- Я не спорю, помогать людям - благое дело, - уже немного робел пред властным посетителем доктор, как будто мало помалу съеживаясь под пристальным немигающим взглядом диковинного зверя, но совладав с собой, добавил категорично:
- Однако вы не являетесь родственником пациентки, спрашивать у нее нет смысла, а мне нужен соответствующий документ о том…
- О! Не волнуйтесь, не волнуйтесь, с бюрократическими издержками все в порядке. Извольте изучить, если желаете. Впрочем, в паспорте нынешняя, в целом, ненастоящая, лишь юридически верная, фамилия нашей семьи, впрочем, все дело в извечной конспирации, но это не мешает в, как вы выразились, благом деле. Бедняжки, бедняжки, потерявшие надежду…
Посетитель продолжал заливать дурманным елеем мысли доктора, который внимательно изучал всю документацию, не зная, как проверить ее на подлинность, и вспоминая, кому позвонить, в тоже время ощущая какой-то подвох, и дело здесь состояло не в “конспирации”, никак нет. Но в чем? Вскоре от повторяющихся нравоучительных и с виду жутко правильных слов аристократа, что все больше выступало сквозь его “инкогнито”, стало совершенно тошно, думать не удавалось нисколько, а сказать: “Заткнитесь, пожалуйста” язык бы не повернулся под страхом смертной казни, кстати, страх от чего-то все больше заполонял комнату. К чему бы? “К чему бы” - мыслил доктор, проверяя штампы доверенностей вроде как от отца и от матери, помеченных разными городами, что не удивляло, о чем еще не догадывалась бедная Лилия.
Помимо всего что-то заставляло еще и торопиться, будто вера в знатность фамилии, ничем пока не подкрепленная, не позволяла заставлять родовитого субъекта слишком долго ждать. Доктор уже злился на себя за детскую доверчивость. Он должен во чтобы то ни стало получить прямые доказательства того, что пришедший не авантюрист из первой питерской подворотни. Вот уже мужчина (вернее, почти старик, но обычно очень грозный старик) поднял серьезно и решительно глаза, надвинувшиеся из-за очков-половинок в золотой оправе на незваного гостя. Однако победный штурм Бастилии сломался на поперхнувшемся горлом звуке первого не сформированного слова под острыми изумрудными иглами-буравчиками, которые высверливали самую настоящую дыру в седой умной голове, расщепляя половинки мозга и перебирая все заполненные информацией извилины. Ох, какой ужас сковал бедного доктора от этого взгляда! Такого ужаса он не испытывал даже в молодости, когда один раз оказался случайно по чьему-то недосмотру или же злому умыслу запертым с буйным, над которым ставили эксперименты добрые советские ученые, опоясав всю его больную голову проводами и электродами. Тогда-то врач поплатился сломанной в двух местах рукой и ушибом позвоночника, который с годами все больше о себе напоминал, а сейчас он осознал, что с легкостью поплатится сию же минуту жизнью, если в планах благодушного с первого взгляда, но страшного человека пойдет что-то не так. Ушиб и рука начинали нервно ныть, как бывало при приближении сильной бури, шторма. Глаза, окунавшие его в пропасть мрака, представляли две бездны из разноцветного, не отражающего света, хаоса и тьмы, похожего на расколотый взрывом вражеской бомбы витраж.
- Надеюсь, все в порядке, а то я иногда, знаете ли, такой рассеянный, надеюсь, с годами хоть поумнею… - как будто смеялся, извиняясь человек.
- Да, все в полном порядке, можете забирать Розалинду, - проговорил придушенным фальцетом раба доктор, воля субъекта была сломлена, и он назвал Лилию ее новым именем, не зная его, в конце концов, он, как будто утешая себя, добавил: - Я надеюсь, вы поможете ей. Она… не заслужила, добрая девочка. Не заслужила она таких страданий! - вдруг воскликнул в порыве какого-то всеобщего раскаяния за все эксперименты и профессиональное безразличие всей его долгой жизни доктор и стих, стыдливо и испуганно разложив на столешнице веером длинные костлявые пальцы в складках старческой кожи. “И это была жизнь?” - подумал он, как будто в этих складках и затерялись все события его судьбы. - Какая ж это была жизнь?”
А незнакомец ушел, на прощание перекинувшись парой дико умных фраз о Фрейде, как будто зная его лучше всех психологов и биографов вместе взятых, хотя возможно, это так казалось только доктору, который раболепно отвечал, ощущая, какое облегчение несет каждый шаг, отделяющий от него нежданного пришельца.
Встреча Цетона и Розалинды не содержала должного восторга, но все поняли, что они друг друга достаточно неплохо знают, конечно же, немного удивились. Откуда? Ведь бедная девочка провела в клинике больше трех лет, а до того никто и никогда не водил ее к психиатрам. Однако, учитывая социальное положение ее семьи, можно было сделать вывод о том, что с представителем знатного рода некой страны они были знакомы в ином качестве, не как пациентка и врач, а как добрые друзья… Ох, знали бы правду все эти люди, возможно, они бы сумели что-то предпринять, хотя… не смогли бы. Да и жертва сама попросилась в клетку, мышеловка захлопнулась, мышь не удивилась, когда ее понесли прямо в голодную пасть к коту…
Прошел всего один день, а Розалинда уже узнала колоссальное количество новостей, невеселых новостей, и дело здесь было даже не в плачевном обычном положении мировых дел. Хуже всего, что она узнала о разводе родителей страшную правду. Отец завел себе любовницу, а брата, ее младшего брата, должно быть, с такой же неустойчивой психикой, вероломно сдал в детдом по научению молодой раскрашенной и “ухоженной” стервы. Что стало с матерью и сестрой, Розалинда с Цетоном пытались выяснить, но кроме адреса из короткого разговора с новой «женой» отца больше ничего не удалось разузнать, стало быть, доверенности те у Цетона оказались на поверку «липовыми», как и весь его образ благодетельного аристократа.
Идти в детдом за братом оказалось невозможно - ее официально все еще категорично признавали недееспособной, подчеркивая еще и то, что шизофрения у женщин не лечится, тем более в такой запущенной прогрессирующей форме, а, значит, не оставалось выбора кроме как отправиться в Москву на поиски матери.
- Может, стоило выкрасть мальчика? - участливо поинтересовался Цетон, разглядывая равнодушно пейзаж над облаками, сесть на самолет не составило труда - вещей почти не оказалось, а деньги у Цетона водились в избытке, происхождение их, конечно, скрывала страшная тайна.
- Ты все к насилию призываешь? Проблем не оберешься, да и не пытайся показать, как ты мне сочувствуешь.
Замолчали. Цетон многозначительно вздохнул, Розалинда искоса исподлобья разглядывала его: красив, но холоден, как статуя, весь состоящий из строго вычерченных юных линий. И все больше в нем ощущалась ложь, все-таки что-то беспокоило в этой сделке… Что-то… И тут девушка в преддверии равнодушного ужаса вспомнила - цена! Цену она так и не узнала, готовая на все ради избавления от боли. Пока было время, она проговорила, обращая взгляд своих фиолетовых глаз на такие же обманчивые снежные гряды многослойных облаков, которые разглядывал пытливо и задумчиво Цетон:
- Так ты демон, как я предполагаю?
- Нет, я же объяснял - Ворон, - как будто объясняя в сотый раз, проговорил Цетон, не отрываясь от своего многообещающего занятия.
- И что это значит? Какова цена моего соглашения? Ты заберешь мою душу? - вспоминала истории в стиле «хоррор» девушка.
- Нет, ты обретешь бессмертие, бессмертие на земле, если, конечно, повезет, - торопливо ответил Ворон.
- А если не повезет? - не испытывала обычного для таких расспросов волнения Розалинда.
- О! Уникальная моя госпожа, вам вряд ли не повезет! - мечтательно и сладостно протянул слуга, вновь деловито и осторожно уклоняясь от ответа.
- Так все-таки, кто же вы? - надеялась получить ответы хоть на некоторые вопросы собеседница, разум ее за последнее время совершено прояснился, и она пообещала себе быть сильной и настойчивой.
- Есть на другой планете город, а в городе страна, где солнце не сияет, под городом огни безмерно умирают, а царь сидит себе на трупах и мечтает, что весь живучий мир бездонно догорает… И зовут его Отчаяние, нашего господина, так что я-то не из Ада, не бойся, я вроде живое… - проговорил складную импровизацию, хотя словно бы и заученную и повторяемую сотни раз, Цетон.
- Но сила-то нечистая… - пробормотала раздраженно девушка, как будто злясь на себя, за прошлую нестойкость, хотя прекрасно понимала, что та нестойкость не оставляла выбора - сделка или неизбежный суицид.
- Но, может, и не грязная… - сыронизировал слуга, оборачиваясь. - Цена не так уж высока, если удастся прожить жизнь в неге и удовольствиях, а ведь вы еще так молоды, моя госпожа. Моя же задача - добиться любой ценой такой для вас жизни, жизни без боли. Инцидент с вашими родителями, полагаю, - лишь временное неудобство, которое я как истовый верный слуга, обязан устранить, дабы не беспокоить свою госпожу.
- Бесчеловечно же ты говоришь… - фыркнула девушка, лицо ее дрогнуло - в Москве ждала тяготящая неизвестность, мысли сделались тоскливыми и безысходными, она осознавала все лучше, что мир не таков, каким кажется, но это еще полбеды, поскольку та его часть, которая на поверхности, хуже порой, чем сокрытая, однако, похоже, она еще не понимала смысла служения Воронов. Цетон скрывал, но девушка уже догадывалась, поэтому горестно вздохнула:
- Зачем же это я так…
- Вы что-то приказали, моя госпожа? - деликатно поинтересовался шепотом слуга.
- Нет-нет, продолжай смотреть в облака. И все-таки… Как бездарно и нестойко я разменяла вечность на мелочи и видимость защиты.
- Людям вообще свойственно выбрасывать целую вечность ради мелочей, - изменился голос Ворона, стал глухим, как будто старческим, не осталось услужливости, он невидящим взглядом посмотрел на собеседницу, как будто что-то вспоминая или сравнивая, но вскоре отвернулся, говоря:
- Надеюсь, пока все в порядке и больше распоряжений нет? Тогда, прошу вас, отдыхайте, моя госпожа.
Но все его поведение слуги ничуть не показывало тогда, что он раб - напротив, скорее оно обращалось осязаемо грозным извечным миражом короля, властителя, от чего Розалинде становилось не по себе.