышала, как один из «аккуратных» продавцов сказал другому:
– У тебя же полный бардак на прилавке.
Тот равнодушно пожал плечами:
– Это – промежуточное состояние от одного порядка к другому.
Мне так понравилось это определение, что я его решила записать. И тут взгляд мой упал на выкрашенный в желтый цвет камень, на котором седая ведьма выводила кисточкой высказывание Овидия: «Все изменяется, ничто не исчезает». Я записала и это, удивляясь, до чего идеально эти слова вписываются в концепцию блошиного рынка. По всему видать – и хиппи, и ведьмы уважали Публия Овидия.
Возле одного прилавка я услышала обрывок разговора между продавцом и покупателем:
«Разница между штуковиной и финтифлюшкой огромная. Штуковина – обычно крепкая, ржавенькая, в ней много смыслов заключено. Даже если она под дождем полежит, только лучше станет. Штуковина обычно состоит из нескольких шпунтиков. А финтифлюшка – яркая, легкомысленная, а под дождем…»
Я не дослушала, потому что засмотрелась на двух девушек в легких ярких платьях, перед которыми все почтительно расступались. У одной были короткие фиолетовые кудри, а другой – длинные голубые. Я тоже посторонилась. Они направились к спортивному парню, который неустанно переставлял мебель, уселись на траву, выложили старые книги из его тумбочки и принялись их листать.
Один из покупателей, лысоватый, хорошо одетый джентльмен, решивший, видно, пофлиртовать, спросил у них:
– Что вы там ищете, красавицы? Хотите найти ответ на вопрос, в чем смысл жизни?
– Нет… – ответила девушка рассеянно.
– Нет? А может вы уже знаете в чем ее смысл, и мне расскажете? – продолжал он игриво.
Девушка отложила книгу, задумчиво посмотрела на джентльмена и сказала:
– Вопрос поставлен некорректно. Вы – живое существо и спрашиваете в чем смысл жизни? Вы – и есть ее смысл. Если вы действительно живой.
Я не услышала ответ мужчины. Потому что увидела объем. Вернее, часть его. Только малую часть. В тот самый момент как мой взгляд упал на старую куклу за три бакса, я увидела, что с ней было раньше. Я увидела, почему она здесь, зачем и для кого. Но дело не в этом. Я поняла, что можно сделать с ее помощью, или с помощью других предметов, сваленных кучей на прилавке. Вещи с аккуратных прилавков для этого не годились. Они были просто фоном. Аккуратные прилавки нужны для фона – вот как! Обычные магазины вывезли обычный товар – и все. Я поняла, почему рассматривать их было скучно до зевоты: все можно было окинуть взглядом и оценить моментально. А вот кучи – «персонал крэп» – рассматривать хотелось… и рыться в поисках, в поисках… Рычажка! Рычажка! Рычажка!
Первой моей реакцией была радость, второй – ужас и отчаяние. Я осознала, что столько лет была плоскатиком, а ведь жила себе, ходила, смотрела по сторонам, уезжала в другие города и даже страны, и… и все это пропало! Пропало зря! Я ничего никогда не видела, кроме кучи плоскостей! Потрясение было таким сильным, что я чуть не заплакала. Лет, прожитых в яичный скорлупе, было жаль до боли. Я, конечно, попыталась взять себя в руки и собраться с мыслями, но сделать это среди большого количества народа и скопления странных предметов из разных эпох было довольно сложно. Тогда я выпила воды из фонтанчика, побрызгала на лицо и сделала несколько глубоких вдохов.
Итак, я была на том же месте, в той же точке земного шара, что и несколько минут назад, но видела все вглубь и вширь, и количество этой информации, ее ясность и четкость – были ошеломительны. Мало того, что я видела историю некоторых предметов, но вдобавок на прилавках возникли, вернее, проступили из объема, еще и другие вещи, а над рынком, несмотря на белый день, оказывается, все это время горели яркие серебристо-синие фонари.
В этом свете приезжие и аккуратные продавцы казались полутенями, скользящими по плоскости. Вещи на аккуратных прилавках стали одинаковыми бесцветными финтифлюшками неопределенной формы. Люди-полутени, которые еще несколько минут назад о чем-то спорили, шутили и торговались, теперь монотонно повторяли одни и те же слова, рассматривая финтифлюшки. А ведьмы, хиппи и девушки с разноцветными волосами казались настоящими людьми из плоти и крови, наряды их были яркими и цветными, а речь – певучей. Кудрявые седые ведьмы были добрее и веселее, а те, что с прямыми волосами – строже и серьезнее. К моему удивлению, девушки с разноцветными волосами оказались старше ведьм и седобородых хиппи.
Еще несколько минут назад мне было интересно, как они воспринимают меня, кем я кажусь им с моей приличной внешностью, но в разгильдяйском наряде, который не очень-то мне идет. Теперь же меня меньше всего волновало, как я выгляжу и как меня видят. У меня появились дела поважнее, и одно из них – найти подходящий, удобный для использования в привычной среде, рычажок. Предметы на «бардачных» прилавках, оказывается, были не разбросаны, а расположены именно так, как того требовали их история и назначение.
Рыться в этих вещах больше не было необходимости: мой рычажок сам должен меня узнать и показаться… Вот этот вполне подойдет… И все же, видеть объем – это еще полдела, надо еще уметь им пользоваться… А детали подобного общения мне были неведомы.
За прилавком с внезапно проступившими предметами стояла высокая, очень серьезная старая ведьма в очках.
– Сколько стоит? – спросила я, указывая на медальончик из неизвестного мне натурального камня в форме листика, на тонкой серебряной цепочке.
– Какая разница? – пожала плечами ведьма. Лицо ее было непроницаемо, без тени улыбки.
Я достала кошелек и спросила иначе:
– Сколько же мне заплатить?
– Ну, дайте два доллара, – ответила ведьма безразличным тоном. – Или любую другую сумму.
Два бакса за медальончик на серебряной цепочке с натуральным камнем. Этого мало, пожалуй, даже для блошиного рынка.
– Это все равно, – ответила моим мыслям ведьма. – В магазинах могут попросить заплатить за рычажок личную цену, а у нас в этом нет никакого смысла. Держите.
– Два доллара? – раздался голос за моей спиной. Это сказала женщина-полутень. – Ирэн, иди сюда! – позвала она подругу. – Смотри, серебряная цепочка и медальончик из яшмы – всего за два доллара продают. А у вас есть еще?
– Из волшебной яшмы! – поправила ее ведьма. – Но больше нет. Каждая вещь уникальна. У нас все – в одном экземпляре.
– Вы только что его выложили, я не видела… – протянула женщина разочарованно. – А что у вас еще есть?
– Вы можете купить все, что видите, вернее, все, что увидите на этом прилавке, – ответила ведьма сдержанно. Я рассматривала нежный листик из волшебной яшмы с тонкими прожилками, вырезанными искусным мастером. С одной стороны листика – красные брызги по серому, а с другой – серые по красному.
– Да-да, это двусторонний рычажок, – подтвердила ведьма. – Надевайте прямо сейчас, чтоб скорее привыкнуть. Я рада, что он вас нашел.
С этими словами она поблагодарила меня за покупку, взяла два доллара, отошла от прилавка и положила деньги под камень с высказыванием Овидия «Все меняется, ничто не исчезает».
Самым большим потрясением было, пожалуй, то, что предметы, прежде казавшиеся разрозненными, оказались частью одного могущественного, расходящегося в разных направлениях объема, и мой новый медальон из волшебной яшмы в том числе. Надев его, я связала себя с этим целым, он стал рычажком, при помощи которого я смогу менять привычный для меня мир. Потому-то сумма, за него заплаченная, не имела значения. Эти деньги все равно вернутся ко мне в какой-нибудь форме. А ведьма, продавшая мне его, потеряет их каким-нибудь способом, а раз так, то торг не только неуместен, но даже смешон.
Ведьмы и старики-хиппи оказались связаны друг с другом каким-то необъяснимым образом. Во всяком случае названия этой связи я еще не знала. Источник ее исходил от дамы в красном платье, стоявшей у входа. Ее снежно-седые волосы не висели вдоль щек и не вились свободно, как у других ведьм, а были уложены в высокую прическу и украшены диадемой, что делало ее похожей на карточную королеву. Я решила, что она здесь главная.
Предметы, прежде казавшиеся неодушевленными, сейчас казались живее некоторых людей, но не в привычном смысле этого слова. Понятие «живого» и «неживого» приобрело другое значение: все, что было способно меняться, впитывая в себя происходящее, отбрасывая ненужное и влияя на окружающий мир – было живым. Оно было связано само с собой в разных стадиях и состояниях, и продолжалось, будто цепь, уходящая из прошлого по разным направлениям объема, в том числе и в будущее. А то, что ничего не накапливало, не менялось, не несло важного сообщения, было «неживым». Игрушечный медвежонок в синюю клеточку, старая кукла и даже обшарпанная серая дверь, выставленные для продажи, несли больше информации и были «живее» некоторых людей. Люди, казавшиеся бледными тенями, скользили по вечно замкнутому кругу, производя одни и те же действия, произнося несколько наборов малозначительных слов. Не умея использовать собственное прошлое, они встроили себя в плоские схемы, настолько простые, что любая объемная гадалка могла легко предсказать их будущее. Самой живой оказалась картина с изображением голой женщины, которую продавал пожилой джентльмен с усами – она могла изменить нового владельца до неузнаваемости.
Конечно, лектор был прав, когда сказал, что в месте высокой концентрации чудес больше возможности увидеть объем вместо кучи плоскостей, но была права и старушка-попутчица: слишком много всего, слишком много!