Вопрос и ответ — страница 5 из 15

Война окончена

12Предательство

[Виола]

Мэр Прентисс стоял передо мной – вождь этого города, этого мира.

Руки раскрыты.

Объятия ждут.

Словно это и есть цена.

И я… буду платить?

Один раз, думаю я, всего один раз.

(правда же?)

Один раз обняться и потом увидеть Тодда.

Я шагнула вперед…

(только один раз)

…и он меня обнял.

Я постаралась не одеревенеть от прикосновения.

– Я еще не говорил тебе, – сказал он мне в самое ухо. – Но по дороге сюда мы нашли твой корабль там, на болотах. Мы нашли твоих родителей.

Я судорожно вздохнула и попыталась поскорей проглотить слезы.

– Мы достойно похоронили их. Мне так жаль, Виола. Я знаю, как одиноко тебе должно быть сейчас. И ничто, ничто не доставит мне большего удовольствия, чем… если когда-нибудь, в один прекрасный день, ты смогла бы увидеть во мне твоего…

Внезапный звук прошил насквозь этот РЕВ…

Клочок Шума взлетел выше всего остального, чистый и звонкий, как стрела…

Нацеленная прямо в меня…

Виола! – вскрикнул он, затолкав недоговоренную фразу мэру обратно в рот…

Я попятилась, его руки опали с меня, как…

Я о-бер-ну-лась…

На площади, весь в солнечном свете, верхом на коне, всего в каком-то десятке метров…

Был он.

Он!

Он.

– ТОДД!

Я уже бежала к нему.

Он так там и стоял, возле коня, почти упав с седла, держал руку под каким-то нехорошим углом, и весь его Шум рычал: Виола! – а еще там была боль от руки и смятение – насквозь всего вообще, – но мой собственный разум мчался к нему на всех парах, а сердце колотилось таким оглушительным барабаном, что ничего толком расслышать не получалось.

– ТОДД!

Я добежала. И его Шум распахнулся еще шире, и обволок меня, окутал, как одеяло, и я вцепилась в него и прижала к себе, словно никогда, никогда больше не собиралась отпускать, а он закричал, потому что ему стало больно, но все равно схватил меня другой, здоровой рукой, схватил, схватил, прижал к себе, к себе…

– Я думал, ты умерла, – шептал он мне в шею. – Я думал, ты умерла.

– Тодд, – твердила я и плакала, и единственное, что я еще могла твердить, было его имя – Тодд.

Он вдруг резко втянул воздух, и боль в Шуме полыхнула так громко, что я чуть не ослепла.

– Твоя рука…

– Сломана, – выдохнул сквозь зубы он. – Ее сломали…

– Тодд? – Мэр очень пристально смотрел на него. – Ты что-то рановато вернулся.

– У меня рука. Спаклы…

– Спаклы?! – ахнула я.

– Выглядит скверно, – перебил мэр. – Нам нужно немедленно ее вылечить.

– Я отведу его к мистрис Койл! – встряла я.

– Виола, – сказал мэр; Виола? – подумал Тодд (с какой стати мэр так ее называет). – Твой дом исцеления слишком далеко, чтобы Тодд мог дойти до него вот с такой раной.

– Я пойду с тобой! – Я даже не взглянула на него. – Я учусь на целителя!

– Ты – што? – Боль завывала, как сирена, но он все равно недоверчиво переводил взгляд с меня на мэра и обратно. – Што происходит? Откуда ты зна…

– Я все тебе объясню, – мэр взял его за вторую руку, – как только мы поправим твое здоровье. – Дальше он повернулся ко мне: – Приглашение на завтра в силе. Тебе пора на похороны.

– Похороны? – вскинулся Тодд. – Какие похороны?

– Завтра, – твердо повторил мэр и потащил Тодда прочь.

– Погодите… – начала я.

– Виола!

Тодд вырвался из хватки мэра, но потревожил сломанную руку, и боль швырнула его на колено – такая громкая, острая, ясная у него в Шуме, что даже марширующие на площади солдаты замерли и обернулись. Я кинулась на помощь, но мэр остановил меня властным жестом.

– Ступай. – Нет, этот голос не приглашал к обсуждению. – О Тодде позабочусь я. Похорони свою подругу и оплачь ее. Тодда увидишь завтра вечером – он будет как новенький.

Виола? – снова сказал Шум и подавился рыданием – боль была такой тяжелой, что он, наверное, и говорить-то уже не мог.

– До завтра, Тодд, – громко произнесла я, пытаясь пробиться сквозь Шум. – Мы увидимся завтра.

Виола! – Но мэр уже уводил его от меня.

– Вы обещали! – я крикнула ему в спину. – Помните, вы обещали!

Он обернулся с улыбкой:

– Помни и о своем обещании.

Я что-то обещала?

Но они уже ушли – так быстро, будто их здесь и не было.

Тодд…

Тодд жив.

Мне пришлось согнуться пополам, опуститься на четвереньки и просто дать этой правде случиться.

Тодд жив.

– И с тяжелым сердцем мы предаем тебя земле.

– Держи. – Когда священнослужительница закончила говорить, мистрис Койл взяла меня за руку и вложила в нее горсть рассыпчатой земли. – Брось на гроб.

– Зачем? – Я непонимающе уставилась на грязь.

– Затем, чтобы она была погребена нашими объединенными усилиями.

Она повела меня с собой, встала в шеренгу целительниц, выстроившихся у могилы. Одна за другой мы прошли мимо дыры в земле, и каждая кинула горстку сухой земли на деревянный ящик, под крышкой которого покоилась теперь Мэдди. Все старались держаться от меня как можно дальше.

Видимо, никто больше не станет со мной разговаривать. Никогда. Кроме мистрис Койл.

Потому что они винят в случившемся меня.

И я себя тоже виню.

Здесь собралось больше полусотни женщин: целительницы, ученицы, пациентки. Вокруг цепочкой стояли солдаты – как-то слишком много, гораздо больше, чем, по идее, нужно для похорон. Мужчин держали отдельно, по другую сторону могилы – даже отца Мэдди. Его плачущий Шум… – ничего печальнее я в жизни не слышала.

И посреди всего этого я чувствовала себя только еще более виноватой – потому что думать могла на самом деле только о Тодде.

Теперь, когда я не прямо с ним рядом, смятение у него в Шуме стало яснее, крупнее. Только представить себе, как я могла смотреться в объятиях мэра – друзья не разлей вода, да и только.

Да, я могла все это объяснить, но стыд от этого не унимался.

А потом его увели.

Я бросила свою горсть земли на гроб Мэдди…

…и тут на плечо мне легла ладонь мистрис Койл.

– Нам нужно поговорить.

– Он хочет работать со мной? – Мистрис Койл уставилась на меня поверх чашки с чаем.

Мы сидели в моей маленькой спаленке.

– Говорит, он вами восхищается.

– Вот, значит, до чего дошло… – Она подняла бровь.

– Да, понимаю, как это звучит, – вздохнула я. – Но слышали бы вы его…

– О, думаю, я достаточно слышала от нашего президента, чтобы мне надолго хватило.

Я откинулась на подушку.

– Но он мог бы, не знаю, силой заставить меня все рассказать о кораблях. А сам ни к чему не принуждает – вообще. – Я отвела взгляд. – Даже разрешил мне завтра увидеться с другом.

– Что, с твоим Тоддом?

Я кивнула. Ее лицо осталось непроницаемым, что твой камень.

– Надо полагать, теперь ты благодарна ему за это?

– Нет. – Я потерла лицо ладонями. – Я видела, что делает его армия на марше. Своими глазами видела.

Последовало долгое молчание.

– Но? – наконец произнесла мистрис Койл.

– Но он повесит того, кто застрелил Мэдди. – Я все еще на нее не смотрела. – Он казнит его завтра.

Она презрительно хмыкнула.

– Что ему еще одно убийство – такому человеку, как он? Что значит еще одна жизнь? Он думает, что это разрешит проблему… как типично!

– Он и вправду казался таким расстроенным.

Она искоса глянула на меня.

– Еще бы он не казался. Уверена, именно это ему и было надо. – Она понизила голос. – Он у нас президент лжи, девочка моя. Он так мастерски лжет, что ты не захочешь, а поверишь, будто это правда. Дьявол – лучший краснобай на свете, неужто мама тебя этому не учила?

– Он себя дьяволом не считает, – возразила я. – Говорит, он просто солдат, который выиграл войну.

– Умиротворение, – она пристально на меня поглядела, – вот как это называется. Политика умиротворения. Очень скользкая дорога.

– Что это значит?

– Это значит, что ты хочешь работать с врагом. Что ты бы лучше присоединился к нему, чем побил его. И это самый верный путь к тому, чтобы продолжали бить тебя.

– Но я этого не хочу! – вскрикнула я. – Я хочу, чтобы все это прекратилось! Я хочу, чтобы это был дом для всех, кто сюда летит; дом, который мы для себя искали. Я хочу, чтобы были мир и счастье. – Голос загустел, это в него бросились слезы. – Я больше не хочу, чтобы люди умирали.

Мистрис Койл поставила чашку, положила руки на колени и устремила на меня тяжелый взгляд.

– Уверена, что ты именно этого хочешь? Или ты на что угодно готова ради твоего мальчика?

Уж не читает ли она мои мысли?

(потому что да, я хочу увидеть Тодда…)

(я хочу ему объяснить…)

– Мне совершенно ясно, что ты верна не нам. После твоей проделки с Мэдди многие из нас не уверены, что ты такое уж важное приобретение – скорее уж источник угрозы.

Приобретение, пронеслось у меня в голове.

Она испустила долгий и тяжкий вздох.

– Для протокола. Я не виню тебя в смерти Мэдди. Она была достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения, и если она решила тебе помочь – значит, таков был ее выбор. – Мистрис Койл провела ладонью по лбу. – В тебе я вижу очень много от себя самой, Виола. Даже такого, чему сама не рада. Так что, будь добра, знай: я тебя не виню. Что бы ни случилось.

– Что вы имеете в виду – «что бы ни случилось»?

Но она больше ничего мне не сказала.

Ночью у них было что-то под названием «поминки». Весь дом исцеления пил слабое пиво – ведрами – и пел песни, которые любила Мэдди, и рассказывал всякие истории о ней. Было много слез (моих в том числе), отнюдь не счастливых… но и не таких печальных, как могли бы быть.

А я завтра увижу Тодда.

И это почти что «теперь все в порядке» – настолько, насколько сейчас что-то может быть в порядке.

Я бродила по дому исцеления, среди целительниц, учениц, пациенток… – они все разговаривали друг с другом. Никто не разговаривал со мной. Коринн сидела отдельно, в кресле у окна, и выглядела как-то особенно мрачно. Она не желала ни с кем общаться с самой гибели Мэдди и даже отказалась сказать пару слов над могилой. Чтобы разглядеть, насколько мокры ее щеки, нужно было сидеть совсем близко.

Не иначе как за меня все решило пиво, но она была такая несчастная, что я подошла и таки уселась рядом.

– Прости… – начала я, но она вскочила, даже не дослушав одно это слово, и выбежала вон.

Ей на смену явилась мистрис Койл с двумя стаканами пива в руках. Протянула один мне. Мы обе проводили глазами Коринн.

– О ней можешь не беспокоиться, – заметила мистрис Койл, садясь.

– Она меня всегда ненавидела.

– Вовсе нет. Ей просто пришлось нелегко, вот и весь сказ.

– И насколько же нелегко?

– Это пусть она тебе рассказывает, не я. Пей.

Я выпила. Вкус был сладкий, пшеничный, нёбо кололи пузырьки – даже приятно. Пару минут мы просто сидели и пили.

– Ты когда-нибудь видела океан, Виола? – спросила вдруг мистрис Койл.

Мне пришлось выкашлять немножко пива, которое пошло не туда.

– Океан?

– В Новом свете есть океаны, – сказала она. – Очень большие.

– Я родилась на космическом корабле, – покачала головой я. – Но да, видела их с орбиты, когда мы летели сюда на разведчике.

– Значит, ты никогда не стояла на берегу, о который бьются волны, и не смотрела на воду, которая тянется от самых ног и уходит за горизонт – такая живая, синяя, колышущаяся… больше даже, чем черное ничто, потому что океан прячет все, что в нем есть… – Она покачала головой; лицо было совершенно счастливое. – Если захочешь узнать, сколь ты мала в глазах Господа в сравнении с его замыслом, – просто выйди на берег океана.

– Я до сих пор только реку видела.

Она чуть слышно фыркнула, не сводя с меня глаз.

– Эта река, знаешь ли, течет в океан. Он даже не так уж далеко. Два дня верхом от силы. Или за одно утро в делемобиле, хотя дорога так себе.

– Туда есть дорога?

– Ну, от нее мало что осталось.

– Там вообще что-нибудь есть?

– Там был мой дом. – Она села поудобнее. – Когда мы впервые здесь приземлились. Тому уже двадцать три года. Маленький такой рыбацкий городок, с лодками и прочим. Лет через сто вполне мог превратиться в настоящий порт.

– И что же случилось?

– То же, что и со всей остальной планетой. Все наши великие планы в первые же два года пошли лесом. Дать начало новой цивилизации оказалось куда труднее, чем мы думали. Прежде чем ходить на двух, научись ползать на четырех. – Она отхлебнула пива. – Да и после временами приходится ползать, никуда не денешься, – и чему-то улыбнулась про себя. – Ну, оно и к лучшему… возможно. Оказалось, что океаны Нового света для рыбной ловли не годятся.

– Почему?

– Ну, рыба там в основном размером с твою лодку. Выплывает такая из глубины, смотрит тебе прямо в глаза и рассказывает, как она будет тебя есть. – Мистрис Койл тихонько рассмеялась. – А потом и правда ест.

Я тоже немного посмеялась, но потом живо вспомнила все события последних дней.

Мистрис Койл поймала мой взгляд.

– Но он все равно красивый, – сказала она, – океан. Красивее всего, что ты в жизни видела.

– Вы по нему скучаете. – Я допила свое пиво.

– Однажды увидеть океан – значит, научиться по нему скучать, – вздохнула она, забирая мой стакан. – Давай я принесу тебе еще.

Ночью я смотрела сны.

Мне снились океан и рыбы, которые собирались меня есть. Мимо плыли армии, а возглавляла их мистрис Койл. Мэдди протягивала руку и выдергивала меня из воды.

Мне снился гром, который сделал только один громкий БУМММ! но зато почти разорвал небо надвое.

Когда я подскочила на звуке, Мэдди улыбнулась.

– Я должна его увидеть, – сообщила я.

– Так вот же он! – Она смотрела куда-то мне за плечо.

Я обернулась…

И проснулась. Солнце было совершенно неправильное. Я села. Голова была как булыжник. Даже глаза закрыть пришлось, а то все кругом колесом ходило.

– Это вот это и есть похмелье? – громко осведомилась я у мира.

– Алкоголя в пиве не было, – возразила Коринн.

Я рывком распахнула глаза и пожалела об ошибке, так как все поле зрения заполонили черные точки.

– Что ты здесь делаешь?

– Жду, пока ты проснешься, чтобы тебя могли забрать люди президента.

– Что? – воскликнула я; она встала. – Да что происходит?

– Она тебя опоила. Джефферс в пиве, плюс кривокорень, чтобы замаскировать вкус. Оставила тебе это. – Она протянула мне бумажку. – Прочитать, потом уничтожить.

Я взяла – это оказалась записка от мистрис Койл.

Прости меня, моя девочка, но президент тебе лжет. Война не окончена. Держись правильной стороны, продолжай собирать информацию, продолжай водить его за нос. С тобой свяжутся.

– Они взорвали магазин и скрылись под шумок, – сообщила Коринн.

– Они – что? – чуть не взвизгнула я. – Коринн, что вообще происходит?

– Я говорила им, – она не глядела на меня, – что они предают свой священный долг. Что нет ничего важнее спасения человеческих жизней.

– Здесь еще кто-то остался?

– Только мы с тобой. И снаружи ждут солдаты – отвести тебя к твоему президенту. – Она уставилась на свои ботинки, и только сейчас я поняла, какой гнев… какое бешенство пылает у нее внутри. – Надеюсь, меня будет допрашивать кто-то не такой смазливый.

– Коринн…

– Тебе придется начать называть меня мистрис Уайатт. – Она развернулась и пошла к двери. – Ну, это в том маловероятном случае, если мы обе вернемся сюда живыми.

– Они бросили нас? – пробормотала я, все еще не веря своим ушам.

Коринн лишь обожгла меня взглядом, дожидаясь, пока я соизволю встать.

Они ушли.

Она бросила меня тут одну с Коринн.

Бросила меня здесь.

А сама отправилась на войну.

13Щепки

[Тодд]

– Делетопливо, сэр, с глиняным порошком, густо, чтобы получилась паста…

– Я в курсе, как делаются буш-бомбы, капрал Паркер. – Мэр обозревал картину разрушений, не сходя с седла. – А вот чего я не знаю, так это каким образом группа невооруженных женщин умудрилась заложить ее сюда на виду у находящихся под вашим командованием солдат.

Капрал Паркер сглотнул с таким усилием, што мы реально смогли пронаблюдать, как ком слюны катится по сведенному горлу. Он был не из старого Прентисстауна – наверное, вступил в армию где-то по дороге. Идешь туда, где власть, или как там сказал Айве? А што делать, когда власть требует ответов, которых у тебя нет?

– Там, возможно, были не только женщины, сэр, – пролепетал Паркер. – Поговаривают про что-то под названием…

– Ты только погляди на это, ссанина. – Дэйви подъехал на своем Буреломе (он же Желудь) к поваленному дереву, где стояла команда наблюдателей – через дорогу от попорченного взрывом дома.

Я причмокнул своей Ангаррад и слегка тронул поводья. Она переступила копытами по деревянному, стеклянному, пластиковому мусору, по ошметкам пищи, рассеянным по всему двору. Такое впечатление, будто магазин долго собирался чихнуть и, наконец, чихнул – да так, што содержимое разнесло на всю округу. Мы с кобылой посмотрели, куда там показывал Дэйви: пук посветлее окрашенных щепок торчал прямо из древесного ствола.

– Взрыв был такой сильный, что вогнал их прямиком туда, – поделился Дэйви. – Во суки!

– Это было поздно ночью. – Я поправил руку в повязке. – Никто в итоге не пострадал.

– Все равно суки, – повторил Дэйви, качая головой.

– Вы сдадите весь свой запас лекарства, капрал, – сказал мэр достаточно громко, штобы люди Паркера тоже услышали, какое наказание их ждет. – Вы все. Приватность – привилегия, доступная только тем, кто ее заслужил.

Капрал Паркер пробормотал што-то вроде:

– Да, сэр. – Но мэр его уже не слушал: он отвернулся перемолвиться кратким и тихим словом с господами О’Хеа и Морганом, которые выслушали его и поскакали в разных направлениях.

Дальше мэр направился к нам – молча и с таким выражением лица, што оно одно било не хуже пощечины. Морпет свирепо уставился на наших скакунов. Подчинись, сказал его Шум. Подчинись. Подчинись. Бурелом и Ангаррад покорно опустили головы и попятились.

Все лошади какие-то немного чокнутые.

– Хочешь, чтобы я отправился за ними на охоту, па? – поинтересовался Дэйви. – Ну, за суками, которые это учинили?

– Следи за языком, – отрезал мэр. – У вас у обоих есть работа, которую нужно закончить.

Дэйви покосился на меня и вытянул для наглядности левую ногу.

– Па? Ежели ты не заметил, я едва ходить могу, а у этой вот свиной ссанины рука на перевязи и…

Он даже договорить не успел. Раздался эдакий вввушшш, и мимо меня быстрее мысли пронеслась словно бы пуля из Шума. Дэйви шарахнулся назад на седле и так дернул поводья, што Бурелом встал на дыбы и почти сбросил его в пыль. Дэйви с трудом восстановил равновесие, но дышал тяжело и глаза имел затуманенные.

Это вообще какого дьявола сейчас было?

– Это что, похоже на хороший день для выходного? – Мэр обвел жестом раскинувшиеся кругом следы магазинокрушения.

Оставшаяся от здания пустая скорлупа все еще местами дымилась.

Взорвали…

(я со всех сил прятал эту мысль в Шуме, стараясь держать подо всем остальным, не пускать наверх…)

(но она все равно была там, клокотала где-то недалеко от поверхности…)

(мысль об одном мосте, который тоже как-то раз взлетел на воздух…)

Я оглянулся: мэр так пристально на меня смотрел, што рот у меня раскрылся сам собой, безо всякой задней мысли.

– Это не она. Уверен, это не она.

– Мне такое даже в голову не приходило, Тодд. – Он так и продолжал таращиться.

На починку руки вчера ушло не слишком много времени: мэр просто отволок меня через площадь в клинику, где мужчины в белых халатах все вправили и вкололи две инъекшии костороста, от которых было больнее, чем от самого перелома, но мэр к тому времени уже ушел, пообещав, што я увижу Виолу завтра вечером (это значит, уже сегодня, сегодня), и избежал таким образом миллиона вопрошаний про то, с чего это он ее там обнимал и называл так дружески по имени, и как так вышло, што она уже работает доктором или кем там еще, и на какие такие похороны она потом ушла, и…

(и сердце у меня чуть не взорвалось вот так же в груди, стоило мне ее только увидеть…)

(и как все сразу же заболело обратно, когда она ушла…)

И ушла к тому же куда-то в собственную жизнь, которую она где-то там уже вела, – и меня в этой жизни не было, потомуш я был тут один со своей рукой, возвращался к себе в башню, такой сонный от обезболивающих, што едва успел добрести до матраса и рухнуть на него, как уже отключился.

Я не проснулся, когда пришел мэр Леджер со своими серыми жалобами на целый день сбора мусора. Не проснулся, когда принесли ужин и мэр Леджер сожрал обе порции. Не проснулся, когда нас обоих заперли на ночь – клик-щелк.

Зато еще как проснулся, когда весь город до основания сотряс тот самый БУММ!

И сидя там, в темноте, пока в желудке плавала тошнота от обезболивающих… не зная, само собой, што это за БУММ! такой был, или што рвануло и где, – так вот, даже тогда я уже понимал, што все снова изменилось и мир опять успел стать другим.

Разумеется, с первым же светом меня погнали с мэром и его людьми прямиком на место происшествия – руки там или не руки, никого не волновало. Мэр сидел на Морпете. Солнце светило из-за него, отбрасывая мэрскую тень на все вообще.

– Я все равно увижу ее сегодня? – спросил я.

Последовала долгая тихая секунда – он не отвечал, только смотрел.

– Мистер президент? – позвал капрал Паркер.

Это его люди оттащили длинную доску, прислонившуюся к стволу еще одного дерева.

На коре под ней оказалось што-то написано.

Тут даже читать можно не уметь…

Ну, то есть почти не уметь, потомуш даже зная не особо много, я все равно разобрал написанное.

Одна-единственная буква, намалеванная синим.

О. просто одна буква – О.

– Поверить не могу, что он, еть, отправляет нас туда опять – всего через день после того, как мы отбили атаку, – ворчал Дэйви, пока мы ехали обратно, к монастырю.

Честно говоря, я и сам в это поверить не мог. Дэйви едва на ногах держался, а я даже при всем проглоченном косторосте, который уже благополучно начал действовать, еще дня два нормальным человеком не стану. Я уже даже начал гнуть ее, руку, помаленьку, но супротив спачьей армии она точно будет бесполезна.

– Ты ему сказал, что я тебе жизнь спас? – пытливо осведомился Дэйви: физиономия у него при этом была сразу и злая, и застенчивая.

– А ты ему разве не сказал? – огрызнулся я.

Дэйви поджал губы, отчего его плачевный усообразный пух сразу сделался еще жиже.

– Он мне не верит, когда я такое говорю.

Я вздохнул.

– Да, сказал. Все равно он это у меня в Шуме увидел.

Мы какое-то время проехали молча, но потом Дэйви все-таки не выдержал:

– А он чо? Он что-нибудь на это сказал?

– Сказал: «Ну и молодец», – ответил я после недолгого колебания.

– И все?

– Нет. Сказал, што я тоже молодец.

Дэйви укусил губу.

– И на этом все?

– И на этом все.

– Понятно.

Он ничего больше не сказал и только дал Бурелому шенкелей.

Даже несмотря на то што рванули вчера только один-единственный дом, весь город сегодня смотрелся как-то по-другому. Патрули стали многолюднее и чаще; куда ни кинь взгляд, солдаты маршировали по дорогам и переулкам, да так быстро, што выходило почти бегом. На крышах тоже торчали солдаты, то там, то сям, с ружьями наготове – и следили, следили, следили.

Все попадавшиеся по дороге мужчины не военного звания перебегали с места на место как можно скорее, с дороги убирались, глаз не подымали.

Женщин этим утром на улицах не было. Ни одной.

(и ее тоже)

(но што такое она с ним делала?)

(она ему врала?)

(а он… он ей верил?)

(и не связана ли она как-то со взрывом?)

– Кто как-то связана со взрывом? – встрял Дэйви.

– Захлопни пасть.

– А ты заставь меня, – отрезал он, но как-то без души.

Мы проехали мимо группы солдат, куда-то ведущих побитого с виду мужчину: руки у него были связаны. Я прижал перевязь с рукой поплотнее к боку и проехал мимо. Когда мы миновали холм с металлической башней, солнце уже стояло высоко в небе. Кони огибали последний поворот перед монастырем… в конце концов, придется туда приехать.

– Што произошло после того, как я ускакал?

– Мы их победили, – сказал Дэйви, морщась от поднимающейся по ноге боли (я видел ее у него в Шуме). – Славно так дали сдачи, по полной.

Што-то село на гриву Ангаррад. Я смахнул, но тут што-то приземлилось мне на руку. Я поднял голову.

– Какого черта? – выразился Дэйви.

С неба на нас падал снег.

Я только один раз в жизни видел снег – совсем давно, когда был еще слишком мал, штобы понять: такое вряд ли случится когда-нибудь снова.

Белые хлопья падали на дорогу сквозь древесные кроны, садились на волосы, на одежду. Тихо, безмолвно… странно, как все вокруг тоже вдруг стихло, словно пыталось рассказать нам секрет… жуткий-прежуткий секрет.

Но солнце-то по-прежнему светило.

И это был не снег…

– Пепел. – Дэйви сплюнул, когда очередная снежинка села почти ему в рот. – Они жгут тела.

Они и правда жгли тела. По верху стены все так же стояли стрелки, а внизу оставшиеся в живых спаклы собирали в кучи тела тех, кто в живых не остался. Костер был огромен, выше самого высокого живого спакла, а тела к нему все несли и несли – и головы у носильщиков висели вниз и рты были закрыты.

Вон тело закинули на самый верх костра. Оно плохо легло и свалилось с другого бока, покатилось по другим телам, через огонь, вниз, пока не упокоилось в грязи – лицом вверх, дыры в груди, кровь запеклась на ранах…

(спакл с мертвыми глазами, лицом вверх, в лесном лагере…)

(спакл с ножом в груди…)

Я тяжело задышал и отвернулся.

Живые спаклы так до сих пор и ходили без Шума, если не считать редкого щелканья. Никакого плача, ни гнева – ничего вообще; никакой реакции на то, што им приходилось делать.

Словно им кто языки вырезал.

Айвен ждал нас с ружьем на локте. Сам тихий, и физиономия совсем не счастливая.

– Вам велено продолжать нумерацию. – Он пнул к нам мешок с плашками и инструментами. – Хотя работы за это время точно убавилось.

– Сколько у нас осталось? – с ухмылкой осведомился Дэйви.

– Триста – триста пятьдесят. – Айвен досадливо пожал плечами. – Точно не знаю.

У меня снова тошнотно повернулось в желудке, но ухмылка Дэйви только расплылась еще ширше.

– Ну, круто, че. Будем по-горячему.

– Еще мне велено выдать тебе это. – Айвен протянул мне ружье.

– Ты даешь ему оружие? – воскликнул Дэйви; Шум его сделал свечку.

– Президентский приказ, – отрезал Айвен и ружья не убрал. – Когда будешь уходить, сдашь его ночной страже. Это исключительно для защиты, пока ты здесь. – Он нахмурился и посмотрел на меня. – Президент сказал тебе сказать, что он знает, что ты сделаешь все по-правильному.

Я таращился на ружье, но не брал.

– Я, еть, в это не верю, – пробормотал Дэйви, тряся головой.

Как пользоваться ружьем, я знал. Бен и Киллиан позаботились, штобы я умел нормально охотиться и стрелял только при крайней необходимости. Ну, и голову себе ненароком не отстрелил.

По-правильному, значит…

Я поднял голову. Большинство спаклов рассеялись по дальним полям, как можно дальше от входа. Несколько их все еще таскали ломаные и рваные тела на костер, горевший поблизости.

Те, которые могли меня оттудова видеть, внимательно на меня смотрели.

Смотрели, как я смотрю на ружье.

И мыслей их я не слышал.

Кто их знает, што они там замышляли?

Я взял ружье.

Это ничего не значит. Я не стану им пользоваться. Я его просто возьму.

Айвен развернулся и зашагал обратно к воротам, на выход, и тут-то я и заметил…

Тихое жужжание, почти неслышное, но очевидное. И нарастающее.

Неудивительно, што он такой удрученный…

Мэр и у него забрал лекарство.

Остаток утра мы гребли фураж, наполняли корыта, заряжали известью нужники: я – в одну руку, Дэйви – в одну ногу – и тратили на это даже больше времени, чем извиняла инвалидность… потомуш каким бы он ни был бахвалом, Дэйви явно не больше моего хотел снова вернуться к нумерации. Может, у нас и были у обоих ружья, но лезть наново к врагу, который тебя только што чуть не убил, – для этого нужно… гм… еще дойти.

За утром последовал день. Вместо того штобы сожрать оба наших обеда в одно рыло, Дэйви впервые кинул сэндвич мне. Попал прямо посередь груди.

Мы ели и смотрели, как спаклы на нас смотрят, как горит куча тел… смотрели на эти одиннадцать с половиной сотен существ, оставшихся после стычки, которой не должно не должно не должно было быть. Они все жались по краям открытых полей и вдоль монастырской стенки – как можно дальше от нас и от горящей кучи.

– Тела надо бы в болото, – сказал я, отправляя сэндвич в рот одной, уже донельзя усталой рукой. – Там им самое место. Бросаешь их в воду и…

– И огня с них хватит, – буркнул Дэйви, облокотясь на мешок с нумеровальным инструментом.

– Да, но…

– Здесь нет болот, ссанина. – Он нахмурился. – И вообще, чего ты все воешь о них? Никакая твоя богоугодная доброта не помешала им оторвать тебе руку – еще бы немного, и оторвали.

Он был, конечно, прав, но я ничего ему на это не ответил. Сидел, смотрел на спаклов, чувствовал ружье на спине.

Его ведь можно оттудова снять. Пристрелить Дэйви. Сбежать отсюда.

– Ты и до ворот добежать не успеешь, – проворчал на это Дэйви, уставясь в свой сэндвич. – А твоя драгоценная девка и подавно.

На это я тоже промолчал. Доел сэндвич. Провиант мы уже дотаскали, корыта – наполнили, сортиры – засыпали. Дел больше не осталось, окромя тех, што реально нужно было делать.

Дэйви потянулся, выпрямился, полез в мешок.

– На чем мы остановились?

– 0038, – отозвался я, не сводя глаз со спаклов.

По плашкам выходило, што так.

– Вот откуда ты это помнишь? – изумился Дэйви.

– Помню, и все.

Теперь все спаклы – все, до единого – таращились на нас. Лица мятые, битые, пустые. Они знали, чем мы сейчас будем заниматься. Знали, што будет дальше… што лежит в мешке. И знали, што ничего с этим поделать не могут – разве што умереть, если начнут сопротивляться.

Потому што у меня на спине висело ружье – специально для обеспечения такого исхода.

(правильно… неправильно… што из этого што?)

– Дэйви… – начал я, но больше ничего выдать не успел, потомуш…

БУМММ!

Очень далеко, даже не звук почти – скорее дальний гром, вестник бури, которая очень скоро будет здесь и честно приложит все усилия, штобы снести твой дом к чертовой бабушке.

Мы уставились в сторону города, словно могли што-то разглядеть через стены… словно ждали увидать за воротами, над деревьями столб дыма.

Но нет, не разглядели. И дым пока не подымался.

– Во суки! – прошептал Дэйви.

А я думал…

(это она?)

(это связано с ней?)

(да што она там делает?)

14Вторая бомба

[Виола]

Чтобы забрать меня и Коринн, солдатам пришлось ждать полудня. И практически оторвать Коринн от оставшихся в доме пациенток. Затем они повели нас маршем по улице: восемь солдат, две маленькие девочки. Они на нас даже не смотрели. Тот, что совсем рядом со мной, оказался молоденький – вряд ли старше Тодда. Такой молоденький, что на шее у него обнаружился громадный прыщ, от которого я по каким-то своим идиотским причинам всю дорогу не могла отвести глаз.

Но тут Коринн ахнула – и я, естественно, отвлеклась. Они как раз вели нас мимо магазина, того самого, взорванного: фасад здания провалился внутрь, солдаты бдительно сторожили то, что от него осталось. Наш конвой замедлился, чтобы как следует все разглядеть…

Вот тогда-то оно и случилось.

БУМММ!

Звук был такой, что от него воздух затвердел что твой кулак… или как целая стена из кирпичей. Мир словно ушел куда-то из-под ног, и я падала сразу вбок, вверх и вниз – все одновременно. Похоже на невесомость в черном ничто.

В общем, все и правда было черное, и я ничего не помнила, но потом открыла глаза, и оказалось, что я лежу на земле, а кругом такими плывучими, зыбучими лентами вьется дым, а с неба медленно падает что-то мелкое и горящее. Все было такое почти мирное, почти красивое, но потом до меня дошло, что я ничего не слышу, кроме какого-то тоненького воя, за которым пропадали все звуки, издаваемые людьми… Люди подымались на ноги, шатались, разевали рты широко – наверное, орали, а я медленно садилась. Мир все так же тонул в воющей тишине, и солдат с прыщом на шее… вот же он, на земле, лежит совсем рядом, весь в какой-то деревянной трухе – он наверняка заслонил меня от взрыва, потому что я более-менее в порядке, а он не двигается.

Он не двигается.

Просто лежит.

И тогда начал возвращаться звук, и я услышала крики.

– Вот это и есть та часть истории, которую я совершенно не хотел повторять, – сказал мэр, задумчиво глядя на столб света, который наискось падал из цветного окна.

– Про бомбу я ничего не знала, – повторила я во второй раз; руки у меня до сих пор тряслись, а в ушах так звенело, что я его почти не слышала. – Ни про одну из них.

– Я тебе верю, – кивнул он. – Тебя саму чуть не убило.

– Меня солдат в основном заслонил, – заикаясь, выдавила я и вспомнила его тело, и кровь, и острые щепки, которыми он весь был утыкан…

– Она тебя опять усыпила, да? – Он все еще смотрел в витраж, словно все показывали там. – Опоила, а потом бросила.

Мне словно тумак прилетел.

Потому что она меня на самом деле бросила.

И заложили бомбу, которая убила молодого солдата.

– Да, – выдавила я наконец. – Она ушла. Все ушли.

– Не все. – Он зашел куда-то мне за спину и превратился в голос во тьме, громкий и ясный. – В этом городе пять домов исцеления. В одном весь штат на месте. Еще три лишились части целительниц и учениц. Никого не осталось только в твоем.

– Коринн осталась, – прошептала я и вдруг взмолилась: – Она занималась солдатами, которые пострадали при втором взрыве. Она даже не подумала, сразу кинулась на помощь… Сразу пошла к самым тяжелораненым, накладывала жгуты, прочищала дыхательные пути и…

– Все взято на заметку, – перебил он, хотя это была чистая правда, она меня позвала на помощь, и мы помогали, делали все, что могли, пока всякие глупые солдаты, которые не понимали или не хотели понять, чем мы там занимаемся, не схватили нас и не потащили прочь. Коринн даже попыталась с ними драться, но получила в лицо и притихла.

– Пожалуйста, не трогайте ее, – повторила я. – Она к этому никакого отношения не имеет. Она осталась по собственной воле и пыталась помочь тем, кто…

– Да не собираюсь я ее трогать! – вдруг взревел он. – Хватит уже от меня шарахаться! Пока я президент, никто не причинит никакого вреда женщинам! Ну почему это так трудно понять?

Я вспомнила солдата, который ударил Коринн в лицо. И еще как Мэдди падает наземь.

– Пожалуйста, не трогайте ее, – прошептала я снова.

Он вздохнул и ответил тихо:

– Нам просто нужно, чтобы она ответила на вопросы. Это все. И то же самое потребуется от тебя.

– Я не знаю, куда они пошли, – сказала я. – Она мне ничего не сказала. И ничего вообще не упоминала.

Тут я осеклась, и он это заметил. Потому что на самом деле мистрис Койл кое-что упомянула.

Она мне рассказала про…

– Есть чем поделиться, Виола? – Он обошел меня кругом, остановился впереди – и выглядел при этом внезапно очень заинтересованным.

– Нечем, – быстро сказала я. – Ей-богу, нечем. Только…

– Только что? – Его глаза так и обшаривали мое лицо, пытались читать, несмотря на отсутствие Шума… В голове у меня пронеслось: как он, должно быть, это ненавидит.

– Она рассказывала, как провела свои первые годы в Новом свете на западе, – соврала я. – В холмах, за водопадом, к западу от города. Я думаю, это была обычная праздная болтовня.

Он все еще погружал в меня взгляд. Молчание длилось и длилось. Он смотрел и смотрел, а потом, наконец, снова пошел.

– Самый важный вопрос, – сказал он, – состоит в том, была ли вторая бомба ошибкой или частью первой, которая сработала позже по чистой случайности? – Он снова вышел на свет и встал впереди. – Или это было намеренно? Может быть, ее специально так установили, чтобы она сработала позже, чтобы мои люди оказались на месте преступления… чтобы унести как можно больше жизней?

– Нет, – я затрясла головой, – она бы не стала такого делать. Она целитель. Она не стала бы убивать.

– Генерал сделает что угодно, лишь бы выиграть войну. Потому-то это и называется «война».

– Нет, – продолжала твердить я. – Нет, я не верю…

Он подошел к столику рядом со своим креслом, взял какую-то бумажку и показал мне.

На бумажке была синяя «О».

– Это о чем-нибудь говорит тебе, Виола?

Я постаралась убрать с лица всякое выражение вообще.

– Никогда такого не видела. – Я снова сглотнула и прокляла себя за это. – А что это?

Он опять устремил на меня долгий тяжелый взгляд и положил бумажку на стол.

– Она выйдет с тобой на связь. – Он пристально изучал мое лицо (а я пыталась ничего не выдать). – Да, – продолжал он словно сам с собой. – И когда это произойдет, пожалуйста, передай ей одно сообщение.

– Я не…

– Скажи ей, что мы можем мгновенно остановить кровопролитие, положить всему этому конец, пока оно еще толком не началось. Прежде чем умрут еще люди и нам придется навеки отказаться от мира. Скажи ей это, Виола.

Он так пристально на меня смотрел, что я почти невольно брякнула:

– Ладно.

Он не моргал, глаза были – черные дыры, от которых никак не оторваться.

– А еще скажи ей, что если она все-таки хочет войны, она ее получит.

– Пожалуйста… – взмолилась я.

– Это всё, – сказал он и жестом показал мне вставать и двигать в сторону двери. – Отправляйся в свой дом исцеления и позаботься о тех, о ком сможешь.

– Но…

Он распахнул передо мной дверь.

– Повешения сегодня не будет. Нам придется отменить некоторые гражданские мероприятия в свете последних террористических акций.

– Террористических?..

– И, боюсь, я буду слишком занят, разгребая беспорядок, который устроила твоя начальница, чтобы устраивать сегодня обещанные ужины.

Я открыла рот, но из него так ничего и не вырвалось.

Он закрыл дверь.

Пока я, шатаясь, выходила на улицу, голова у меня шла кругом. Тодд где-то здесь, рядом, а у меня в голове только одно: нет, я его сегодня не увижу и не смогу ничего рассказать о последних событиях, как-то объясниться… ничего не смогу.

И во всем этом виновата она.

Она. Не хочу говорить это, но виновата и правда она. Даже если мистрис Койл и верила, что у нее есть на все разумные причины, вина все равно лежит на ней. За то, что я не увижу сегодня Тодда. Что война грядет. Что…

Но тут я снова оказалась на месте взрыва. Четыре тела лежали на мостовой, накрытые белыми простынями, из-под которых все равно были видны натекшие лужи крови. Ближе всего, но все равно за кордоном солдат, охранявших локацию, была простыня, под которой…

…под которой был случайно спасший меня солдат.

Я даже не знала, как его зовут.

А потом он вдруг раз! – и мертв.

Если бы она просто подождала… посмотрела, чего мэр от нее хочет…

Политика умиротворения, вспомнила я. Очень скользкая дорога.

Но здесь, на улице, лежали тела…

И Мэдди погибла…

И мальчик-солдат меня спас…

И Коринн ударили по лицу за то, что она помогала…

(ох, Тодд, где же ты?)

(что же мне делать? что правильно, что неправильно?)

– А ну, двигай отсюда, – гавкнул солдат так, что я подскочила.

Я заторопилась прочь и оглянуться не успела, как уже бежала сломя голову.

Едва дыша, я ворвалась в практически пустой дом исцеления и захлопнула за собой дверь. На дороге стало еще больше солдат, еще больше патрулей, больше стрелков с ружьями на крышах, и все они провожали меня внимательными взглядами, а один даже грубо присвистнул вслед.

Теперь до коммуникационной башни уже не добраться. Больше нет.

И это она у меня тоже отняла.

Пока я переводила дух, меня вдруг огорошило: я же тут теперь единственная… типа, вроде целителя. Многие пациентки уже достаточно выздоровели, чтобы отправиться вслед за мистрис Койл… куда бы она там ни отправилась, – и, возможно, даже закладывали вместе с ней бомбы… Но в доме все равно оставалось еще десятка два человек, и каждый день приходили новые.

А я – худший целитель, какого только видывал Новый Прентисстаун.

– Помогите, – прошептала я себе под нос.

– А куда все подевались? – спросила миссис Фокс, только я открыла дверь к ней в палату. – Еду не приносили, лекарства тоже…

– Простите. – Я вытащила судно. – Постараюсь вас покормить как можно скорее.

– Бог ты мой, милая! – Она сделала большие глаза.

Это я повернулась к ней задом. Я проследила, куда она смотрит: во всю спину моего белого халата был грязный кровавый потек – кровь того юного солдата, от воротника до самого подола.

– С тобой все в порядке? – неуверенно спросила она.

Я еще раз посмотрела на кровь, но сказать смогла только одно:

– Я вам принесу поесть.

Следующие несколько часов слились в сплошное мутное пятно. Весь вспомогательный персонал ушел. Я готовила еду для оставшихся пациенток, кормила, расспрашивала, какие лекарства они принимали, когда и по сколько, и хотя все продолжали расспрашивать, что случилось, моя физиономия, видимо, выглядела достаточно красноречиво… в общем, они старались мне помогать, чем могли.

Где-то уже сильно за полночь я шла по коридору с подносом грязных тарелок и увидела Коринн – она только-только переступила порог и держалась рукой за стену, чтобы не упасть.

Я грохнула поднос на пол и ринулась к ней. Она выставила вторую руку вперед – вовремя! – и поморщилась.

Тут только я увидела, как напухло у нее вокруг глаз…

И раздутую губу.

И как прямо она держится… слишком прямо, словно ей больно – реально больно.

– Коринн… – только и сказала я.

– Просто помоги мне дойти до комнаты, – с трудом выдавила она.

Я взяла ее за руку. Что-то пряталось в ладони… и теперь проскользнуло в мою. Коринн поднесла палец к губам, заглушив уже рвавшиеся из меня расспросы.

– Девочка, – едва слышно прошептала она. – Сидела в кустах у дороги. – Она яростно потрясла головой. – Ведь совсем еще девчонка!

Я не стала смотреть, что там. Довела Коринн до комнаты и сразу же помчалась за пластырями для лица и компрессами для ребер. И только очутившись одна в кладовой, я разжала ладонь.

Записка, сложенная, снаружи буква «В». Внутри пара строк, не говорящих почти ни о чем.

Девочка моя, пришла пора выбирать.

И один-единственный вопрос.

Можем ли мы рассчитывать на тебя?

Я подняла глаза и с трудом проглотила слюну.

Можем ли мы рассчитывать на тебя?

Я сложила бумажку, сунула в карман, набрала пластырей и компрессов и отправилась помогать Коринн…

Которую избили люди мэра.

Которую никто не избил бы, если бы ей не пришлось отвечать за поступки мистрис Койл.

Но которую все равно избили, хоть мэр и обещал, что ее не тронут.

Можем ли мы рассчитывать на тебя?

Никакого имени внизу.

Только слово «Ответ».

Написанное через большое ярко-синее «О».

15Взаперти

[Тодд]

БУМММ!

…небо за нами разорвало, по дороге валом прошел ветер. Ангаррад в ужасе попятилась, я свалился с нее наземь. Кругом были пыль и крики, дергало в ушах; я лежал и ждал, когда уже можно будет проверить, умер я или нет.

Опять бомба. Уже третья на этой неделе, не считая тех, первых. Метрах в двухстах от нас, а то и меньше на сей раз.

– Суки! – сплюнул Дэйви, вскакивая на ноги и глядя вдоль дороги в сторону города.

Я тоже встал. В ушах звенело, ноги подгибались. Бомбы рвались в разное время дня и ночи, в разных точках города. Один раз – акведук, подававший воду в западную часть города; другой – сразу два главных моста, што вели к сельскохозяйственным землям к северу от реки. Сегодня…

– Это же столовая. – Дэйви с земли пытался не дать Бурелому (Желудю) стать на свечку. – Где солдаты едят!

Он, наконец, успокоил коня и вскарабкался обратно в седло.

– Поскакали! – бросил он. – Надо посмотреть, не нужна ли им помощь.

Я положил обе руки на Ангаррад, которая все еще боялась и без перерыва твердила: мальчик-жеребенок мальчик-жеребенок. Я позвал ее по имени, потом еще, и так раз десять, прежде чем наконец смог снова сесть в седло.

– И смотри, не выкинь мне чего, – предупредил Дэйви, вытаскивая пистолет и целясь в меня. – Чтоб все время на виду был.

Вот такая у нас жизнь с тех пор, как начались бомбы. Я у Дэйви на мушке, каждый божий день, каждую минуту.

Никаких тебе поисков Виолы.

– Женщины уж точно никак не улучшают своего положения, – поделился мэр Леджер (рот набит курицей).

Я не стал ему отвечать. Просто съел свой ужин и смел в угол знаки вопроса, которые так и сыпались у него из Шума. Столовую бомбанули, когда она стояла закрытая, – как и все остальное, што бомбили эти, из Ответа. Правда то, што ей полагалось быть закрытой, не означало, што она такой и была. На месте мы с Дэйви обнаружили двоих мертвых солдат и еще одного парня, который, видимо, полы там мыл или типа того, – тоже мертвого. В остальных взрывах погибло еще трое солдат.

Мэра Прентисса это реально бесило.

Я его больше почти не видел – с того самого дня, как сломал руку… когда вроде как должен был снова увидеть Виолу. Мэр Леджер говорил, Прентисс арестовывает людей и бросает их в тюрьмы, што на западе от города, но нужной информации так ни от кого пока и не получил. Мистер Морган, мистер О’Хеа и мистер Тейт увели часть армии в западные холмы – искать лагеря бомбистов. Вернее, бомбисток, потому как это все были женщины, исчезнувшие в ночь первого взрыва.

Но армия ничего там не нашла, и мэр с каждым днем все свирепел, придумывал все больше запретов и забирал лекарство у большего числа солдат.

С каждым днем в Новом Прентисстауне становилось все громче.

– Мэр отрицает, што Ответ вообще существует, – сказал я.

– Президент может считать вообще все что пожелает. – Мэр Леджер поковырял в тарелке вилкой. – Но люди продолжают говорить. – Он проглотил еще кусок. – Еще как продолжают.

Вдобавок к матрасам, втиснутым на каменные полки по стенам, у нас теперь еще был таз с чистой водой каждое утро и даже маленький биотуалет в самом темном углу. Кормить нас тоже стали лучше. Еду все так же приносил мистер Коллинз, который сразу после визита запирал дверь.

Клик-клак.

Вот здесь я, можно сказать, и жил. Когда я не с Дэйви, я тут. Мэр очевидным образом не хотел, штобы я шлялся по округе и искал Виолу, – што бы он там ни говорил про доверие. Ага.

– Мы не знаем, только ли женщины там. – Виолу я старался в Шум не пускать. – Точно этого никто не знает.

– Группа под названием «Ответ» играла определенную роль еще в войне со спаклами, Тодд, – сказал мэр Леджер. – Тайные бомбежки, ночные операции и тому подобные вещи.

– И што?

– И то, что там были только женщины. Чтобы враг не услышал никакого Шума, понимаешь? – Он покачал головой. – Но, в конце концов, они сорвались с цепи и стали сами себе закон. Уже когда наступил мир, они напали на свой собственный город – вот на этот. Нам даже пришлось казнить кое-кого из них. Грязное было дело.

– Но если вы их казнили, как это снова могут быть они?

– Потому что после смерти человека идея продолжает жить. – Он тихо рыгнул. – Не знаю, правда, чего они сами хотят достичь. Президент все равно их найдет рано или поздно, это только вопрос времени.

– Мужчины ведь тоже пропадали, – сказал я, а сам думал…

(она што, тоже ушла с ними?)

Я облизнул губы.

– Эти дома исцеления, где работали женщины… На них есть какие-то опознавательные знаки? Штобы понять, што это перед тобой такое?

Он отхлебнул воды, внимательно глядя на меня поверх чашки.

– А зачем тебе такое знать?

Я слегка переворошил весь Шум, штобы не выдать ничего лишнего.

– Низачем. Забудьте. – Поставил ужин на столик, который нам выдали вместе с остальными новшествами, в знак того, што он может доесть оставшееся. – Я – спать.

Я лег на матрас и отвернулся к стенке. Через бойницы в башню лились последние лучи заходящего солнца. Стекла в окошках не было, а на улице зима надвигается. Не знаю, как мы тут сможем пережить холода. Подложил руку под подушку, подтянул к себе ноги. Главное, не думать слишком громко. Мэр Леджер в сумерках мирно чавкал моим ужином.

А потом из его Шума приплыла картинка – прямо ко мне приплыла. Картинка с протянутой ладонью. Синей.

Я обернулся и посмотрел на него. Такую руку я по дороге к монастырю видел, по меньшей мере, на двух разных домах.

– Всего их пять, – тихо сказал мэр Леджер. – Я могу рассказать, где они, если хочешь.

Я посмотрел в его Шум; он – в мой. Оба мы што-то скрывали, прятали в глубине, под всеми остальными токами мыслей. Столько дней вместе и, надо же, до сих пор гадаем, стоит ли друг другу доверять.

– Выкладывайте, – сказал я.

– 1017, – вслух прочитал я.

Дэйви крутанул закрутку, приклепывая браслетину к спаклу, который разом превратился в 1017.

– На сегодня хватит. – Дэйви швырнул инструмент в мешок.

– У нас еще…

– Я сказал, хватит.

Он прохромал к бутылке с водой и щедро хлебнул. Ноге его вообще-то уже пора и выздороветь – моя рука была в полном порядке. Но он все равно хромал.

– Нам вроде как полагалось закончить все за неделю, – заметил я. – А мы уже две колупаемся.

– Не припомню, чтобы нас кто-то поторапливал. – Он сплюнул водой. – А ты?

– Нет, но…

– Никаких дальнейших инструкций, никакой новой работы… – Он рассеянно умолк, еще хлебнул, еще сплюнул и вдруг вызверился куда-то налево от меня: – Ты на что уставился?!

1017 так и стоял там, баюкая пострадавшую руку другой и таращась на нас. Кажется, это был мужчина и, возможно, молодой – не совсем еще взрослый. Он щелкнул на нас, потом еще разок, и, хотя Шума у него, понятное дело, никакого не было, щелканья прозвучали недвусмысленно грубо.

Дэйви тоже так подумал.

– Да ну? – Он потянулся за ружьем на спине, а в Шуме уже палил, раз, и другой, и третий, в убегающего спакла.

1017 никуда не ушел. Посмотрел мне в глаза и снова щелкнул.

Точно грубость какую-то.

Потом-таки побрел прочь, не сводя с нас глаз, потирая металлическую плашку. Я повернулся к Дэйви: на плече у него было ружье. Ствол смотрел вслед уходящему 1017.

– Не надо, – сказал я.

– А почему бы и нет-то? Кто нас остановит?

Ответа у меня не нашлось. Потому как действительно никто.

Бомбы рвались каждый третий-четвертый день. Никто не знал, где окажется следующая или как их закладывают, но… БУМММ! БУМММ! БУМММ! Вечером шестой бомбы (небольшой делегенератор на сей раз) мэр Леджер явился с подбитым глазом и распухшим носом.

– Што случилось? – полюбопытствовал я.

– Солдаты. – Он взял свой ужин (опять рагу), укусил и весь сморщился.

– Што вы такое сделали?

Шум его малек приподнялся; мэр даже метнул в меня сердитый взгляд.

– Я ничего не сделал.

– Вы поняли, о чем я.

Он што-то проворчал, проглотил еще рагу.

– Кому-то из них пришла в голову блестящая идея, что я и есть Ответ. Это я-то.

– Вы? – Удивляться, наверное, можно было и поменьше.

Он вскочил, даже тарелку отставил – едва притронулся ведь… Наверняка ему и правда очень обидно.

– Они никак не могут найти женщин, ответственных за взрывы, и хотят на кого-нибудь все свалить. Лишь бы на кого. – Он уставился в бойницу: снаружи на город, што когда-то был ему домом, тихо падала ночь. – Ты спросишь, сделал ли президент хоть что-нибудь, чтобы меня перестали бить? Нет, ничего.

Это последнее он проговорил почти себе под нос.

Я стал есть, не пуская в Шум всякие мысли… Нечего им там делать.

– Люди болтают о новой целительнице. – Мэр Леджер заговорил тише. – Молодой такой, ее раньше никто не видел. Какое-то время назад она все ходила туда-сюда в собор, а сейчас работает в доме исцеления, где заправляла мистрис Койл.

Виола, подумал я громко и ясно. Не успел спрятать.

Он посмотрел на меня.

– Ты этого дома не видел, он в стороне от главной дороги. Вниз, к реке, на полпути к монастырю. Поворачивать надо у двух сараев. – Мэр отвернулся и снова уставился в бойницу. – Не пропустишь.

– Я не могу отделаться от Дэйви, – возразил я.

– Понятия не имею, о чем ты. – Мэр брякнулся на свой матрас и вытянул ноги. – Я тебе просто рассказываю про наш прекрасный город. Праздные факты, ничего больше.

Я задышал тяжелее: разум с Шумом наперегонки кинулись прочесывать наши шансы. Как туда добраться, как избавиться от Дэйви, как найти дом…

(как найти ее)

Только сильно позже мне пришло в голову спросить:

– А кто такая мистрис Койл?

В комнате было уже совсем темно, но даже так я умудрился разглядеть, как его Шум покраснел.

– Что ж, – сказал он задумчиво ночи. – Хороший вопрос. Потому как она-то и будет Ответ.

– Это последний, – сказал я, глядя вслед номеру 1182, которая плелась прочь, потирая запястье.

– Самое, еть их, время. – Дэйви обрушился на траву.

Небо было почти ясное, солнце светило вовсю, но воздух уже хрустел.

– Што будем делать дальше?

– Без понятия.

Я окинул взглядом спаклов. Ежели не разбираться, впору подумать, што они не особо умнее овец.

– Они и не умнее. – Дэйви закрыл глаза и подставил физиономию солнцу.

– Заткнись.

Я о том, ну, вы посмотрите на них.

Сидят себе на траве, никакого Шума, ничего не говорят. Половина глазеет на нас, половина – друг на друга, пощелкивают время от времени, но даже не шевелятся. Ни руками ничего не делают, ни время не убивают. Белые лица, безжизненные, как выпитые досуха. Сидят вдоль стен, ждут, ждут чего-то, што бы это што-то ни было.

– Потому что время для чего-то как раз пришло, Тодд, – прогремело позади.

Дэйви как подбросило. Через ворота к нам шагал мэр. Пешком, конь остался привязан снаружи.

И смотрел он на меня. Только на меня.

– Ты готов к своей новой работе?

– Он со мной неделями не разговаривал. – По дороге домой Дэйви только што не дымился; как-то у них с па в последнее время не заладилось. – «Присматривай за Тоддом» да «поторопись со спаклами» – и весь сказ. – У него даже кулаки на поводьях побелели. – А «спасибо» для разнообразия можно? Или, там, «хорошая работа, Дэвид»?

– Нам полагалось перекольцевать спаклов за неделю, – повторил я мэровы слова. – А у нас ушло в два раза больше.

Он развернулся ко мне (вот сейчас Шум реально раскраснелся).

– На нас, еть, напали! С какого боку я-то в этом виноват?

– Я этого и не говорил, – сказал я, а Шум вспомнил металлический ошейник на горле у 0038.

– Так ты тоже меня винишь? – Он дернул повод, конь встал; Дэйви свирепо воззрился на меня – даже вперед подался: вот-вот кинется.

Я уже рот раскрыл отвечать, но тут случайно глянул вперед вдоль дороги. На повороте стояли два амбара. Поворот вел к реке.

Я быстро посмотрел обратно на Дэйви.

– И что у нас там? – По его роже расползлась скверная ухмылка.

– Ничего.

– Твоя девка, да? – глумливо поинтересовался он.

– Еть тя, Дэйви.

– Нет, свиная ссанина. – Он соскользнул с седла наземь, но Шум стал еще только краснее. – Это тебя еть.

После такого оставалось только драться.

– Солдаты? – осведомился за ужином мэр Леджер, любуясь моими синяками и запекшейся на роже кровью.

– Не ваше дело, – рыкнул я.

Никогда мы с Дэйви еще так круто не дрались. У меня все так болело, што я едва до матраса доплелся.

– Есть будешь? – Мэр кивнул на тарелку.

Некое слово у меня в Шуме сообщило ему, што нет, есть я не буду. Он, не чинясь, подхватил мой ужин и принялся заглатывать. Даже спасибо не сказал.

– Собираетесь прожрать себе путь к свободе?

– … спросил мальчик, которого всегда кормили другие.

– Я вам не мальчик.

– Припасов, которые мы привезли с собой, когда приземлились, хватило где-то на год, – сообщил он с полным ртом. – Но к этому времени охота и фермерство были совсем еще не на должном уровне. Голодные времена учат ценить горячую еду, Тодд.

– И почему взрослым мужикам надо из всего делать урок? – Я закрыл лицо ладонью, но тут же убрал ее: подбитый глаз все-таки очень болел.

Снова спустилась ночь. Стало еще холоднее, так што большую часть одежек я оставил на себе и так полез под одеяло. Мэр Леджер принялся храпеть. Во сне он бродил по дому со множеством комнат и никак не мог найти выход.

Самое безопасное время, штобы думать о ней.

Потомуш… она ведь правда где-то там?

И как-то связана с этим Ответом?

И не только с ним.

И што бы она сказала, если б мы все же встретились?

Если бы увидела все, што каждый день вижу я?

И кого…

Я глотал холодный ночной воздух и смаргивал воду с глаз.

(ты же все еще со мной, Виола?)

(со мной?..)

Прошел час, а я так и не заснул. Што-то грызло меня изнутри; я ворочался, пытался выгнать это из Шума, успокоиться… приготовиться к этой новой работе, которую придумал нам на завтра мэр Прентисс… неплохо ведь звучит, если совсем честно, а?

Но я как будто все время што-то упускал… што-то настолько очевидное, словно оно прямо передо мной висит и смотрит в упор.

Што-то…

Я резко сел. Храпучий Шум мэра Леджера, сонный рев Нового Прентисстауна снаружи внизу; ночные птицы чирикают… даже река вдалеке шумит.

И никакого клик-клак с тех пор, как мистер Коллинз меня сюда впустил.

Я прокрутил события назад.

Нет, точно никакого.

Я вперил взгляд в дверь через всю разделявшую нас темноту.

Он забыл ее запереть.

И вот сейчас, в эту самую секунду…

Она не заперта.

16Кто ты такой

[Виола]

– Я слышала снаружи Шум, – заметила миссис Фокс, когда я ставила ей на столик воду на ночь.

– Я бы удивилась, если бы не слышали, миссис Фокс.

– Вот прямо у нас под окном…

– Это солдаты курили.

– Нет, я уверена, это был…

– Миссис Фокс, если вы не против… Я сейчас очень занята.

Я взбила ей подушки, опорожнила горшок. Она молчала, пока я не собралась уходить. И тут…

– Все сейчас совсем по-другому, не как раньше… – тихо сказала она.

– Еще раз?

– Раньше Убежище было лучше. Не идеальное, но все равно лучше, чем сейчас.

Она посмотрела в окно.

К концу смены я просто помирала от усталости, но все равно уселась на кровать и снова вытащила записку – она так и лежала безвылазно у меня в кармане.

В сотый… нет, в тысячный раз, но я все равно прочла:

Девочка моя,

пришла пора выбирать.

Можем ли мы рассчитывать на тебя?

Ответ

И никакого имени. Даже ее имени.

Уже почти три недели, как записка жила в кармане. Три недели – и ничего. Вот настолько они, наверное, на меня рассчитывают. Никакой новой записки, ни вести, ни знака – торчи себе в пустом доме… с Коринн – то есть с мистрис Уайатт, как мне теперь полагается ее называть, – и пациентами. С женщинами, которые просто заболели по ходу дела, ага, но еще с женщинами, которые вернулись после «собеседований» с людьми мэра – по поводу Ответа. С женщинами в синяках, со ссадинами, сломанными ребрами, пальцами, руками. С ожогами.

И этим еще повезло. Они не сидели в тюрьме.

И каждый третий-четвертый день БУМММ! БУМММ! БУМММ!

И все больше – под арестом, все больше – у нас, каждый день.

И ни слова от мистрис Койл.

И от мэра тоже – ни слова.

Ни слова о том, почему меня оставили в покое. По идее, забрать должны были первой и допрашивать, допрашивать, допрашивать. Сидеть мне уже, гнить в тюремной камере.

– И ничего, – прошептала я себе под нос. – Вообще ничего.

И от Тодда – ни слова.

Я закрыла глаза. Слишком устала, чтобы еще что-то чувствовать. Каждый день я придумывала способ добраться до коммуникационной вышки, но солдаты теперь были везде – и слишком много, чтобы отыскать какую-то закономерность. А с каждой новой бомбой становилось только хуже.

– Я должна что-то сделать, – произнесла я уже вслух. – Иначе я с ума сойду. – Тут я расхохоталась. – Сойду с ума и начну разговаривать сама с собой.

Я еще посмеялась. И еще. Слишком долго, учитывая масштабы смешного.

Вот тогда-то мне в окно и постучали.

Я села. Сердце куда-то ухнуло и сразу припустило вскачь.

– Мистрис Койл?

Вот оно? Сейчас?

Это сейчас мне придется выбирать?

Они могут на меня рассчитывать?

(но там же, кажется, Шум?..)

Встать на колени на кровати, отодвинуть занавеску, выглянуть через щелочку наружу… а там этот хмурый лоб, эти пальцы…

Но нет.

Это была не она.

Совершенно не она…

– Тодд!

Я уже поднимала раму, и он всунулся внутрь, и весь его Шум был – мое имя а я обхватила его руками и втащила в комнату правда подняла с земли и затащила в окно и он забрыкался ногами влез и мы упали ко мне на кровать я внизу на спине и он сверху и лицо так близко-близко совсем как тогда когда мы прыгнули под водопад и нас настигал Аарон и я вот так же смотрела в его глаза.

И знала, что теперь все будет хорошо.

– Тодд.

В комнате было светло, и я увидела, что у него подбит глаз – совсем черный – и кровь на носу, и…

– Что случилось? Ты ранен? Я могу…

Но он только сказал:

– Это ты.

Не знаю, сколько времени мы так просто лежали, чувствуя, что другой действительно здесь, рядом, настоящий, живой, надежный, весомый – всем своим весом здесь, да; его шершавые пальцы касались моего лица, и его тепло, и запах, и пыль на одежде – мы едва говорили, зато его Шум весь так и кипел чувством, сложными чувствами, воспоминаниями о том, как меня подстрелили, и как он думал, что я умираю, и какая я сейчас на ощупь под его пальцами, но поверх всего этого он просто твердил: Виола Виола Виола.

И это был Тодд.

Адский ад, это был Тодд.

И все наконец-то было хорошо.

Но тут, конечно, в коридоре раздались шаги.

И шаги остановились у моей комнаты.

Мы оба посмотрели на дверь: тень лежала в полосе света внизу… две ноги. Кто-то стоял совсем рядом, по другую сторону.

Я ждала стука.

Ждала приказа немедленно убрать его отсюда.

Ждала, что сейчас будет бой.

Но ноги просто взяли и ушли.

– Кто это был?

– Мистрис Уайатт. – В моем собственном голосе было удивление.

– А потом начались взрывы, – закончила я. – Он вызывал меня только дважды, в самом начале: спрашивал, что я знаю, а я ничего не знала, правда не знала. Вот и все. Больше я ничего о нем не знаю, клянусь.

– После бомб он и со мной почти не разговаривал. – Тодд опустил взгляд на ноги. – Я боялся, это ты их взрываешь.

В его Шуме взлетал на воздух мост, и это делала я.

– Нет. – Я думала про записку у себя в кармане. – Это была не я.

Тодд сглотнул, а потом сказал просто, ясно:

– Ну што, бежим?

– Да! – Я предала Коринн так быстро, что меня там же, на месте, начала заливать краска стыда, но какая разница… – Да, мы должны бежать.

И бежать и бежать и бежать.

– Но куда? – спросил он. – Есть какое-то место?..

Я уже открыла было рот ответить…

Но осеклась.

– Где скрывается этот Ответ? – спросил он. – Мы можем отправиться туда?

Его Шум напрягся… сопротивление, протест.

Бомбы. Бомбы ему тоже не нравятся.

Мертвые солдаты в развалинах кафе.

Но не только… есть и еще кое-что.

И я опять промолчала.

На какое-то краткое мгновение я задумалась – это почти как отмахнуться от мухи… Я задумалась…

…стоит ли ему говорить.

– Я не знаю, – сказала. – Правда не знаю. Они мне ничего не сказали – на тот случай, если мне нельзя доверять.

Тодд посмотрел на меня – и на лице у него тоже на секунду проглянуло сомнение.

– Ты мне не доверяешь, – ляпнула я, не успев даже подумать, что не надо бы.

– Ты мне тоже не доверяешь, – сказал он. – Ты думаешь, уж не работаю ли я сейчас на мэра. И почему прошло столько времени, прежде чем я тебя нашел. – Он снова грустно уставился в пол. – Я все еще могу тебя читать. Почти так же хорошо, как себя самого.

Я устремила взгляд в него, в его Шум.

– А ты думаешь, не состою ли я в Ответе. Потому что на твоем месте я бы и сама так подумала.

Он кивнул, не поднимая глаз.

– Я просто пытался остаться в живых, придумывал способы тебя найти и надеялся, што ты меня не бросила.

– Никогда, – сказала я. – И ни за что.

Тут он уже на меня посмотрел.

– И я бы тоже никогда тебя не бросил.

– Обещаешь?

– Вот те крест, штоб мне с места не сойти, – застенчиво ухмыльнулся он.

– Вот и я обещаю, – с улыбкой сказала я. – Я, чесслово, никогда тебя не оставлю, Тодд Хьюитт. Больше никогда.

Он еще немного рассиялся от этого «чесслово», но снова погас, и я увидела, как он собирает весь Шум – сказать что-то еще, что-то трудное, стыдное, но я опередила его, потому что он должен знать, и знать наверняка.

– Я думаю, они у океана, – сказала я. – Мистрис Койл рассказала мне о нем, прежде чем уйти. Наверняка хотела намекнуть, что туда-то они и направляются.

Он поднял глаза.

– И попробуй только сказать, что я тебе не доверяю, Тодд Хьюитт.

После чего я поняла свою ошибку.

– Што такое? – Он увидел выражение моего лица.

– У тебя в Шуме. – Я вскочила. – Оно теперь везде у тебя в Шуме. Океан, океан, океан – снова и снова.

– Я не специально… – Но глаза у него уже сделались большими, и Шум показал дверь в башне – незапертую, и человека в камере, который рассказал, как меня найти, и знаки вопроса уже…

– Я такой глупый! – Он тоже вскочил. – Етьский идиот! Нам нужно бежать! Сейчас же!

– Тодд…

– Как далеко отсюда этот океан?

– Два дня ехать.

– Значит, четыре дня идти. – Он мерил шагами комнату.

Шум снова сказал: Океан, громко и четко, будто бомба взорвалась. Тодд увидел, что я на него смотрю, что я вижу…

– Я не шпионил за тобой, – сказал он, – поверь, нет, но они наверняка специально оставили дверь открытой, штобы я… – Он в ужасе вцепился себе в волосы и дернул. – Я все спрячу! Я смог спрятать правду об Аароне и это тоже смогу.

У меня в животе что-то затрепыхалось – это я вспомнила, что мэр говорил об Аароне.

– Но мы все равно должны бежать. У тебя есть какая-нибудь еда, штобы взять?

– Я достану.

– Тогда давай скорей!

Уже почти выбегая, я услышала свое имя, его Шум сказал: Виола, и в нем было такое горе, горе оттого, что все получилось вот так, что я думаю, будто его специально сюда подослали, будто он мне врет, и я в ответ только и смогла, что посмотреть на него, прямо на него, и подумать его имя.

Тодд.

И понадеяться, что он меня понял. понял, что я имела в виду.

Я ворвалась в столовую и кинулась прямиком к буфетам. Света не включала и орудовать постаралась как можно тише… стала хватать какую-то упакованную еду, буханки хлеба.

– Уже уходишь? – холодно поинтересовалась Коринн.

Она сидела за столом в темноте, перед ней – чашка кофе.

– Стоило объявиться другу, и ты вот так возьмешь и уйдешь.

Она встала и подошла ко мне.

– Я должна, – сказала я. – Прости.

– Прости? – Брови поползли вверх. – А что будет здесь, тебе все равно? Что будет с пациентами, которым ты нужна?

– Я ужасный целитель, Коринн, я разве что кормлю и мою их…

– Чтобы мне хватало времени заниматься тем малым целительством, на которое я способна.

– Коринн…

– Мистрис Уайатт! – Ее глаза опасно полыхнули.

Я вздохнула.

– Мистрис Уайатт, – сказала я… а потом подумала и сказала одновременно, даже не успев понять что: – Идем с нами!

– Что?! – Она даже не то что удивилась – испугалась.

– Неужели ты не видишь, к чему все идет? Женщины в тюрьме. Женщин мучают, избивают. Неужели не понимаешь, что лучше уже не будет?

– С бомбами, рвущимися каждый день? Нет, точно не будет.

– Президент – вот кто здесь враг! – возразила я.

– Думаешь, враг бывает только один? – Она скрестила руки на груди.

– Коринн…

– Целитель не отнимает жизни, – рявкнула она. – Целитель никогда не отнимает жизни. Наша первая клятва – не причинять вреда.

– Бомбы ставят в пустых домах…

– Которые далеко не всегда пусты, а? – Она потрясла головой, и лицо вдруг сделалось таким печальным… печальней я никогда не видела. – Я знаю, кто я такая, Виола. В самой глубине души я это твердо знаю. Я лечу больных и раненых – вот кто я.

– Если мы останемся, за нами рано или поздно придут.

– А если мы уйдем, пациенты умрут.

В голосе даже не было больше гнева – и так вышло еще страшнее.

– Но если тебя схватят? – Это вышло довольно вызывающе, да. – Кто будет лечить их тогда?

– Я надеялась, что ты.

Несколько секунд я просто дышала.

– Все не так просто…

– Для меня – так.

– Коринн, если мне удастся сбежать, выйти на связь с моими людьми…

– И что тогда? Они все равно в пяти месяцах пути отсюда – так ты говорила? Пять месяцев – это очень долго.

Я отвернулась и продолжила набивать мешок едой.

– Я должна хотя бы попытаться. Должна что-то сделать. – Я повернулась к ней с полным мешком. – Это – то, кто я есть. – Там, в комнате, меня ждал Тодд; сердце заколотилось сильнее… – То, кем я стала, во всяком случае.

Несколько секунд она молча смотрела на меня, а потом:

– Мы – это выбор, который мы совершаем.

Слова мистрис Койл.

Только потом я поняла, что это она так попрощалась.

– Почему так долго? – Тодд тревожно выглядывал из окна.

– Нипочему, – сказала я. – Потом расскажу.

– Еда есть?

Я показала мешок.

– Наверное, пойдем опять вдоль реки?

– Видимо, да.

Он устремил на меня неловкий взгляд, стараясь не улыбаться.

– Ну, вот, они, мы… опять.

У меня внутри что-то весело встрепенулось, и я подумала, что какие бы опасности нас впереди ни ждали, это трепыхание называется счастье, и он его тоже чувствует, и мы крепко схватились за руки – всего на секунду, – а потом он вскочил на кровать, раз, два, нога на подоконник и наружу.

Я протянула ему мешок с припасами и выбралась тоже. Ботинки стукнулись о твердую землю.

– Тодд? – шепотом.

– Чего?

– Мне говорили, за городом есть коммуникационная вышка. Там наверняка солдаты, но я подумала: может, мы бы ее нашли и…

– Большая такая металлическая башня? – перебил он. – Выше деревьев?

– Наверное. – У меня аж дыхание перехватило. – Ты знаешь, где она?

Он кивнул.

– Каждый день мимо проезжаю.

– Что, правда?

– Правда. – И я увидела это у него в Шуме: дорогу и…

– И, я думаю, на этом достаточно, – сказал голос из темноты.

Мы оба его узнали.

Из черноты выступил мэр, позади него – шеренга солдат.

– Добрый вечер вам обоим, – любезно сказал он.

А потом от него ударила вспышка Шума – я прямо услышала это.

И Тодд упал.

17Тяжелый труд

[Тодд]

Это звук и вместе с тем не звук он громче всего на свете и разорвал бы тебе перепонки если бы ты слышал его ушами а не внутри своей головы все сразу сделалось белым и не как если бы ты вдруг ослеп а еще вдобавок онемел и оглох и замерз и боль от него она шла откуда-то совсем глубоко изнутри так што ни за одну часть себя не схватиться не прикрыть штобы как-то защитить а есть одна только жгучая горючая боль как пощечина в самую середину того кто ты есть.

Значит, вот што чувствовал Дэйви, когда ему прилетало наотмашь мэровым Шумом.

И там еще вдобавок слова…

Оно на самом деле и есть слова…

Но каждое из них всаживают тебе прямо в голову, все сразу, так што целый мир в результате орет на тебя: ТЫ НИЧТОЖЕСТВО НИЧТОЖЕСТВО НИЧТОЖЕСТВО, и все твои собственные слова оказываются вырваны с корнем, будто тебе волосы из черепа повыдергивали вместе с кожей.

Вспышка слов удар слов и я ничтожество…

Я ничтожество…

ТЫ НИЧТОЖЕСТВО…

И я падаю наземь, и мэр может делать со мной, што захочет.

Не хочу говорить о том, што было дальше. Мэр оставил сколько-то солдат сторожить дом исцеления, а остальные потащили меня обратно в собор. По дороге он молчал, ни слова не проронил, пока я умолял не трогать ее, обещал, кричал, плакал (заткнись), што сделаю што угодно, лишь бы он только ее не трогал.

(заткнись, заткнись)

А в соборе он опять привязал меня обратно к стулу.

И спустил с цепи мистера Коллинза.

И…

Нет, об этом я говорить не хочу.

Потому што я ревел и тошнил и просил и звал ее и еще просил и все это было так дико и стыдно што я никакими словами через рот сказать не могу и не буду.

И всю дорогу мэр молчал. Ходил медленно кругом меня, кругом и кругом, слушал мои вопли и мольбы тоже слушал.

И больше всего – Шум за всем этим. Я твердил себе, што ору и умоляю, только штобы спрятать в Шуме все, што она мне сказала, штобы защитить ее, не дать ему узнать. Я говорил себе: нужно просить и плакать как можно громче, штобы он только не услышал.

(заткнись)

Вот што я себе говорил.

А больше ничего другого не скажу.

(заткнись еть твою к дьяволу прямо сейчас)

В башню меня отвели уже под утро мэр Леджер не спал сидел ждал и хотя сил у меня уже реально ни на што не было я подумал вдруг он тоже ко всему этому руку приложил каким-то образом но он так взволновался так ужаснулся в каком я виде и все это у него в Шуме было такое искреннее што я просто лег медленно на свой матрас и уже не знал вообще што думать.

– Они даже не заходили, – сказал мэр Леджер. – Коллинз толкнул дверь, сунул голову внутрь, глянул мельком и быстро меня запер. Они как будто знали.

– Ага, – пробурчал я в подушку. Они как пить дать знали.

– Я тут совершенно ни при чем, Тодд. – Это он меня прочитал. – Честное слово. Я ни за что не стал бы помогать этому человеку.

– Оставь меня в покое.

Ну, он и оставил.

Но я не уснул.

Я весь горел.

Сгорал от того, как глупо попался, как легко они меня подловили. Как просто воспользовались ею против меня. И от стыда сгорал, потомуш плакал, когда меня били (заткнись). И от боли, потомуш снова был далеко от нее и от ее обещания мне и не знал, што теперь с нею будет.

Што они со мной сделают, мне было уже совсем все равно.

Наконец взошло солнце, и я узнал, каково будет мое наказание.

– Приложи усилие, ссанина!

– Заткнись, Дэйви.

Наша новая работа состояла в том, штобы организовать спаклов в группы и заставить копать траншеи под фундамент новых домов на территории монастыря. В домах предполагалось их самих же и разместить – с наступлением зимы.

А наказание – в том, што я теперь работал с ними наравне.

И еще Дэйви сделали главным.

И еще дали ему новый кнут.

– Давай, – подбодрил он, вытягивая меня им поперек плеч. – Работай!

Я развернулся волчком – у меня уже кажный дюйм болел!

– Ударишь меня еще раз этой штукой, и я тебе твое етьское горло нахрен вырву!

Он показал полный комплект зубов – улыбнулся, значит; Шум просто-таки испустил ликующий вопль.

– Вот бы посмотреть, как ты попытаешься, мистер Хьюитт.

И еще и расхохотался.

Я снова взялся за лопату. Спаклы в группе все таращились на меня. Я всю ночь глаз не сомкнул, у меня пальцы закоченели на холодном утреннем солнце, так што я не сдержался и гаркнул:

– Всем работать, быстро!

Они перещелкнулись друг с другом типа как парой слов и принялись снова копать землю. Руками.

Все, кроме одного. Который смотрел еще секундой дольше.

Я в ответ уставился на него, весь кипя; Шум забурлил, встал волной и пошел на него. Он молча это принял: пар изо рта, глаза так и подначивают: «Ну и што ты будешь делать?» Поднял руку, показал, кто он – будто я сам не знаю, – а потом начал снова копаться в холодной земле. Медленно-медленно.

1017, кто ж еще. Единственный, кто нас совсем не боялся.

Я взял лопату и со всей силы вонзил в землю.

– Наслаждаешься? – поинтересовался Дэйви.

Я выставил в Шум кое-што максимально грубое.

– Э, моя мать давно померла, – обрадовался он. – Как и твоя. – Он снова захохотал. – Интересно, в жизни она тоже языком трепать была горазда или только в ентой своей книжонке?

Я задеревенел; Шум пошел краснотой.

– Дэйви…

– Потому как она там реально страницами…

– Однажды, Дэйви… – В Шуме у меня была такая ярость, што я практически видел, как от него воздух идет волнами, как от летнего зноя. – Однажды, Дэйви, я…

– Ты – што, дорогой мой мальчик? – В ворота верхом на Морпете въехал мэр. – Я ваш спор еще с дороги услышал. – Он обратил взгляд на Дэйви. – А спор – это не работа.

– Так вон они работают, па. – Дэйви мотнул головой в сторону полей.

Чистая правда. Мы со спаклами командами по десять-двадцать распределились по всей территории монастыря, разбирая низенькие внутренние стены по камню и снимая дерн. Другие сваливали выкопанную землю кучами на других, пока свободных полях. Наша группа располагалась ближе к воротам: мы уже частично выкопали котлован под фундамент первого дома. У меня была лопата. Спаклам полагалось грести руками.

– Неплохо, – прокомментировал мэр. – Совсем неплохо.

Шум Дэйви так обрадовался, што аж неудобно. Но никто на него даже не посмотрел.

– А ты, Тодд? – Мэр повернулся ко мне. – Как твои утренние успехи?

– Пожалуйста, не трогайте ее.

– Пожалуйста, не трогайте ее, – передразнил Дэйви.

– В последний раз, Тодд, – вздохнул мэр. – Я не собираюсь причинять ей вред. Я просто хочу с ней поговорить. На самом деле я прямо сейчас еду беседовать с ней.

Сердце во мне подпрыгнуло. Шум тоже.

– Ему это не по нраву, па, – вякнул Дэйви.

– Цыц, – отрезал мэр. – Тодд, ты хотел бы что-нибудь мне рассказать? Что могло бы сделать этот визит быстрее и приятнее для нас всех?

Я тяжело сглотнул.

Мэр просто смотрел на меня, смотрел в мой Шум, и в голове сами собой образовались слова: ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ТРОГАЙТЕ ЕЕ – моим голосом и его голосом сразу, вместе – и они наступали, давили на то, што я реально думал, што знал, и это было совсем не похоже на ту пощечину, голос тыкался, шнырял везде, где я не хотел, пытался открыть запертые двери, переворачивал камни, светил фонарем туда, куда светить ни в жисть не полагалось, и все твердил, твердил: ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ТРОГАЙТЕ ЕЕ, и я уже сам хотел сказать (океан) и отпереть перед ним двери (тот океан) и сделать все, што он хочет, потому што он прав, прав во всем, и кто я такой, штобы ему противиться…

– Она ничего не знает, – голос вышел дрожащий, почти без звука.

Он поднял бровь.

– Тебе, кажется, не по себе, Тодд. – Он дослал Морпета вперед (Подчинись). Дэйви угрюмо созерцал, как отец проявляет ко мне внимание, и я даже отсюда слышал, как он наливается ревностью.

– Всякий раз, как мои страсти нуждаются в усмирении, Тодд, я люблю делать одну вещь.

Мэр погрузил взгляд мне в глаза.

Я есмь Круг и Круг есть я.

Прямо в самом центре головы, словно червь в яблоке.

– Это напоминает мне о том, кто я такой, – сказал мэр. – И о том, как я могу сам себя контролировать.

– Што напоминает? – зашевелился Дэйви.

Он этого не слышал.

Я есмь Круг и Круг есть я.

И снова… У меня внутри.

– Што это значит? – Я чуть не задохнулся: оно так тяжело сидело в мозгу, што я почти не мог говорить.

И тут мы услышали.

Вой в воздухе, негромкое жужжание, но не Шум, а вроде как толстый фиолетовый шмель летит тебя жалить.

– Что за… – начал Дэйви.

Но мы уже все оборачивались, смотрели в дальний конец монастыря, выше, выше, поверх солдатских голов на стене.

Жжжжжжжж…

В небе што-то чертило дугу, высокую, крутую, из-за деревьев, што за стеной, волочило за собой дымный хвост, и жужжание становилось все громче, и дым густел в черноту…

И мэр… тут он вытащил из кармана Виолин бинок и уставился в него, штобы получше рассмотреть…

Я впился в него взглядом, в бинок, и Шум забурлил, наливаясь вопрошательными знаками, которые мэр все равно проигнорировал.

Это Дэйви наверняка принес их с холмов вместе со всем остальным…

Я сжал кулаки.

– Что бы оно ни было, – поделился Дэйви, – оно, типа, сюда летит.

И верно – та штука добралась до верхней точки дуги и теперь направлялась снова к земле. К монастырю, если точнее. Где все мы стояли.

Жжжжжжж…

– На вашем месте я бы убрался с дороги, – заметил мэр. – Это бомба.

Дэйви с такой скоростью ринулся к воротам, што посеял по дороге кнут. Солдаты принялись сигать со стены вниз, наружу. Мэр прибрал поводья, но с места пока не тронулся, прикидывая, куда эта бомба должна упасть.

– Трассирующая, – с явным интересом в голосе сообщил он. – Устарелая и практически бесполезная. Мы пользовались такими в спачьей войне.

Жжжжжжж нарастало. Бомба падала, набирая скорость.

– Мэр Прентисс?

– Президент, – поправил он, все так же глядя в бинок, словно его там загипнотизировало. – Звук и дым – слишком откровенно для скрытного применения.

– Мэр Прентисс! – От нервов мой Шум стал визгливее.

– В городе были сплошные буш-бомбы, не понимаю, с какой стати…

– БЕГИТЕ! – заорал я во всю глотку.

Морпет чуть не вскинулся на дыбы, мэр удивленно воззрился на меня.

Но я обращался не к ним.

– БЕГИТЕ!

Я ору, машу руками и лопатой на ближайших ко мне спаклов, тех, што на моем поле.

На том, куда сейчас летит бомба.

Жжжжжжжж…

Они не понимают. Стоят и таращатся на летящую к ним бомбу.

– БЕГИТЕ! – надрываюсь я и показываю в Шуме взрывы, и што будет, когда она упадет, и кровь, и кишки, и БУМММ, который сейчас вот-вот упадет им на головы.

– БЕГИТЕ, ВАШУ МАТЬ!

До них наконец доходит и кто-то кидается врассыпную может просто штобы убраться подальше от этого орущего человека который еще и лопатой машет но они все же бегут и я гоню их дальше в поле. Оглядываюсь. Мэр отъехал к воротам, готовый отодвинуться и дальше.

Он смотрит на меня оттуда.

– БЕГИТЕ! – ору я и бегу и гоню прочь от центра поля последняя горстка перескакивает через ближайшую внутреннюю стенку и я с ними хватая ртом воздух оборачиваюсь посмотреть как она упадет…

…и вижу 1017 который все так же торчит посреди поля и задрав голову пялится в небо.

На бомбу которая сейчас разнесет его на месте.

Даже не подумав, я скачу обратно через стену…

Грохот ботинок об землю…

Прыжками через уже выкопанные траншеи…

Несусь так, што Шум весь пустой, как вымели…

Только жжжЖЖЖ сверху…

Все громче и ниже…

А 1017 еще и руку козырьком к глазам приставил, штоб, значит, от солнца заслониться…

Почему он не бежит?

Тум тум тум, по земле…

Штоб тебя штоб тебя, в голове…

ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ…

И 1017 даже не видит, што я к нему бегу…

Я врезался в него с такой силой, што оторвал от земли, вышиб весь воздух из легких. Сначала мы летели над травой, потом ударились о землю и покатились кубарем через голову в неглубокую траншею, когда один титанический

БУММММММ

сожрал всю планету целиком в один звуковой глоток

выжег подчистую все мысли и весь Шум без остатка

вынул из черепа мозг и разнес на мелкие осколки

высосал из мира воздух и выдул его обратно мимо нас насквозь нас

избил землей и травой которые падали с неба тяжелыми твердыми комьями

и заполнил грудь дымом

А потом настала тишина.

Очень громкая тишина.

– Ты ранен? – где-то за многие мили от нас и глубоко под водой кричал мэр.

Я сел в траншее и увидел громадный дымящийся кратер посреди поля. Дым уже потихоньку редел, потому што там нечему было гореть. Спаклы, сгрудившись, тупо глядели на это со своих дальних полей. Ряды и ряды лиц.

Я дышал, но дыхания своего не слышал.

1017 подо мной на земле извивался, пытаясь встать. Я уже открыл рот – спросить, как он, в порядке ли… хотя, ясное дело, отвечать ему было нечем…

И тут он со всей силы засветил мне по физиономии, оставив решетку царапин, как от граблей.

– Эй! – заорал я и сам себя не услышал…

а он вывернулся из-под меня, и я протянул руку, поймать его, удержать…

и он укусил ее, крепко укусил, всей своей пастью, полной мелких, острых зубов…

и я отдернул ее, но кровь уже шла…

и был уже готов двинуть ему, реально набить ему…

но он уже вылез и помчался от меня прямо через кратер к остальным спаклам…

– Эй! – снова крикнул я, наливаясь в Шум красным.

Он бежал и оглядывался и все эти ряды спаклов тоже смотрели смотрели их глупые безмолвные рожи выражения меньше чем у самых тупых овец у нас на ферме из руки текла кровь в ушах звенело лицо жгло от царапин я ему жизнь его дурную спас и это типа вместо спасибо?

Животные, подумал я. Тупая бесполезная етьская скотина.

– Тодд? – Ко мне ехал мэр. – Ты ранен?

Я обернулся к нему – вряд ли достаточно спокойно, штобы стоило отвечать – и открыл рот…

…когда земля закачалась.

Слух ко мне так еще и не вернулся, так што я все это больше почувствовал, чем услышал. Через почву прошел эдакий рык, воздух толкнул меня трижды – раз, другой, третий, – и мэр мгновенно развернулся к городу, и Дэйви со спаклами сделали то же.

Еще бомбы.

Далеко, со стороны города. Самые большие взрывы в истории этого мира.

18Жить – значит сражаться

[Виола]

Когда мэр с солдатами увели Тодда, я осталась в глупейше разобранном виде, так что Коринн даже пришлось мне что-то от этого дать. Я почувствовала, как игла куснула меня в руку, но едва-едва – не больше, чем ладонь у себя на спине. Ладонь не шевелилась, не гладила, не делала вообще ничего, чтобы пациент почувствовал себя лучше: просто удерживала на месте. На земле.

Жаль это говорить, но никакой благодарности я к ней не испытывала.

Когда я проснулась у себя в кровати, только что рассвело. Солнце висело низко-низко, даже еще не оторвавшись полностью от горизонта. Все кругом окутывали синие утренние тени.

У кровати в кресле сидела Коринн.

– Тебе было бы полезно поспать еще. Но, боюсь, не получится.

Я наклонилась вперед и сгибалась, сгибалась, пока не согнулась почти впополам. В груди было так тяжело, что меня прямо-таки тянуло к земле.

– Знаю, – прошептала. – Знаю.

А вот почему он упал – не знала. Оглушенный, почти без сознания, пена изо рта… Солдаты вздернули его на ноги и уволокли прочь.

– Теперь они придут за мной, – сказала я, когда смогла, наконец, проглотить ком в горле. – Как только покончат с Тоддом.

– Да, наверняка придут, – просто сказала Коринн, глядя на свои руки, на белесые мозоли на концах пальцев, на сероватую шелушащуюся кожу тыльной стороны: слишком много времени они проводили в горячей воде.

Утро выдалось холодное, просто на удивление, зверски холодное. Даже при закрытом окне на меня накатывал озноб. Я охватила себя руками за бока.

Его больше нет.

Все. Увели.

И я не знаю, что будет дальше.

– Я выросла в деревне под названием Кентские ворота, – вдруг произнесла Коринн, не встречаясь со мной взглядом. – Она стояла на краю большого леса.

Я подняла глаза.

– Что?

– Отец погиб в спачью войну, – продолжала она, – но мать выжила. Как только я смогла стоять на ногах, меня приставили к работе в саду: собирать яблоки, и гребешковую сосну, и ройзинфрут.

Я таращилась на нее, гадая, с чего это она решила рассказать о себе именно сейчас.

– А наградой за этот тяжелый труд мне был поход, каждый год, как соберут урожай, только я и мать – так далеко в лес, как мы только посмеем зайти. – Она посмотрела в окно, в рассветную мглу. – Здесь столько жизни, Виола. В каждом уголке каждого леса, реки, ручья, горы. Эта планета просто гудит жизнью.

Она потрогала свои мозоли.

– В последний такой поход мне было восемь. Целых три дня мы шли на юг – подарок мне за то, что я уже почти такая взрослая. Бог знает, сколько миль мы прошли… но мы были одни, только я и мама, и остальное не имело значения.

Повисла долгая-долгая пауза. Я просто ждала, не прерывала.

– Ее укусил красный полосатик, в пятку, когда она купала ноги в ручье, чтобы охладиться. – Коринн снова потерла ладони. – Яд красной змеи, смертельный, но медленный.

– Ох, Коринн… – вполголоса выдохнула я.

Она внезапно встала, словно сочла мое сочувствие грубостью, и подошла к окну.

– Мама умирала семнадцать часов. – Она по-прежнему не желала встречаться со мной глазами. – Ужасных и мучительных часов. Когда она ослепла, она вцепилась мне в руку и умоляла спасти ее. Снова и снова просила спасти ей жизнь.

Я молчала.

– Сейчас мы знаем – целители в какой-то момент это открыли, – что я реально могла спасти ее, догадайся я только сделать отвар из корня зантуса. – Она скрестила руки на груди. – Который рос везде вокруг нас. Можно сказать, в изобилии.

РЕВ Нового Прентисстауна только начинал просыпаться – подымался вместе с солнцем. От горизонта били лучи света. Мы все так же молчали.

– Мне очень жаль, Коринн, – наконец сказала я, – но зачем…

– Все мы здесь – чьи-то дочери, – тихо проговорила она. – Каждый солдат – чей-то сын. На свете есть одно-единственное преступление – забирать жизнь. Только одно.

– И поэтому ты не сражаешься.

Коринн резко развернулась ко мне.

– Жить – значит сражаться, – отрезала она. – Сохранять жизнь – значит бороться за всё, чего сто́ит этот человек. – Она свирепо втянула воздух. – А теперь и она, со всеми ее бомбами. Я сражаюсь с ними каждый раз, как обрабатываю подбитый глаз женщины, когда удаляю шрапнель из ран жертвы взрыва.

Ее голос взлетел было, но она с усилием посадила его обратно.

– Вот моя война. На этой войне я сражаюсь.

Она вернулась к креслу и вытащила из-под него узел.

– А потому надевай-ка вот это.

Времени спорить или даже хотя бы спросить, какой у нас план, она мне не дала. Забрала у меня ученический халат и мою собственную стираную-перестираную одежку и заставила надеть почти что тряпки: блузу с длинными рукавами, длинную юбку, платок на голову, который совершенно спрятал волосы.

– Коринн… – начала я, завязывая его.

– Умолкни и поторопись.

Когда я оделась, меня повели по длинному коридору, который выходил на речной берег рядом с домом. У двери на улицу стояла тяжеленная холщовая сумка с бинтами и лекарствами. Сумку протянули мне со словами:

– Жди звука. Поймешь, когда услышишь.

– Коринн…

– Шансов у тебя мало, это ты должна знать. – На сей раз мне все-таки посмотрели в глаза. – Но если сумеешь добраться туда, где они прячутся, ты воспользуешься всем этим как целитель, поняла? Оно в тебе есть, знаешь ты о том или нет.

Я тяжело и нервно задышала, но ответила ей таким же прямым взглядом.

– Да, мистрис.

– Мистрис – это правильно, – кивнула она.

Через окошко в двери виднелся один-единственный скучающий солдат на углу: он ковырял в носу.

– А теперь, будь добра, врежь мне.

– Чего?

– Врежь мне, – повторила Коринн. – Мне необходим хотя бы подбитый нос. Или рассеченная губа.

– Коринн…

– Скорее, а не то на улице будет слишком много солдат.

– Да не буду я тебя бить!

Она с такой яростью схватила меня за плечо, что я невольно отшатнулась.

– Если президент пришлет за тобой, думаешь, ты сюда вернешься? Он уже пытался выудить из тебя правду сначала расспросами, а потом ловушкой, расставленной для твоего друга. Ты правда думаешь, что терпения у такого человека хватит надолго?

– Но Коринн…

– Рано или поздно он перейдет к пыткам, – сказала она. – А если ты откажешься сотрудничать, убьет тебя.

– Но я же не знаю…

– А ему плевать, чего ты не знаешь! – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – Если я могу предотвратить чью-то смерть, я это сделаю – даже если человек меня настолько бесит.

– Ты делаешь мне больно, – сообщила я, когда ее пальцы впились мне в плечо.

– Отлично. Разозлись достаточно, чтобы мне врезать.

– Но почему…

– Просто сделай это! – рявкнула она.

Я вдохнула поглубже… потом еще разок, потом размахнулась и ударила ее по лицу. Со всей силы.

Я подождала у окошка в двери, наблюдая за солдатом. Шаги Коринн уже затихли: она убежала в приемный покой. Я подождала еще. Солдат был из тех – уже очень многих, – кому перестали давать лекарство: в относительной тишине утра я слышала его мысли.

Скука… деревня, где он жил, пока не пришла армия… армия, в которую его вынудили вступить. Девушка, которую он знал… она умерла.

Потом издалека прилетел вопль Коринн – она кричала у парадного входа. Кричала, что ночью в дом проник Ответ, избил ее до потери пульса и похитил меня, прямо у них, солдат, под носом, но она видела, куда все потом побежали – вон туда, в направлении, противоположном тому, куда собиралась бежать я.

Дурацкая история, наверняка не сработает. Как можно скрыться, когда повсюду понатыкана стража? Но я понимала, на что она рассчитывала. На легенду, которая уже подняла голову – легенду об Ответе.

Как они умудряются закладывать бомбы так, чтобы никто не видел?

И чтобы никого ни разу не поймали?

Если Ответ такое может, что ему стоит прокрасться мимо вооруженной охраны?

Может, они невидимые?

Вот такие мысли я и услышала, стоило только солдатику вздернуть голову при звуках паники. Потом они прямо громом загремели у него в Шуме; он бросился бежать со всех ног, обогнул угол и скрылся из виду.

Ну что ж, пора.

Я вскинула сумку на плечо…

Открыла дверь…

И понеслась сломя голову.

К череде деревьев впереди и дальше, к реке. Вдоль берега шла тропинка, но я держалась деревьев. Сумка оттягивала плечи и колотила в спину какими-то острыми углами, а я думала о том, как мы с Тоддом бежали вдоль этой вот самой реки, спасаясь от армии. Бежали бежали бежали…

Я должна добраться до океана.

Как бы я ни хотела спасти Тодда, единственный шанс сделать это – сначала найти ее.

А потом я за ним вернусь.

Обещаю.

Я никогда не оставлю тебя, Тодд Хьюитт.

У меня сердце заболело, когда я вспомнила эти свои слова.

Потому что вот прямо сейчас, сию минуту, я бросала его…

(ты только держись, Тодд)

(только останься в живых)

Бежать.

Я следовала вдоль реки. Избегала патрулей, срезала по чьим-то садам, кралась за заборами, держалась как можно дальше от домов и сараев.

Долина снова пошла на сужение. К дороге подступили холмы, дома стали редеть. Заслышав слитный топот, я нырнула в подлесок и стала ждать, пока солдаты пройдут – даже дыхание затаила и пригнулась к земле низко-низко. Ждала, пока не остался один только птичий гам (где безопасно, где?) и теперь уже отдаленный РЕВ города. Потом подождала еще пару вздохов и только тогда решилась высунуть голову из зарослей и поглядеть туда-сюда вдоль дороги.

На некотором расстоянии река делала поворот, и дорога пропадала из виду за пологими холмами и лесом. Через дорогу виднелись в основном фермы и всякие фермерские постройки – местность была уже загородная. Домики взбирались на всхолмья, а дальше были еще леса, леса. Прямо напротив дорожка вела к дому с купой деревьев в палисаде. Справа раскинулись поля с какими-то сельскохозяйственными культурами, но за домом и над ним, на склоне, темнел густой лес. Если удастся незамеченной проскочить по дорожке, это будет самый безопасный вариант. Можно даже будет спрятаться и просидеть в укрытии до темноты, а потом, по ночи, двинуться дальше.

Я посмотрела направо, налево… потом еще раз направо и еще раз налево. Прислушалась: ни топота, ни случайного Шума, ни тарахтенья телеги.

Набрала воздуху.

И ринулась через дорогу.

Я не сводила глаз с дома. Сумка била меня по спине, локти месили воздух, легкие рвались на части – я все набирала скорость, неслась быстрее, быстрее, бы…

По дорожке…

Уже почти у деревьев…

Почти там…

И тут из-за них выступил фермер.

Я остановилась как вкопанная, поскользнулась в грязи, почти упала. Он отскочил: шутка ли, когда с ясного неба перед тобой вдруг валится на дорогу девчонка!

Мы потрясенно уставились друг на друга.

Его Шум был такой тихий, дисциплинированный, почти джентльменский – потому-то я его издалека и не услышала. Под мышкой у фермера была большая корзина, а в свободной руке – одна красная груша.

Он осмотрел меня с ног до головы, отметил сумку на спине, и что я одна на дороге – нарушаю закон, – и что, судя по пыхтению, только что бежала.

И оно вспыхнуло у него в Шуме, быстрое, ясное, словно утро:

Ответ.

– Нет, – выпалила я, – я не…

Но он уже поднес палец к губам.

И кивнул в сторону дороги.

Вдалеке слышался топот солдат.

– Туда, – прошептал фермер, показывая на узенькую тропку, незаметный вход в верхние леса, который и специально не разглядишь, если не знать, что он там. – Скорее.

Я впилась в него взглядом, пытаясь разглядеть ловушку, пытаясь понять, но времени все равно не было.

Времени больше не было.

– Спасибо, – сказала я и сорвалась с места.

Тропинка почти сразу же тонула в густом лесу и шла вверх, все вверх. Она была совсем узкая, так что мне пришлось продираться через всякие лозы и низко висящие ветви. Деревья поглотили меня, и я мчалась вперед, надеясь только, что не лечу головой вперед в западню. Выбравшись на вершину, я обнаружила дальше короткий склон вниз и тут же новый подъем. Опять вверх. Я взбежала и на него. Впереди все еще был восток, но в упор не понимала, где теперь относительно меня дорога, где река и куда мне вообще…

Я почти вывалилась из чащи на прогалину.

С солдатом меньше чем в десяти метрах от меня.

Спиной (слава богу, слава богу)! Только когда сердце у меня выпрыгнуло из груди и потом впрыгнуло обратно, когда я поймала себя в полете и рухнула обратно в кусты… только тогда я увидела, что он там стережет.

Вот и она.

Посреди прогалины на верхушке холма, на трех металлических ходулях, тянется прямо в небо метров на пятьдесят. Деревья вокруг были когда-то повалены, а на той стороне полянки виднеется маленький домик и кусок дороги, сбегающей по другой стороне холма вниз, к реке.

Я нашла коммуникационную вышку.

Вот она, здесь.

И солдат вокруг не то чтобы слишком много. Пятеро. Нет, шестеро.

Всего шестеро. И промежутки между ними большие.

Сердце запело…

Взлетело…

Нашла! Я ее нашла!

БУМММ! донеслось откуда-то издалека, из-за башни.

Я содрогнулась. Солдаты тоже. Еще одна бомба. Еще одно заявление от Ответа. Еще…

Солдаты убегали. Бежали на звук взрыва, прочь от меня, вниз по противоположному склону холма, туда, где уже поднимался в небо столб белого дыма.

Башня осталась.

Внезапно остались только я и она – и совершенно без охраны.

Мне даже в голову не пришло, какая я дура, ни на секунду.

Просто я уже бежала…

Бежала к башне…

Если это правда мой шанс нас всех спасти, то…

Не знаю…

Я просто мчалась к ней через открытую поляну…

К башне, к тому домику под ней…

Я могу нас спасти…

Каким-то образом – могу, нас всех…

Краем глаза я заметила, как из подлеска слева вырвался кто-то еще…

Кто-то мчался мне наперерез…

Кто-то кричал мое имя…

– Виола! – услышала я. – Назад!

– Виола, НЕТ! – кричала мне мистрис Койл.

Я не остановилась.

Она тоже.

– НАЗАД! – орала она.

Наперерез через поляну прямо передо мной…

Бегом, бегом, бегом…

И я поняла…

И это было как удар в живот…

Поняла, почему она кричит…

Нет…

Уже останавливаясь, уже почти падая…

Нет, подумала я…

Нет, только не это…

И мистрис Койл поравнялась со мной…

Не ЭТО, только не ЕЕ…

И сшибла нас обеих с разбегу наземь…

НЕТ!

Три ноги башни взрываются одна за другой тремя слепящими вспышками.

Часть IV