– Вы не понимаете! Это совсем, совсем другое!
Лицо Акимова стало жестким:
– Это ты не понимаешь. Это у тебя другое. В голове у тебя – не мозги, а другое! Точнее, черт знает, что такое у тебя в голове! И у Кольки твоего – тоже. Оба посказились! Сама, главное, оделась в рыбьи меха, руки трясутся от холода, инструктор по стрельбе оказывает… да что тут! – первую помощь, если посмотреть здраво, не по-бабьи. А она из этого итальянскую трагедию умудрилась состряпать. Гладкова, Гладкова! А про мать подумала?
– Ей все равно, – угрюмо проворчала Оля.
– А тетке тоже все равно? У нее, между прочим, одна комната, а ты тут заваливаешься, как к себе домой… А ты ее спросила? Может, у нее своя жизнь, симпатии.
– Я бы в общежитие…
– С какого… хм, тебе, с городской пропиской, еще и общежитие?! Площадь у тебя имеется. Так, все. Утерла нос, привела себя в порядок. Пошли, тетку успокоим – и на электричку. Как бы на последнюю не опоздать.
– Сергей Палыч, давайте, в самом деле, – торопила Оля, – а то где ночевать-то будем.
– К Любиной соседке попрошусь, – отшутился Акимов.
– Нужны вы ей больно, – задорно поддела девушка, – она таких не привечает!
Сергей лишь подбородком дернул: «Ишь ты! Егоза ядовитая!»
«О, полегчало, – с удовольствием констатировал Акимов, поспевая за Олей, которая чуть не вприпрыжку припустилась к дому. И хорошо, что не вляпалась никуда, а мало ли кто тут…»
– Ну вот что такое, а… Шли бы вы, товарищ, травить в другое место, – как мог цензурно укорил он хлыща, который, лежа брюхом на лавочке, самозабвенно исторгал во тьму сожранное и влитое.
Наспех, но душевно попрощавшись с тетей Любой, они поспешили к метро.
Стоило им скрыться за углом, пьянчуга как ни в чем не бывало поднялся и, прихватив чемодан, вошел в подъезд. Быстро, бесшумно, незаметно миновав общую кухню, по-особому постучался в дверь одной из комнат. Нежные ручки с алыми, остро отточенными ногтями не по-женски сильно ухватили за пальто, втащили внутрь, удавами обвили шею.
– Наконец-то, невыносимый человек, – прошептала женщина, жадно целуясь. – Я соскучилась, я ужасно соскучилась, до слез!
– Я ненадолго, мне ж на электричку…
– Нет! Не пущу! – заявила она, закрывая собой дверь.
– Что, до утра?
– До утра…
«Наверное, это и к лучшему. Подтвердит, случись что», – думал он, привычно расшнуровывая корсет. Он бы не признался и себе самому, что просто-напросто очень хочет поспать на нормальной кровати и чтобы не одному.
Некоторое время спустя женщина в вишневом халате, который так шел к ее глазам и медным локонам, раскрасневшаяся, томная, в непривычно хорошем настроении заявилась на общую кухню. И поставила кофе.
Кофе!
У присутствующих аж ноздри задрожали. Настоящий! Не морковка, не толченые желуди, а вот самый что ни на есть… в общем, кофе. Еще и турецкий.
А богачка, делая вид, что ничего не замечает, изящно орудовала туркой, великодушно позволяя посторонним вдыхать чудодейственный аромат. Ничего, пусть. Ей не жалко.
Когда она покинула кухню, одна из соседок заметила, что, надо полагать, гости у Лизаветы.
– Гости, – подтвердила другая, всезнающая. – Снова кудряш сероглазый к Лизке завалился.
– Стало быть, снова до утра скрип стоять будет, – хихикнула третья.
– А по мне, пусть хоть совсем кровать сломает, главное, чтобы не скандалила, – рассудила Ольгина тетя Люба, и ее единогласно поддержали.
Елизавета, интеллигентная, образованная женщина, заведующая сберкассой, что через два дома, за углом, отличалась бешеным нравом. И нередко устраивала на кухне такой тарарам, что соседкам приходилось поспешно отступать, бросая на поле боя керосинки. Да потом еще и утихомиривать с участковым.
А тут, приветливая, улыбчивая и цветущая, как пион, вернулась она в комнату, налила чашечку и подала мужчине, с наслаждением курящему на тахте.
– Сто лет не курил, – сказал он, виновато улыбаясь. – Махру не могу, а попробуй закури нормальную, скажут – шпион.
– Герочка, боже ж мой, кури на здоровье и с собой забирай, – нежно разрешила она, укладываясь рядом и прижимаясь. – Скажи на милость, зачем ты так безжалостно приглаживаешься? Такие волосы красивые.
– Это у тебя красивые, – он поцеловал как бы невзначай оголившееся плечо, – а мои как высохнут, так в разные стороны торчат, вылитый кульбаба.
Отсмеявшись, Елизавета предупредила:
– Завтра я чуть свет на работу. С утра много хлопот, да и потом народ валом повалит.
– Да, я тоже рано поеду, – он докурил, потянулся поставить на стол допитую чашечку. – Как раз мне ко второму уроку.
Женщина, прильнув к нему, играя волосами, поцеловала, обвела пальчиком отметину на его плече:
– Откуда обновка в мирное время?
– Да так, – улыбнулся он, на этот раз кривовато, – экспериментальное оружие осваивал… Да, а с чего это народ-то к тебе валит? У населения гроши завелись?
– Так реформа скоро, ты разве не слышал? Вот и тащат, у кого что есть.
– И ты туда же, Лизонька? – добродушно попенял он. – Это ж байка.
– Вот увидишь байку, – пообещала она. – По вкладам выгоднее обменивать будет, до трех тысяч на счетах – вообще один к одному.
– А на руках?
– В лучшем случае – десять к одному… так что если есть что в кубышке, неси лучше в сберкассу: и обменять будет проще, и выгоднее. То, что на руках, по бросовой цене пойдет.
Он прикрыл веки, успев скрыть острый котовий блеск, с деланым равнодушием заявил, что ему-то все трын-трава, потому что, мол, золотого запаса и ценностей у него нет.
– Помимо тебя. Иди ко мне.
В электричке Акимов, боясь перегнуть палку, предпочел оставить образовательный момент. Девчонка не дура, сама переварит и усвоит. В пользу того, что не дура, говорил тот факт, что пошла не топиться-травиться, а прямо в фабричный отдел кадров. И то, что все-таки прислушалась, поняла свою неправоту и вроде бы согласилась.
«Ну, проведена воспитательная работа среди молодежи, – с удовлетворением отметил Сергей. – Теперь бы еще второго психического отыскать, и хорошо бы живым».
Он аж похолодел от одной мысли, что может случиться.
«Не, ну Герман, конечно, мужик здравомыслящий, но кто его знает? Если на человека, да еще с контузией, напрыгнуть, да прилюдно… так, отставить. Как это Сорокин говорит: будет труп – будут и понятые, а пока эта… ох, спать охота».
После тети-Любиного чаю и разговоров, а более того – переживаний с беготней, нещадно клонило в сон. Как раз минут двадцать есть – вот и займемся…
Фронтовая привычка засыпать и просыпаться вовремя на этот раз сыграла дурную шутку, то есть не сработала абсолютно. К тому же и Ольга на нервах прикорнула – в итоге проехали одну станцию, еле поспели выскочить, и пришлось, потея и ругаясь, прыгать по шпалам минут сорок, не менее. Сходить с насыпи смысла не было никакого, снегу уже по колено.
Добравшись наконец до своей платформы, путники нос к носу столкнулись с красным и злым Пожарским.
– О, на ловца и зверь бежит, – отдуваясь, констатировал Акимов. – Салют, Николай. Ты-то мне и нужен…
– И вы мне очень как нужны, – угрюмо сообщил Колька, постукивая ботинком о ботинок, избегая смотреть на Олю. Та фыркнула, отвернулась и задрала нос. – Я битый час в отделении просидел, потом выставили. Остапчук сказал, вы звонили, сказали, на последней прибудете, я и побежал.
– Трогательно, – признал Сергей. – Для полноты картины цветов не хватает.
– Вот вы все шутите да на электричках разъезжаете, а там, к вашему сведению, Череп шляется, – зло выдал Колька.
После физических упражнений в виде прыжков по шпалам Сергей соображал плохо, но все-таки соображал:
– Где? Быстро.
– Тир в Сокольниках. Заведующим он там.
– Откуда знаешь?
– Сам видел. А с ним… – Колька не закончил, искоса глянув на Олю.
Ветхий торопыга-Акимов запрыгал, как овца: скорее! Бежать, выбивать машину аль на попутках, нестись-найти-обезвредить! – но нарождающийся Акимов‐следователь скомандовал: отставить. Смысла в беготне нет никакого, тем более Череп находится в опасной близости к оружию – пусть и учебному, но кто знает, нет ли у него настоящего. И если нахрапом попытаться его брать, то кто поручится за то, что он не пойдет на крайние меры: стрельба, заложники? Кто его знает, что этому кровососу на ум придет? А если «с ним», как выразился Николай, он видел еще кого-то, так это связи, дорогие товарищи!
Следовательно, как там, в инструкции народным следователям? Коли у одного нашли листовку с призывом к свержению советской власти, то должны возникать вопросы: где достал, кто печатал, где печатал; нужно глубже посмотреть вопрос, узнать, что за организация, идеи которой проводил, и тому подобное с так далее.
Связи нужны, вот что. Стало быть, нет смысла пороть горячку, а есть смысл сейчас с этими двумя мокрыми курями провести профилактическую беседу на предмет скромности в быту, этики и психологии межполовых отношений.
– Значит, так, дорогие мои, – начал Сергей внушительно, – сейчас мы с вами отправляемся провожать Ольгу, и по дороге я с вами буду вести воспитательную работу. Без возражений! Далее мы с тобой, Николай, пойдем до твоего дома, и ты мне все подробно обскажешь. Есть у меня к тебе, друг мой, парочка тем для обсуждения… насчет папахи, – подчеркнул Акимов, и Колька закрыл открытый было рот.
– Вопросы?
– А как же… – начала было Оля, и Акимов, решительно отметив: – Вопросов нет! – повлек их за собой.
Суть воспитательной работы свелась к систематическому бичеванию Колькиного самолюбия, неуверенности в себе и стремлению самоутвердиться за счет более слабого и зависимого женского пола. А равно и прерыванию возмущенных реплик Оли, которая с подобной постановкой вопроса была не согласна, но к дискуссии не была допущена в силу того, что Акимов приказал прекратить («Твое дело – в тряпочку молчать, и так наворотила выше крыши»).
– Охота поговорить-поспорить – сейчас с мамкой будет дискуссия, – пообещал он.