вы не беспокойтесь, я ведь обещала вам дать его последние работы, особенно ту, которая была издана в Швеции.
- И в Китае, если вы не против, - попросил Лобов.
- Да, конечно, - кивнула Ксения и как-то странно посмотрела на Лобова. –
Скажите откровенно, что вы хотите в них вычитать? Ну, я имею в виду то, что
поможет вам хоть как-то приблизиться к этому… - она замолчала, словно комок
встал у нее поперек горла, но быстро овладела собой: - К этому случаю, я хотела
сказать…
- Видите ли, - замешкался Лобов, - как бы вам сказать-то поточнее… - он на
минуту умолк, опустив голову и собираясь с мыслями, потом посмотрел на
девушку в упор и закончил: - В одном из последних моих дел я нашел разгадку
преступления именно в книгах убитого, вернее, в планах его будущих книг.
- Вы хотите сказать, что желаете посмотреть и рабочие записи отца, его наброски, заметки?
9
- Совершенно верно, - подтвердил Лобов.
- Но ведь вы… простите… ведь вы не следователь ведь? Насколько я понимаю, следователь - вы? – Ксения повернулась на Суровина.
- Вы совершенно правы, - кивнул тот, - Всеволод Никитич – эксперт-криминалист.
Однако в силу своего богатейшего опыта имеет полное право участвовать в
расследовании.
- Благодарю вас, Николай Владимирович, - улыбнулся Лобов, - но я собственно не
в следствие даже вникаю, а лишь попутными деталями интересуюсь. Они, знаете, могут очень немало интересного пролить на дело. Хотя, если я не кстати…
- Ради Бога, - Ксения равнодушно пожала плечами и кивнула на компьютер: -
Можно включить, там в нескольких папках можно найти все планы, заметки,
наброски отца. Вы сейчас хотите этим заняться?
- Я всего лишь скопирую документы на флэш-карту, если вы позволите, а в более
удобной обстановке с ними ознакомлюсь, - предложил Лобов.
- Да, конечно, - Ксения включила компьютер, предложила Лобову сесть за стол, а
когда монитор засветился, показала нужные папки.
Пока Лобов копировал материалы, Суровин спросил Ксению о работе отца, о его
коллегах и учениках.
- Отец возглавлял кафедру новейшей истории в Историко-археологическом
университете, - рассказала Ксения. – Собственно, он и был ее основателем, когда
восемь назад начали создавать университет. Отец привлек к работе на кафедре
многих известных ученых из Москвы, Петербурга. В основном это были молодые, перспективные историки. Постепенно усилиями отца кафедра стала своего рода
центром исторической мысли страны. Я не преувеличиваю, - горячо настаивала
девушка, видя, как при последних словах глаза Суровина скептически сузились. –
Историческая наука сегодня, мягко говоря, спит летаргическим сном. Так вот, отец с коллегами попробовали ее разбудить. И реанимировать. Им многое
удалось. Работы ученых кафедры стали удостаиваться престижных наград на
солидных мировых форумах, ученые стали непременными участниками
именитых конференций во Франции, Германии, Англии. Их книги стали
переводиться за рубежом. У отца выросли достойные ученики…
- Максим Родский – из их числа? – неожиданно прервал Ксению Лобов.
Девушка вздрогнула, замолчала на полуслове и метнула в Лобова неприязненный
взгляд. Заметно было, что ей очень неприятен этот разговор.
- А вы откуда его знаете?
10
- Я его вовсе не знаю, - ответил Лобов. – Но вот увидел перед монитором
небольшую фотографию в паспарту с надписью: «Дорогому учителю от
благодарного ученика Максима Родского» - и сразу понял, что это питомец гнезда
отцова, извините за плагиат, – Лобов повернул портрет лицевой стороной к
девушке, которая несколько секунд неотрывно смотрела на фотографию, будто
видела ее здесь впервые. Взгляд ее, поначалу жесткий и колючий, постепенно
теплел, и вот она уже с улыбкой взяла портрет, прочитала надпись и равнодушно
поставила его на стол.
- Да, это ученик отца, первый выпуск факультета, - кивнула она. – Сейчас он
доцент на кафедре. Отец души в нем не чаял…
- А каково ваше мнение о нем? – настаивал Лобов.
- Да мое-то мнение тут при чем? – удивилась Ксения. – Хотя, если желаете… - Она
присела на уголок софы и вытащила из сумочки сигареты:
- Вы не против?
Затянулась, выдохнула струйку в потолок и начала:
- Неприятный он какой-то, скользкий, хотя с виду лощеный, вы видите.
Несомненно, талантлив, окончил университет два года назад, а уже кандидат наук
и готовит докторскую диссертацию. Но по жизни… - она снова глубоко затянулась
и долго выдувала струю дыма. – Рядом с ним мне всегда было гадливо как-то, меня тошнило и выворачивало наизнанку. Отец мне возражал: «Он очень
талантлив, его первую книгу перевели в Германии!» Я не спорю, умный он, но… я
думаю, он способен на подлость…
- У вас есть основания так говорить? – спросил Суровин.
- Есть, - она кивнула и поправила сбившиеся волосы. – Как-то раз, собираясь на
конференцию в Лондон, отец предложил Родскому поехать с ним и подготовить
доклад. Тот согласился и через два дня показал отцу текст. Отец утвердил. Но
когда на конференции, уже в Лондоне…
- Вы были там? – прервал Лобов.
- Да. Так вот, когда Родский начал читать, я посмотрела на отца. Он заметно
менялся в лице, побледнел, потом покрылся испариной, заерзал в кресле, словом, кое-как сдерживался. Оказалось, Родский украл у отца тезисы его будущей книги.
- Отец сам вам сказал об этом?
- Прямо нет, но я ведь в курсе всех тем отца, я знаю их наизусть. Доклад Родского
был построен на тезисах отца!
- В последующем отец не вспоминал об этом?
11
- Нет.
- Как вы думаете, почему?
Ксения вздрогнула, растерянно переводя глаза с Лобова на Суровина, потом
устало махнула рукой и ответила:
- Теперь уже все равно… Дело в том, что отец прочил Родского мне в мужья.
Суровин и Лобов переглянулись, словно решая, кто первым задаст следующий
вопрос. Молчание затягивалось, и Суровин кивнул Лобову. Тот произнес:
- Скажите, Ксения, а каково ваше отношение к Родскому? Как к возможному
мужу, я имею в виду?
- Если бы не интересы следствия, я бы вам этого не простила! – покраснев, выпалила она. – Я его терпеть не могу! Презираю! Третирую в глаза! Это не
человек – какая-то муха Третьяковского!
- Кто-кто, простите? – едва не в один голос спросили Суровин с Лобовым.
- В записных книжка Гоголя, - улыбнулась девушка, - есть такая фраза – «муха
Третьяковского», а далее писатель поясняет, что она рыжая, с черными
полосками, пребывающая неотлучно на говне. Простите меня. Свои заметки
Гоголь не думал публиковать, а потому писать можно было все что угодно. Так
вот, посмотрите на Родского, - она кивнула на портрет, - рыжеват, усы
подкрашивает в черный цвет. И постоянно пребывает в отвратительной
самонадеянности, в высокоумной гордыне! Что может быть хуже?
- Вы так хорошо знаете Гоголя… - начал было Лобов, и Ксения пояснила:
- Я перешла на пятый курс филологического факультета папиного университета.
Пишу дипломную работу по творчеству Гоголя.
- Скажите, Ксения, а какова была тема выступления Родского на том лондонском
семинаре? – поинтересовался Лобов и приготовился записать в блокнот. – Ну, та, которую, как вы говорите, он похитил у вашего отца?
- Так как раз тема Катыни, - взволнованно заговорила девушка. – Отец перед этим
набросал основные тезисы работы. Наверное, ознакомил с ними и Родского. А
тот…
- Но в любом случае, Родскому пришлось из набросков, тезисов, самому выстроить
обстоятельный доклад, логически продуманный и доказательный? – продолжал
Лобов.
- Вы намекаете на талант Родского? А что это меняет? – вспылила Ксения. – Разве
это исключает плагиат и нечистоплотный поступок? Родский, конечно,
талантливый историк. Но как человек… Совершенно без каких-либо
12
нравственных устоев… И я убеждена, ради личной выгоды, ради личного имени в
науке пойдет на многое…
Лобов задержал на Ксении внимательный взгляд, потом записал что-то в блокнот.
- Ну а коллеги отца по работе, ученые кафедры? – спросил Суровин.
- Там вообще – болото! – категорично отрезала Ксения. – Если ученики отца что-
то собой представляют, то подавляющее большинство «кафедралов», как я их
называю, полнейшие ничтожества!
- Даже так безапелляционно? – удивился Суровин. – Но ведь вы говорили, что
многих ученых привлек на кафедру именно ваш отец. Он что, плохо их знал?
- Тут надо пояснить, чтобы вы поняли…
- Уж сделайте такую любезность, - попросил Суровин.
- Поначалу отец сколотил отличную кафедру. Но через три года ректором
университета был назначен профессор Физико-металлургической Академии
Ирбитов. Он в чистом виде технарь, даже не представляет, зачем и кому нужна
история. Тем паче в русле современных монетарных настроений…
- Каких-каких настроений? – не понял Суровин.
- Монетарных, - Ксения удивленно воззрилась на следователя, словно удивляясь, как это он не знает этого термина.
- Да нет, термин «монетаризм» мне знаком, - словно пытаясь разубедить ее, вставил Суровин. – Мне просто не понятен контекст, в котором вы сейчас его
употребили.
- Ясно, - улыбнулась Ксения. – Умонастроение современного общества я называю
монетарным. Даже и не умонастроение, потому как ума у большинства
обывателей нет, вы согласны?
- Допустим, - кивнул Суровин.
- Так вот, скорее не ум, а настроение души, что ли… Хотя и о душе говорить как-то
не пристало… Ну, образ жизни, что ли, стиль поведения – все сплошь подчинено
погоне за деньгами и наживе.
- Это, разумеется, вне дискуссий, - согласился следователь. – Так что же ректор