латы к ее погибшему другу, — творец песни не остается равнодушным к добру и злу. Этот неизвестный певец из глухого македонского селения, быть может, наблюдавший картину страданий родного народа, высказал себя уже тем, что избрал эту вечную тему любви, которая сильнее смерти. Перед нами не мертвая схема отношений двух людей, а рассказ о глубоких человеческих чувствах. Именно благодаря их одухотворенности и существует эта песня как факт поэзии. Ее создатель незримо присутствует при этом, он не ограничивается фактологичностью сюжетной ситуации, он делает ряд наблюдений: Злата — «златолица», полюбила юнака чужого, тем более благородной была ее душа, которая после его смерти сохранила его образ. Мало того, эта верность Златы памяти погибшего оттеняется творцом песни еще и тем, что «люди в Гюмюрджине о нем не жалели», а ведь это нужно было заметить и оценить. А выражение «горе бедной Злате» — несомненно характеризует сочувственное отношение рассказчика к событию. Таким образом, песню о Злате можно определить как песню-рассказ, в которой ярко соединяются событийность и психологичность повествовательной формы.
Песен, содержащих только эпический элемент, в славянской поэзии сравнительно мало, наблюдается их незначительная распространенность в сравнении с более сложными композиционными структурами.[153]
В большинстве лирических песен, содержащих лишь повествовательный элемент, эмоциональная выразительность создается, главным образом, благодаря стремительности развития действий персонажа, хотя они и заключены в пределы одного единственного события из жизни, что, вообще, характерно для лирики. Однако этим не ограничивается содержательность данной формы. Эпический элемент может содержать не рассказ о любовном событии и чувствах, порожденных им, а рассуждения или размышления о любви. Правда, в любовной лирике славян это наблюдается редко и более характерно для немецкой народной песни. В одной из песен мы находим такое рассуждение:
Подобные рассуждения не случайно воплощаются в форму повествовательного элемента, так как они носят обобщенный характер. Очень убедительно это демонстрирует начало одной из болгарских песен:
Тот несчастен трижды,
Кто двух милых любит.[155]
Другой разновидностью эпического элемента в славянской лирике является описание.
Описания в песнях-рассказах встречаются значительно реже, чем в более сложных песнях. Обычно повествование и описание очень тесно переплетаются. Так, в болгарской песне это видно особенно ярко. Парень в лесу на охоте увидел девушку:
Да какую, загляденье.
Словно маков цвет махровые,
Словно перышко павлинье
Взял ее за белы руки,
Взял за руки, за браслеты,
Посадил в седло находку
И увез в свое селенье.[156]
Такие «описательно-повествовательные картинки» (по определению С. Г. Лазутина) встречаются и в русских, и в польских, и в сербских песнях.[157]
Далее следует отметить, что если в повествовательных песнях рассказ строится на развитии последовательных действий, расположенных во времени, то описание двойственно: с одной стороны, оно отображает пространство, его внешний вид и формы, с другой стороны, описание в любовной лирике создает иллюзию динамики, так как повествователь переходит от характеристики одной детали к другой и сами эти перемещения внимания повествователя расположены во времени, поскольку подчиняются общему закону словесного творчества. Эта особенность описания выявляется на многих примерах песен разных народов. В одной из русских песен молодой Федорушка увидел девушку. Его влюбленность чувствуется в описании ее внешнего вида:
Хорошо она убрана,
Хорошо снаряжена:
На ней шуба нова,
Опушка боброва,
Сама девка черноброва,
В косе лента ала.
Сама девка брава,
В косе лента голуба…[158]
Следовательно, динамика описания в бытовых песнях создается за счет перечисления признаков и качеств предмета.
Наконец, следует остановиться на функции эпического элемента в повествовательной песне и в песне-монологе. Как уже отмечалось, функция эпического элемента в повествовательных и монологических песнях одна и та же: рассказ о любви. И хотя функция в обоих случаях аналогична — разница огромная. Для сравнения объективного и субъективного плана приведем два варианта известной русской песни:
1
Рассыпался сырой дуб на четыре грани.
Кто полюбит старых баб, — того ноне драли;
Кто молодых вдов полюбит, — для души спасенье;
Красных девушек полюбит, — для поцелованья.
2
Раскололся сырой дуб на четыре грани.
А кто любит мужних жен, — того душа в аде;
А кто вдову полюбит, — вечное спасенье;
Кто же любит девушку, — всем грехам прощенье.
Люблю, люблю девушку, люблю молодую,
А которую люблю, ту и поцелую.[159]
Первый вариант — отвлеченное рассуждение, которое аналогично рассказу, построенному на повторе (полюбит), и которое отвечает всем признакам повествовательного элемента: рассказ-рассуждение информативен, логичен, краток, носит созерцательный и отвлеченный характер.
Второй вариант интересен переходом умозрительно-отвлеченного объективного плана в субъективный, где глагол третьего лица «полюбит» заменяется глаголом первого лица «люблю», четырехкратное повторение которого создает впечатление экспрессии. Для наблюдения смены двух планов можно привести и другие песни с их вариантами.[160]
Следует отметить, что, хотя монолог и не сухо информативен, и не созерцателен, он является формообразующим началом, он обладает повествовательной функцией, как и эпический элемент, так как строится на рассказе о поступках, настроениях и чувствах героев песни. Здесь чувствуется взволнованность, а впечатление последовательности создается благодаря переходам от лирического рассказа к передаче чувств и настроений. В качестве примера приведем очень характерную в этом смысле польскую песню:
Сеяла я руту,
Руту зеленую,
Мать, отец не знают,
О ком я тоскую.
Я грущу по Ясю,
Грущу молодая;
Знала бы дорожку,
К Ясю бы пошла я.
Но пути не знаю,
А спросить стыжусь я;
Не увидеть Яся
Целый день боюсь я.
Выйду на крылечко,
Облака высоко.
О, боже, мой боже,
Мил мне мир широкий.[161]
Если в повествовательной песне наблюдается строгая последовательность в передаче событий, то в монологе она заменяется сменой настроений: тоскую грущу; знала бы — пошла бы (сомнение); стыжусь, боюсь (борьба чувств), выйду на крылечко (ощущение красоты мира и своей свободы). Итак: тоска-сомнения-борьба чувств-решения; в этом есть своя внутренняя логика, притом наблюдается неожиданная смена времени: сеяла-грущу-выйду. Действительно, в данном случае дело не в картине, а в попытке выразить борьбу чувств. Бытовая реалия: «сеяла я руту» — не связана с чувствами девушки и ни в коей мере не может быть ни поводом, ни тем более причиной этих чувств.
Конечно, существуют и такие монологи, в которых повествовательный элемент ощущаются более определенно. Это такие рассказы-воспоминания, когда внимание лирической героини сосредоточено на прошлом:
Не дождавшись поры-времени,
Я сама тебя, сад, садила,
Я сама тебя поливала,
Живот-сердце надрывала;
Я не для ково иново,
Для своего ли друга милова.
Или:
Я вечер, вечер, молоденька,
Долго вечера просидела,
Я до самого до рассвету,
Всю лучинушку пропалила,
Всех подружек утомила,
Все тебя, мой друг, дожидалась…[162]
Монологи подобного склада более эпичны. О функциональной близости повествовательного элемента в песнях-рассказах и монологах говорит тот факт, что певцы часто смешивают эти два плана, стихийно переходят от рассказа в третьем лице (объективный план) к рассказу от первого лица (субъективный план).
В болгарских песнях после повествования монолог представляет собою речь лирического героя от первого лица,[163] а для польских песен монолог, следующий за повествованием, вообще не характерен, поэтому проследим это интереснейшее явление на примерах русских народных песен. Смещение объективного плана в субъективный характерно для многих песен, приводим лишь один подобный пример:
Под окошечком сироточка сидит,
Против ясного окошечка глядит.
В чистом поле цветет аленький цветок,
Он алеется, голубеется;
Цветок этот — миленький, возлюбленный дружок,
Часто ходит мимо моего двора.
Понравилась мне походочка твоя…[164]
Это явление можно назвать лиризацией песни. Действительно, девушка поет о себе вначале в третьем лице, называя себя сироточкой, а затем переходит к более интимному тону монолога, хотя функция обеих частей одна и та же: песенный рассказ.