– Давай, Сергей Палыч, излагай, – кивнул Аким Степаныч. – Если что, я переведу.
Акимов, сосредоточившись, начал:
– Росту невысокого, лет двадцать – двадцать пять. Пальто, кашне белое. Глаза серые. Кудрявый. Улыбчивый…
– Хохол? Заика? – завершил участковый.
Сергей, поперхнувшись, с уважением протянул:
– Ничего себе.
– Бдительность, – подмигнул участковый и снова заговорил по-татарски, обращаясь к дворнику. Тот, выслушав, кивнул и уверенно ответил.
– Был вчера, под вечер, – доложил участковый. – Равиль говорит: сильно пьяный был.
– Нет-нет, должно быть, не он, – покачал головой Акимов, – этот не пьет…
Дворник, внимательно прислушиваясь, широко улыбнулся и снова заговорил:
– Равиль говорит: он, точно. Но пьяный. Проблевался у подъезда и пошел себе до Лизаветы.
– В пальто? В кашне? С чемоданом желтым?
– Эйе, эйе, – закивал Равиль, указывая на шею, – шарф, чемодан.
С досады уж так хотелось грянуться головой о мостовую, да неловко было мусорить, прибавляя дворнику работы.
Распрощавшись с бдительным Равилем, они отошли в сторонку, и Сергей спросил:
– Аким Степаныч, а вы с Моралевой как, в хороших отношениях?
– Да как тебе сказать, – задумался участковый, – по-разному. Бывает, и вздорим. Находит на нее иной раз. Бывает, и поговорим по-хорошему.
– А можете меня ей отрекомендовать?
Участковый даже в ухе поковырялся, а потом еще и переспросил, правильно ли услышал. И потом спросил прямо, напомнив Сергею одноглазого Сорокина:
– Лейтенант, ты идиот? Ну, допустим, даже если она согласится с тобой за кавалера своего пообщаться. Это хорошо, если просто симпатия да человек нормальный. Посмеется, и будя. А если, паче чаяния, душегуб? Она ему: милый, тут до меня опер приходил, про тебя спрашивал… тот кокнет бабу – и концы в воду, ищи его с собаками. Придумай-ка ты что-нибудь другое, Серега.
И Акимов поехал восвояси, думать. И думы у него были невеселые, например, о том, что Колька вполне мог и соврать – наврал же он про то, что пленный фриц был жив и завывал в колодце, а он, Пожарский, его услыхал. И про награду «не нашу» совершенно спокойно мог выдумать – он ее сам-то видел? За все время пребывания в районе ни разу Герман наград не надевал, а их у него немало, по анкетам и прочим документам судя. Откуда Кольке видеть, что там у Вакарчука за вражеские медальки?
И могли, вполне могли быть у него в этой связи и трофеи, в том числе и дорогостоящие, на любителя. А Череп, Аким сам сказал, в них разбирался. Есть же какие-то, что плюнуть и растереть, а они стоят дороже танка, ну, пусть десять и более кусков – почему не может быть? Может. Трофейничать, конечно, не совсем красиво, но все ж везли. Те же генералы не брезгуют, чего же капитану нос воротить? Ну вот при том тут и Череп…
Этот упырь бородатый, грязный, вполне мог самолично в рот себе выстрелить, почуяв, например, неладное, – кто его знает, что там Аким Степаныч недоговаривает. Про тайник с деньгами операм не сказал. Возможно, рассудил так же, как и сам Акимов считает: туда ему и дорога, барыге, все одно прямой путь – к стенке.
Портсигар… а что портсигар? Николай Ионович, генерал-лейтенант, самолично признали, что не помнят, куда вещицу дели. Может, у него его украли – домработница или там кухарка. И, как говорится, выменяла на сливочное масло. Не факт.
Что до Лизаветы-заведующей… то это каким надо быть недоумком и кулемой, чтобы грабить сберкассу в центре города, да еще где в заведующих твоя любовница и даже дворник тебя в лицо знает?
Что ж остается?
А ничего.
Мелочевка.
«Глухари» у тебя остаются по дачам, и, самое главное, по особняку товарища Луганского, будь он неладен, и вот что делать с этими вот «мелочами» – совершенно непонятно.
Придется отправляться на заклание к Сорокину, не иначе. От огорчения Сергей заснул и снова чуть не проехал платформу. Следуя мимо флигеля, столкнулся с физруком: Герман, вылезши из помещения, «принимал» на двадцатиградусном морозе «душ». Такой весь чистый, сверкающий, как пятак, кудри в стороны, глаза сияют – брильянт, душа – слеза!
– Физкульт-привет, – поприветствовал его Акимов, приближаясь.
– Мое почтение, Сергей Палыч! – отсалютовал тот в ответ. – Погода-то какая! Сейчас бы в баньку да в сугроб, – и, фыркая от удовольствия, принялся растираться колючим снегом.
– Да уж, неплохо бы, – промямлил Акимов, отводя глаза: на гладкой мускулистой спине кровили свежие царапины. Все-таки успел Вакарчук уловить его взгляд, прикрылся полотенцем и, смущенно оглядевшись, быстро зашептал:
– Сергей Палыч, не погуби. Что я, не понимаю? Нехорошо, я ж комсомолец, преподаватель… да ну как от такой-то откажешься?! Чертовка, а не женщина, яд сладкий.
– Постой-постой, ты про что?
– Да про то, как вы с Гладковой мимо шли, а я притворился бухим, – смущаясь, признался он. – Запаниковал я, Сергей Палыч, как пацан. Думаю: кранты мне. И так из-за девчонки черт знает что про меня толкуют, а тут донжуанство…
– Да мне-то какое дело? – пожал плечами Акимов. – Что я тебе, товарищеский суд?
– Вот и я говорю, не погуби. Сам столько раз зарок давал – не пойду к ней больше. А тянет, понимаешь?
– Ну ладно-ладно, что ты, в самом деле.
– Главное, рыжая такая… – пояснил Вакарчук, розовея.
В этот момент из школы посыпались горохом дети всех возрастов, и физрук, распрощавшись, поспешил удалиться.
Акимов же отправился получать головомойку от руководства и по дороге никак не мог прогнать с лица глупую ухмылку. Вот это Гера, метр с кепкой в прыжке! Ходок.
Николай места себе не находил. Часы тянулись медленно-премедленно, урок за уроком, учителя, все как один, как будто собственные языки жуют, ни пса не понятно, а за окном видно, как Вакарчук гоняет мелких на лыжах – стоя, кстати сказать, без лыж.
Вот уже третий урок, и математичка Пална, давая монотонные пояснения, скрежетала мелом по доске, как бы усыпляя бдительность, а потом коварно выхватывала, как цапля лягушек, зазевавшихся учащихся и заставляла немедленно доказывать, как это:
– Сумма, разность, произведение и частное чисел вида «а» плюс «б» плюс корень квадратный из «б», где «а» и «б» рациональные числа…
«Рациональные… рациональные… что ж тут рационального? Вон по школьному двору ходит убийца, а всем все… рационально и параллельно!»
– Пара чисел икс равно трем, игрек двум есть решение уравнения икс плюс игрек квадратный корень…
«С другой стороны, ну а ты что хотел? – допытывался Колька сам у себя. – Чтобы оцепили школу, взяли гада в мешок, порубили бы в капусту, а он бы орал и отмахивался пулеметом? А может, Акимов еще не вернулся».
– Существует бесконечно много других пар натуральных чисел, удовлетворяющих этому уравнению.
Воспаленная активность схлопнулась от длительного ожидания, и Колька вдруг с удивлением понял, что чихать он на все хотел.
«Вот-вот. Бесконечно много вариантов. Мне-то что? Возможно, что есть какие-то другие обстоятельства… с чего ты, в самом деле, взял, что он убийца?»
Колька вспомнил тот вечер у Шоров, двух этих людей – фон-фрица и Германа – и попробовал впервые по-взрослому оценить то, что видел. И выяснилось, что ничегошеньки определенного он не видел.
Немец якобы узнал физрука? С чего ты взял, что узнал? Что он с ним, целоваться лез или хотя бы по имени назвал? – нет. Мог просто обознаться, так? Ну а что рожа в зеркале – ну, простите. Там зеркало довоенное, много повидавшее и до такой степени кривое, что Филипповна красоткой представляется.
Видел кто, как фон Дитмара убил? – нет. Шея сломана – так это, извините, люк не закрыт… поговаривают, по шапке уже коммунальным надавали, так они его сгоряча вообще листом заварили – как теперь обслуживать будут, неведомо, зато точно никто не свалится.
«Оно, конечно, с Черепом водиться – чести мало, но ты сам, говоря спокойно и беспристрастно, водился и с ним, и с прочими всякими аж четыре годика. Что же это такое получается?»
Неужели одно большое ничего, детские фантазии, бред ревнивого дурака?
И, между прочим, отелловские претензии можно было бы уже и позабыть.
Ольга, как сказала тогда, так и в самом деле забросила тир, более не посещает. У нее сплошные уроки. Кто там теперь в фаворитах, кто тренируется на следующий турнир – неведомо. Физрук по-прежнему спокоен, отменно вежлив и ведет себя так, как будто ничего ни с кем никогда не было.
Оля снова стала самой собой – спокойной, ласковой, разве что иной раз задумается о чем-то, но это ж с кем не бывает, на то и мозг у человека.
Когда же звонок-то? Сломались часы, что ли, час целый без десяти…
– Пожарский, к доске.
– Так ведь звонок скоро, – нашелся Колька, но математичка умела работать с возражениями, то есть их не слышала:
– Ничего, начнем сейчас, продолжим на следующем уроке. Итак, два лыжника стартовали по трассе длиной десять километров с интервалом в одну секунду, и стартовавший вторым догнал первого в пяти километрах от линии старта…
В этот миг наконец зазвенел звонок, и Колька с чистой совестью отправился в заветный закуток – ну их всех со своим здоровьем. Ольга, конечно, что-то там про курево городит, но он же по чуть-чуть, несерьезно, а надо будет – и бросит.
Альберт был уже там:
– Гля, что есть! В магазине выкинули, – он протянул «герцоговину».
– Знаменито, – буркнул Колька, забирая две. – Что так, завоз, что ли, какой?
– Да, нормально так завозить стали. Ну, цены сам понимаешь, а все людям попроще. Правда, как успеешь: иные приноровились чужих деток с собой таскать, как своих, чтобы и на них харч прикупать…
– Идея дельная.
– Ну да. Вон Герман наш, например. Даже Санька со Светкой покупают ему эту, как ее… китятину американскую, консерву, типа тушенки. Странная такая: зубами тянешь, и она разматывается. Да, так он им деньжат отвалит, они и прикупят, как для себя, а потом делят.