Мы примолкли, а один из сенбернаров прилег головой мне на колени, и тут Джейк и его новый лучший друг Раф плюхнулись в кресла рядом с нами. У меня вдруг перехватило дыхание. Поначалу они игнорировали наше присутствие, а может, и вовсе его не замечали, потому что когда заметили – удивились.
– Ты ж эта девчонка по имени Кот, – сказал Раф таким тоном, будто это имя значило, что у меня дома живет сорок котов.
Джейк посмотрел на меня как-то странно, словно он тут вообще не при делах; он был явно недоволен. Раф обратился к нам без его разрешения.
– Как тебя зовут?
Я бросила быстрый взгляд на Джеффри и ответила:
– Кот.
Раф захохотал.
– Это не ты рисуешь картинки, которые в школе в рамках выставляют? – бросил Джейк, стараясь показать, что мы его все еще не интересуем.
Я сглотнула ком в горле и сказала:
– Ага.
– Такие мрачные, со всякой мертвечиной, стремные пейзажи? – спросил Раф. – И эту, на которой училка превращается в летучих мышей?
– Ага.
– На фига ты это рисуешь?
– Потому что нравится.
– Это же странно.
– Что угодно странно, если не знать контекста.
Раф смерил меня непонятным взглядом. У Джейка лицо не переменилось, но казалось, будто разговор интересует его одновременно больше и меньше. Джеффри поерзал. Он никогда раньше так не делал. Джейк посмотрел на него с отвращением, а потом снова обратился ко мне.
– Что пялишься? – спросил он.
– Ч-что?.. – растерялась я.
– Ага, что ты на него вытаращилась? – громко поддакнул Раф.
Это привлекло внимание нескольких мальчиков, которые все еще играли в Xbox.
– Ничего я не вытаращилась, – ответила я.
– Киса на тебя таращится, – сказал Раф Джейку.
Джейк прыснул.
Джеффри потянул за крохотный рукав моего платья и наклонился ко мне, уже вставая.
– Пошли на улицу, – шепнул он.
У Джеффри был талант чувствовать, когда все вот-вот пойдет наперекосяк. Со временем я научилась его слушать.
Таксидермия
Офисы администрации – цветастая страна чудес, царство безопасности и наркотических испарений. Длинный коридор по швам трещит от музыки, а кабинеты разрастаются по обе стороны, как опухоли. Распахнутые двери обнажают нутро кабинетов: они полны подушек и шелков, телевизионных экранов, показывающих лишь помехи, подростков, укутанных пеленой дыма. В одном кабинете обустроен буфет с едой из столовой: в отличие от многих из нас, им все еще нужно чем-то питаться. В другом – игровая приставка. Два парня играют за мультяшных персонажей, которые пытаются убить друг друга огромными мультяшными орудиями. Толпа вокруг них ликует.
Я смутно помню, как мы сами играли в эту игру в Фонтанном зале, когда там еще были телевизоры. В какой-то момент между тогда и сейчас телевизоры пропали вместе с играми. Мы старались жить так, как живут в администрации, но не вышло.
Секретарша, миссис Гиринг, превратилась в принтер, вечно заедающий бумагу. Школьный психолог, мистер Селлерс, стал геометрической мозаичной змеей на стене. Директор Митчелл разрастается в коридоре сталактитами, тут и там свисающими с потолка, и капает водой из ниоткуда. В директорском кабинете свил гнездо Джейк Блументаль. Единственная закрытая дверь в самом конце коридора, на которой вырезаны три огромных слова: «ОНИ ИЛИ МЫ».
Раф стучится в дверь – вполоборота к нам, с арбалетом наперевес:
– Джейк, твой брат пришел.
За дверью кто-то тяжело вздыхает, слышно шарканье, немного ругани, и наконец Джейк кричит:
– Заходите.
Раф толкает дверь. Джеффри входит первым, за ним я. Кабинет Джейка – отчасти спальня: я вижу гнездо из мехов и меховых подушек, медвежью шкуру вместо ковра. Медвежья голова скалится на нас. Напротив, в свете факелов, – массивный дубовый стол с ножками в виде когтей дракона и снова директор Митчелл, свисающий со скалистого потолка. Ощущение такое, будто заходишь в логово пещерного человека. Пещерного человека-управленца. Пещерного человека с личной яхтой и домом на Багамах.
За столом сидят Джейк и его девушка, Шондра Хьюстон: она у него на коленях, все еще растрепанная после того, чем они занимались. Могли бы и поприличнее себя вести на глазах у директора. Может, они это специально. Когда я выскальзываю из-за спины Джеффри, Джейк и Шондра подскакивают и Шондра извлекает из-под стола гарпунное ружье. Не успевает она выстрелить, Джейк дергает ее за воротник рубашки, и она промахивается. Гарпун вонзается в потолок со странным глухим стуком (Школа не любит шума), однако меня дождем осыпают осколки директора. Джейк хватает ствол ружья, пока Шондра не перезарядила и не выстрелила снова.
– Уберите отсюда эту тварь! – кричит она.
– Ты что делаешь? – шипит Джейк на Джеффри.
– Может, глаз у меня и нет, – отвечаю я, – но говорить я еще не разучилась.
Они не обращают на меня внимания.
– Ты хоть понимаешь, какую дрянь ты сюда приносишь, когда вытворяешь такую херню? – продолжает Джейк.
На его щеках вспыхивает румянец. Без этой легкой улыбки, которая вызывала любовь почти у всех и освещала его лицо огнем беззаботного веселья, он совсем не похож на себя прежнего.
Джеффри съеживается, морщит прямоугольный рот с прямоугольными зубами, а затем его лицо застывает.
– Ты и нас подвергаешь опасности. Я пускаю тебя сюда, потому что ты мой брат и потому что у тебя еще не поехала крыша, но такое… – Джейк тычет в меня. – Я уже сомневаюсь, можно ли тебе доверять.
– Кот – все еще Кот. – Джеффри дергает меня за рукав. – Я бы не привел ее сюда, если бы она была опасна. Кроме того, она тоже хочет с тобой поговорить. У нас кое-что случилось.
Шондра сует гарпунное ружье Джейку, осторожно огибает стол и идет к двери мимо нас. Я решаю упростить ей жизнь и не стоять у нее на пути.
– Не хочу оставаться в этой комнате дольше, чем нужно, – говорит она Джейку, таращась при этом на меня. – Я буду у Лейн. Приходи к нам, когда закончишь.
Джейк смотрит ей вслед.
– Что такое? – спрашивает он.
Ружье он не опускает. Его голос по-прежнему резок. Зеленые глаза, в которые я смотрела в день нашей последней встречи, теперь бурлят яростью, будто чаны с кислотой. Позади него к стене приколота именная футбольная куртка – еще одна шкура животного, которое он выследил и убил.
Он смотрит на меня.
– Умерла Джули Висновски, – говорю я. Затем поправляюсь: – Кто-то убил Джули Висновски.
Джейк хмурится:
– Старосту?
12
Той же ночью.
Мы стойко терпели атаки комаров, сидя на бордюре перед домом Джеффри в ожидании моего папы.
Дневная жара наконец спала, и квартал, где жил Джеффри, озарял желтый свет фонарей. Стояла жутковатая тишина, если не считать сверчков. Джеффри подтянул колени к груди, обхватил их руками и уперся в них подбородком.
Я никогда не видела его таким подавленным. В школе он был титановым, а здесь – картонным.
– Извини, – сказал он. – Друзья Джейка обычно себя ведут как идиоты – я просто подумал, что на сегодня они сделают перерыв.
– Часто тебе приходится извиняться за свою семью? – спросила я.
– Наверное, я не обязан, но мне кажется, что нужно. Я не ожидал, что они так на тебя набросятся. Не знаю, как тебе, а мне нравится, когда мы проводим время вместе, и я думал, что, если мы будем вместе, они не станут обращать на нас внимания. Но я как будто их только раззадорил.
– Пялиться было тоже не очень-то разумно, – сказала я.
– А что? Он тебе нравится?
– Я… не знаю. Да. Наверное. Не знаю. – Я отвернулась, лицо горело. – Это плохо?
Джеффри молчал с минуту. Наконец сказал:
– Многим девчонкам нравится Джейк.
Это я знала. Мне не хотелось об этом думать, но я знала. Это было неизбежно – люди же любят мороженое. Некоторые не любят, но большинство да.
Джеффри ковырял осколок асфальта, лежавший у его ног. Клеймо «Лучшая подруга Джеффри Блументаля» на моем лбу больно пульсировало.
– Мне тоже нравится, когда мы тусуемся вместе, – сказала я. – Не нужно даже ничего делать. И так уже хорошо. Кроме того, я уверена, что недолго проживет мой краш на Джейка. Он какой-то придурок.
Джеффри улыбнулся.
– Что это вы там делаете, голубки?
Вопрос прозвучал с противоположной стороны улицы. Мы с Джеффри одновременно подняли глаза. По соседскому двору под свет уличного фонаря шагали Кен Капур и четверо его друзей.
– Привет, Кен, – сказал Джеффри.
Кен улыбнулся нам. Он был девятиклассником, как и Джейк, одним из тех парней, которые носили «рэйбэны» по ночам, но это не страшно, потому что он так делал не для того, чтобы выпендриться. Просто он уж очень любил свои «рэйбэны». Кроме того, смеяться над Кеном Капуром себе дороже. Оно того не стоило. Штанины джинсов у него всегда были подвернуты, он носил ярко-красные «конверсы» и фланелевые рубашки с закатанными до локтей рукавами. Когда Кен назвал нас голубками, он не имел в виду ничего особенного – просто всегда так выражался.
Кен был из тех, о ком все мечтали. Мечтали либо встречаться с ним, либо дружить, либо быть им, потому что он был выше всего этого. Он не был одним из нас. Не был одним из них. Он знал, кто он, и никому не дал бы это у него отнять. Отсюда, из потока, казалось, что он уже знает путь к морю и просто наслаждается путешествием. Я была неравнодушна к Кену. Все были неравнодушны к Кену.
– Кошатница, это ты? – Кен остановился, пальцем опустил свои «рэйбэны» и посмотрел поверх линз. – Не знал, что ты рыщешь в этих краях.
– Да вот, на вечеринку позвали. – Я махнула рукой в сторону дома.
Кен захрипел и схватился за свои блестящие черные волосы, делая вид, что умирает.
– О, футболисты! Вечеринки! Восхитительные серые будни старшей школы!
Его друзья захихикали.
– Не знаю, как ты справляешься, Джефферсон, – обратился Кен к Джеффри, потягиваясь. – Твой брат – тот еще фрукт.
Джеффри пожал плечами: