Но я никогда не могла ничего сделать. Да и зачем оно мне? Что-то сделать – значит превратиться в мишень.
Тогда у меня тоже отлично получалось прятаться.
Ледяная кровь
По сравнению с остальными я не очень-то внушительная, не очень-то быстрая, не очень-то сильная. Но прямо сейчас я очень злая. Ко мне возвращаются воспоминания, и я пока не знаю всех подробностей, но могу точно сказать: это нечестно. Джули не особо мне нравилась, но она такого не заслужила. Она умерла не первой, но станет последней.
Все смотрят на меня так, будто я что-то могу сделать. Не знаю почему. Я никогда не была у них заводилой, даже не притворялась. Гляжу на них в ответ и пытаюсь понять: знают они, что я их вижу? Знают они, что я вспоминаю, какими мы были раньше?
Мы – преображенные, и теперь одна из нас мертва. Ни о какой безопасности и речи быть не может, пока не выясним, кто это сделал.
Я смотрю на тело Джули, и гнев разбавляется грустью. Я точно знаю, что такое можно сотворить только из ненависти, но откуда ее столько взялось – понять не могу. Сжимаю кулаки, чтобы не попытаться сорвать с себя маску, и повторяю как можно медленнее и спокойнее:
– Кто это сделал?
– Никто не знает, – говорит Сисси дрожащим голосом.
Остальные молчат. Щупальце Сисси заползает к ней в рукав, хочет спрятаться. Шипят чьи-то шарниры: звук скольжения гидравлики. Чьи-то глаза-фонари моргают так ярко, что не разглядеть лица. У одного мальчишки кожа пищит, словно белка, пока он не обнимает себя руками. Никто из нас ничего не знает. Никто не знает, почему мы здесь. Никто не знает, почему мы преобразились.
Я смотрю на Джеффри.
– Мы услышали ее крики, а потом – звук, с которым она разбилась, – говорит он тихо, поглядывая на Джули. – Сисси, Уэст и я прибежали первыми. Во дворе никого не было.
– Может… – начинает Уэст, но умолкает. Когда начинает заново, голос у него хриплый. – Может, это Лазер?
– Это может быть кто угодно из потерянных, – подает голос Эль, – или кто-то из админов.
– Это может быть что угодно, – рявкаю я, и все затыкаются.
7
Я не сознавала, что мои друзья были мне друзьями, пока не стало слишком поздно.
Вот как с Сисси. Только в третьем классе я поняла, что мы подруги. И ведь мы не игнорировали и не обижали друг дружку. Просто я была слепа. Или вообще над этим не задумывалась. Большую часть времени Сисси была «той, кто не смеется над моими глазами/одеждой/обедом». Потом она позвала меня на день рождения, и, кроме меня, никто не пришел – тогда я и поняла.
С Джеффри было не так. Я помню, как в тот день в средней школе мы сидели в столовой, как я познакомила их с Сисси, как поделила пополам пицца-палочки. Он улыбнулся и отдал мне половину своих начос. Пока он брызгал на них сырным соусом, меня будто молнией ударило, а когда дым рассеялся, у меня на лбу было выгравировано: «Лучшая подруга Джеффри Блументаля». И я была в восторге.
Не знаю только, почему это было так важно.
Почему мне так важно об этом вспомнить?
Границы
Оттаскиваю Джеффри подальше, чтоб никто не услышал.
– Как думаешь, может, это Джейк и его тусовка? – спрашиваю я.
– Возможно, – отвечает он, – но в западном крыле они не бывают. Это наша территория, а администрация – их.
– Не верится мне, что они сами не нарушат свои границы, – говорю я.
Вновь появляются его взволнованные брови-черточки. Грустно, что теперь они так далеки от медогусениц. Среди всплывающих в памяти картинок медогусеницы – ярче всех.
– Нет никаких доказательств, что это кто-то из админов, – говорит он.
– Ну и кто тогда? Марк? – В моем ответе столько сарказма, сколько удается в него впихнуть.
– Марк замирает, когда на него смотришь, и убегает, когда отворачиваешься, – рассуждает Джеффри, прямолинейный, как всегда. – Он не разговаривает, но мы не знаем точно, опасен ли он…
– Он шатун, – перебиваю его я, – мы его потеряли. Ты же знаешь: такие, как он, были и раньше, и они атаковали все, что движется, пока не умерли или не потерялись. Ты хочешь мне сказать, что и Лазер не опасен?
На это у Джеффри нет аргументов.
Я продолжаю:
– Даже если это не Джейк и его тусовка, к ним нужно наведаться. Вариантов у нас немного. Если это не их работа, значит они тоже в опасности. Нужно им рассказать. Может, они помогут разобраться, помогут с поиском.
Лицо Джеффри пугающе спокойно, пока он обдумывает мои слова. Затем отвечает:
– Ладно. Я с ними поговорю.
– Вместе поговорим, – настаиваю я.
Голова на плечах у Джеффри все-таки есть, поэтому он со мной не спорит.
Я поворачиваюсь к остальным. Они все еще пялятся, ждут ответов, которых нет ни у них, ни у меня.
– Не ходите по коридорам без друзей, – говорю я.
8
Мы взрослеем.
Годы идут.
Воспоминания обрушиваются на меня, как град ударов.
В потоке людей были те, кто помогал направлять течение.
Например, Джули. Не знаю, нравилось ей это или нет, понимала ли она, что делает, но она была старостой, и даже те, кто не общался с ней лично, знали, кто она такая. Тут как посмотреть: она либо указательный столб, либо козел отпущения. Подумайте – над кем смеются? Кому не хватает уверенности? Кого унижают? Джули, между прочим, хоть и была предметом насмешек на контрольных, все равно собиралась с силами и каждый день зачитывала объявления.
Джеффри тоже был таким, но немного по-другому. Он был уверенным в себе и добродушным, и его никто не трогал: слабых мест у него не было. Однажды я услышала, как кто-то смеется над его вязаным жилетиком (по совпадению, это был тот день, когда в столовой меня ударило молнией дружбы), – и тогда я впервые увидела, как человека заткнули одной лишь улыбкой. Какой-то мальчишка поймал его на выходе из столовой и спросил, до какого возраста мама Джеффри планирует выбирать ему одежду. Джеффри улыбнулся ему добродушнее некуда, и мальчишка так и остался стоять как вкопанный, а мы с Джеффри пошли дальше, к моему шкафчику.
Он мог общаться с кем угодно. С задротами, с качками, с ребятами из театралки, с панками – разницы не было. Универсальный переводчик. Потоки людей текли вокруг него целыми днями, впитывая позитивную энергию. Мне хотелось быть как он. Поначалу я почти всегда чувствовала себя присосавшимся к нему паразитом и надеялась, что когда-нибудь это закончится. Если на уроке нас разбивали на пары и он хотел быть со мной, мне казалось, это потому, что он знает: другой пары у меня нет. Когда он хвалил мои рисунки, мне слышался только белый шум.
А потом однажды летом между седьмым и восьмым классами наш телефон зазвонил и папа поднял трубку.
– (), это тебя! Какой-то мальчик. Говорит, его зовут Джеффри, – сказал он.
Я стояла в гараже перед мольбертом, на котором был изображен извивающийся тоннель из плоти, похожий на горло, и с моей кисти капала черная краска. Я вытаращилась на папу, который с недоуменной гримасой протягивал мне трубку из дверей кухни.
– Джеффри Блументаль? – уточнила я.
– Джеффри Блументаль? – повторил папа в трубку. Послушал и сказал мне: – Говорит, да, но можешь звать его, как хочешь.
Ноги понесли меня вперед, я толкнула дверь с москитной сеткой, зашла на кухню и схватила телефон.
– Привет? – сказала я.
– Здорово, Кот!
Точно Джеффри. Он всегда звал меня Кот.
– Прости, что так внезапно звоню. Я бы тебе написал, но у тебя нет телефона. Ты и сама знаешь. Занята сегодня? Мой брат Джейк собирается закатить большую вечеринку для своих друзей футбольной закалки, и я надеялся, что ты придешь и мне не придется одному их терпеть.
Он сказал это так, как всегда говорил: доброжелательно и по делу, со щепоткой смирения.
Я открыла было рот, чтобы спросить, почему он не позвал __, или __, или __, но не смогла вспомнить ни одного имени, которое можно вписать в пробелы. Попыталась вспомнить, с кем Джеффри вообще проводил время, и в голову пришла только я сама. У нас были общие друзья, но я ни разу не слышала, чтобы Джеффри общался с ними вне школы.
– У нас есть какие-то планы на сегодня? – спросила я папу, который уже присел за кухонный стол и продолжил читать свою газету.
– Мама трудится над новым бонсаем для выставки, а я в ближайшем будущем собираюсь читать вот эту газету, – ответил он. – А что?
Я протянула ему трубку и спросила:
– Отвезешь меня к Джеффри домой?
Кэтрин
Ощущение, будто в голове стоит проектор, который проигрывает пленку с моей жизнью, но показывает ее мне кусками. Пока мы с Джеффри идем по коридорам к офисам администрации, я отчаянно стараюсь вспомнить что-нибудь еще. Может, если я вспомню, как мы сюда попали, пойму, как выбраться. Если выберемся, больше никто не умрет.
Коридоры недовольно вздыхают. Где-то вдалеке слышны шаги. Подходят ближе, затем сходят на нет.
Я поглядываю на Джеффри, который постоянно озирается – проверяет, нет ли еще кого в коридоре. Нет ли тех, кого мы потеряли. Они где-то рядом, шатуны, как Марк. По шагам их не узнать.
Джеффри проводит левой рукой по лицу, ощупывает контуры. Опять. Задумался. Прямого ответа из него не вытянешь, когда он в таком состоянии, но я все равно хочу в сотый раз задать ему те же вопросы. Ты знаешь, как мы сюда попали? Есть ли у тебя идеи, как выбраться?
Ты помнишь, как меня зовут?
Может, меня и зовут Кот. А может, и нет.
Но если я больше никогда не услышу, как Джейк Блументаль и его друзья говорят: «Эй, кис-кис-кис, киса», я умру счастливой.
9
Наступил вечер.
Джеффри, его старший брат Джейк, их мама Синди и две собаки жили в кирпичном доме в стиле «ранчо» с большим задним двором. У Синди были пышные волосы, большие губы и броский макияж, поэтому и на жизнь она зарабатывала, продавая все это. Сразу было видно – ей нравилось, когда дома много народу.