- Впрочем, - напоследок добавил своим настоящим голосом Цетон, - насчет защиты вы зря не верите, раз уж сделка состоялась, Ворон не имеет права нарушать общепринятых условий.
- Значит, вас много? - ощущая, как тяжелый сон наваливается на уставшее тело, спросила девушка.
- Нас много, очень много, мы беспощадно терзаем этот мир, выдавая себя то за слуг, то за задушевных друзей, - проговорил, отводя ослепленный взгляд в полумрак салона, Цетон и словно уносясь куда-то, и вовсе не радуясь своему небольшому сообщению. - Но самое нелепое и странное, что нас кто-то смеет обвинять, ведь люди сами соглашаются, без согласия нет сделок. Кто же тогда и зачем подарил им чудо разума, если им пользуются только для подсчета денег?
Самолет летел, странно все-таки, почему такая громадина летает, а человек только падает…
========== Часть 4 ==========
Прибыли. Ее неприятно поразила Москва, еще более громоздкая и пестрая своим мельканием, чем Петербург, однако осмотр города не имел никакого смысла. Вставал ребром вопрос: что произошло в последние несколько месяцев, почему никто не отвечал на телефонные звонки, никто не приезжал навестить? Она уже предугадывала снова недоброе, и верно - в квартире по указанному адресу их встретила гробовая тишина, никто не открывал, в окнах не горел свет. Сотовый мамы и домашний лишь усугубляли эту ледяную тишину.
- Думаете, госпожа, они просто куда-то ушли сегодня? - предположил Цетон, будто действительно принимая некое эмоциональное участие в происходивших страшных нелепицах и несправедливостях, впрочем, как знать.
- Нет. Да - ушли, но не сегодня.
- Ломать дверь? Нам необходимо где-то переночевать, или вы предпочтете подыскать гостиницу?
- Да что ты за вандал такой? Не ломать, а взломать! Не поеду я в гостиницу, я должна посмотреть, что там! - резко, но без откликов гнева ответила Розалинда, взметнув недовольными стрелами уголки длинных ресниц.
Слуга безоговорочно понял приказание, в его хитрости и ловкости она не сомневалась - добыл откуда-то гнутую проволочку, моментально соорудил из нее отмычку, минуты две поковырял с видом профессионала в замках, и обе тяжелые дорогие двери поддались безропотно, как укрощенный хищник.
Розалинда довольно и снисходительно, как королева, вскинула брови, но не улыбнулась на этот ловкий фокус. Вошла, хотя слуга, не обладая даром предвидения, с опаской прошел вперед, осматривая с видом опытного телохранителя пустующую квартиру - никого, впрочем, ни следа криминала, только толстый слой пыли на незнакомых новых вещах и паре старых, знакомых с детства, статуэтках выдавал неладное. Кое-что казалось вполне объективным объяснением, но Розалинда не решалась его озвучить без должных подтверждений, утром стоило спросить у соседей.
Девушка остановилась в нерешительности с опущенными и висящими плетьми руками перед обширным зеркалом во всю стену в громадной, казалось, непропорционально громадной прихожей, готовой заглотнуть больше гостей, чем могло быть у человека друзей со всеми их суетливыми шляпами и тростями. Однако ныне не осталось и следа от гостей, да и от друзей, очевидно, тоже, у богатых часто их и вовсе нет, точнее их не становится, стоит только оступиться, да и всякий обыватель в суеверном страхе ночной религии отголосков язычества нестерпимо сторонится чужой беды, как опасного вируса.
На гладкой коже зеркала выступала глубоким порезом морщина, деля его искажениями на несколько самоотражений. Кто-то здесь пытался с ним бороться, убить зеркало в страхе своего отражения, а, может быть, просто неосторожно задели в суматохе. Суматохе чего? Куда и от кого бежали? Девушка невозмутимо и без усилия оставалась подле полутемного стекла, лицо ее не казалось чужим, не казалось своим, вообще никаким, это была просто кукла, оболочка. Что с ней так носиться? Пусть себе будет…
“Я должна бы испытывать хоть что-то, хоть какое-то ощущение горечи или страха, может быть, злости, хоть что-то способное заставить двигаться вперед, распутывая этот страшный клубок тайны”, - подумала девушка, равнодушно и абсолютно спокойно разбирая свое лицо и тело в искажениях темного зеркала. Слуга между тем проверил квартиру на предмет прослушки или подобных ловушек - все чисто. Тогда, не дожидаясь приказаний, подошел к госпоже, снял с ее безвольных плеч пальто, аккуратно упокоил его в утробе глубокого сумрачного шкафа, так жаждущего принимать и принимать одежду, но давно заснувшего в своем одиночестве в отсутствие посетителей.
- Госпожа? - осторожно спросил Цетон, слегка наклоняясь ее уху. Она только что-то промычала, рассматривая, как в трансе, свое отражение, словно упоенная его спокойным созерцанием без извечного ужаса и беспрестанного страха. Эмоций не оставалось, она сама их продала за покой, а теперь они бы, может, и помогли, может, сердце бы подсказало, что делать, а теперь только четко и размеренно щелкали выключателями страницы разума. Она анализировала свое лицо, все его незнакомые и чужие черты, тонкую, словно тушью проведенную, линию носа, безучастные короткие выгнутые безразличием брови, неулыбающиеся бледные губы, кукольные пухлые щеки, и не менее кукольные, совершенно потухшие, как у умирающего старика, глаза, впивающиеся несколькими слоями радужной оболочки прямыми лучами во все окружающие предметы, но словно бы только видя и не воспринимая их.
- Твой мир нереален… - вспомнилась собственная пронзительная мысль и не напугала, не напугало даже абсолютное равнодушие, сама себе ответила:
- Нереален? И что с того?
Она вздохнула, прошла в одну из многих пустующих комнат. Одна только пыль, а слуга даже не оставил следов на этой пыли. Цетон услужливо вился вокруг нее, глаза его мерцали таким же безразличием.
- Не прикажете ли приготовить ужин? - проворно напомнил о мирском Цетон.
- Было бы из чего… - скептически бросила девушка, явно все еще сомневаясь в способностях слуги, несмотря на фокус с дверьми, которые ныне опочили в спокойном затворении.
- Только прикажите, - поклонился Ворон.
- Допустим, приказываю, удиви меня. Сотвори кулинарный шедевр в этой пустой квартире, - поняла, как весело издеваться, Розалинда, впрочем, слуга только вежливо улыбнулся, словно уже сотни раз в нем вот так сомневались, а потом изумлялись мастерству исполнять приказ, абсолютно любой приказ. Так и произошло на этот раз. Исчезнув, казалось, на миг в пределах кухни, бесшумно открыв холодильник и рыбные консервы, слуга уже пригласил госпожу отужинать.
- Странно, совсем не то, что я ожидала, специи? - удивилась капризное существо восхитительному вкусу обыденности в утонченном сочетании разноцветных специй.
- Вы весьма проницательны, это старинный восточный рецепт. В те времена умели создавать малыми силами и ресурсами немалую изысканность. И не только в еде, но и в искусстве, хотя еда - некоторая весомая часть искусства, а помимо искусства, еще и в мыслях и восприятии.
- Ты так уверенно говоришь, как будто сам тогда жил… - проговорила госпожа безучастно.
- Ведь я Ворон. Все может быть, - уклончиво ответил Цетон.
- Ты ведь когда-то был человеком? - заинтересовалась девушка.
- Все может быть, - не отвечая, помнит ли он или не помнит, отозвался слуга, верным псом наблюдая, стоя чуть поодаль за спиной, трапезу госпожи.
- Скучный ты. Скажи… А ты тоже ничего никогда не чувствуешь? - замечала истинную суть своего состояния Розалинда.
Улыбка тронула плотно сжатые, как по принуждению, губы, Ворон собирался слегка приоткрыть завесу тайн своего существования и происхождения, словно готовя к чему-то свою госпожу:
- Каждый Ворон обладает чем-то особенным, какой-то затейливой уникальной штучкой, каким-то своим клоунским стилем. Можно сказать, я клоун-эксцентрик, не пытающийся вызывать смех. И да, заморозка действует не только на господ, но прежде всего и на ее автора. Фокус для фокусника.
- Значит, Фрейд ничего нет чувствовал?
- С чего бы? Почему именно Фрейд? - отнекивался Цетон.
- Я догадалась… Тогда… - задумчиво вспоминала с трудом девушка. - Ведь… Он тоже страдал, раз придумал такую безумную концепцию, которая оправдывает любое зло. Верно, ваша работа, Вороны, слуги Отчаяния. Что стало с ним? Что станет со мной?
- Ты ведь не боишься, моя уникальная госпожа, - отозвался обнадеживающе уверенно молодой человек.
- Отчего же я уникальная? - вскинула узкие бровки девушка, не оглядываясь.
- О!.. Этот аромат, пьянящий аромат отчаявшейся души. В твоем случае он великолепен своим противоречивым сочетанием тусклой, но незатухающей надежды и одновременно всеобъемлющего… - почувствовалось блаженное напряжение в упоенном голосе Цетона.
Розалинда поморщилась:
- Отчаяния… Ты рассуждаешь о душах, как о блюде, словно вот она, моя душа-то бессмертная - на тарелке разложена телом рыбы под специями. С кем же я заключила контракт… Чего ты добиваешься? Почему выбрал именно меня? Очевидно, я самое аппетитное кушанье за последнее время?
- Я же говорил - уникальная моя госпожа, - заискивающе улыбался слуга. - Вы единственная и неповторимая за все время моей жизни, очень долгой жизни.
- Вижу, что не короткой, и все же, мало ли таких же мучающихся ненормальных? Впрочем, забудь, я лишь благодарна тебе, я обрела, наконец, рассудок, холодный, бесполезный, но зато бесконфликтный… А все же… Насчет Фрейда, я ведь, когда искала ответ, много перечитала всякой литературы, искала свой ответ, потом уже диагноз, но нет… бесполезно… Так это ты подсказал Фрейду идеи эроса и танатоса? Ты стал его танатосом, желание разрушать, ненавидеть…
Цетон молчал, не опровергая и не подтверждая соображения собеседницы, заканчивающей невесело изысканный, хоть и не роскошный, ужин, а она продолжала:
- Вы, Вороны - демоны-искусители, лжецы и шантажеры, как я уже понимаю… Что ж, хотя бы учение Франкла вы не тронули, кстати, почему? Он вынес столько страданий, сколько не снилось сытому самодовольному товарищу Фрейду.