- Но ведь он не терял надежды, его идеи спасали его… - объяснил вполне объективно Цетон, оправдываясь. - Вороны никого никогда не обманывают, они не искушают души чистые и бескорыстные, их манит отчаяние, порожденное эгоизмом и ноющей жалостью к себе. Зигмунд страдал эгоцентрично, боролся со своими комплексами, возводя их в теории, которые лишь строились на его собственных травмах. Впрочем, не принимайте на свой счет, госпожа, я взболтнул лишнего. Покорнейше прошу простить…
- Да нет, ты как раз прав, какой же я должна быть прогнившей эгоисткой, если так невозмутимо рассуждаю о полной чепухе, впиваясь жадно в останки некогда живого существа, а о судьбе матери, сестры и брата даже не вспоминаю… Что ты сделал со мной, лжец… Что же ты сделал?
- Если прикажете, я немедля займусь расследованием, - делано деловито поклонился Ворон.
- Завтра… Завтра, я устала. Единственное, за что я тебя благодарю - сон, да и теперь вся моя жизнь словно нескончаемый тусклый сон, но, может, так и лучше, чем эти острые бесформенно большие маленькие пятна в ощущении не твердого, не железного…
- Вы устали, госпожа. Прикажете помочь вам раздеться?
- С ума сошел? - возмутилась немедля девушка, ощущая, как на щеках ее выступает румянец. - Нахал!
- Вы понимаете меня превратно, госпожа. Я лишь ваша тень, я обязан выполнять всю работу за вас, вплоть до таких мелочей.
- Ну, уж нет, не знаю, сколько тебе лет, и что ты за существо, но выглядишь ты смущающе как мужчина, так что и сама разберусь. Вот уж не думала, что были у тебя такие странные клиенты, которые на это соглашались.
- Что ж, мода изменилась, возможно, вы правы. Может, мне стоило выбрать иную форму?
- Женщины что ли? Да ну тебя… - отмахнулась дерзко девушка, но тут же вновь стала спокойной и насмешливой, говоря угрюмо больше себе, - вот бы тебе удалось найти Ответ или хотя бы вопрос, так бы я, наверное, на край света с тобой отправилась за это, а все эти лакейские ужимки меня, честно говоря, раздражают. Ответ… Так любой приказ?
Ворон молчал, Розалинда устало прошла в ванную комнату, умылась и снова поглядела в красивое, но тоже пыльное зеркало с дорогой витой морскими лианами и раковинами рамой. “И все-таки, кто это?”
Сон оказался и впрямь спокойным, но без сновидений, словно она стала роботом и вместо сна пребывала несколько часов в отключенном состоянии, а затем срабатывал таймер и механизм включался, вот уже два дня в одно и то же время, минута в минуту. Жутко? Нет, она ничего не испытывала, все смотрела в зеркала, заметив перед завтраком, какой чистотой успела засиять квартира в течение ночи, видимо, слуга не спал, не нуждался в сне, абсолютно бесшумный, даже неощутимый, если требовалось.
В просторной богатой столовой с длинным резным комодом, на дверцах которого сияли полировкой орнаменты-солнца из ценных пород дерева, двумя витринами, оформленными с тем же великолепием орнаментами и фарфором в их зеркальных изнутри телах, обширным столом и тяжелыми палево-коричневыми портьерами уже дымился легкий роскошный завтрак. Когда только слуга все успел?
- Зачем такой официоз? - спросила Розалинда, равнодушно и неподвижно поглядев на верно улыбающегося в прищуре глаз Цетона.
- Есть, чтобы жить, или жить, чтобы есть - ваш выбор, госпожа. Но моя обязанность оформить безупречно вашу пытку без боли.
- Пытку говоришь? - усмехнулась Лилия, вспоминая, что является настоящей пыткой, продолжая, медленно шествуя к своему центральному месту за столом. - Так я до сих пор и не знаю истинных условий контракта. Хотя подозреваю…
Девушка выпрямилась, царственно заняв свое место на предварительно аккуратно отодвинутом и затем задвинутом стуле с витыми ножками. Видимо, дела матери шли в гору или появился чрезвычайно богатый партнер, а, может, она просто очень хотела забыть все произошедшее в ее жизни за последние годы и в роскоши находила некое утешение и забытье.
- Что тут говорить… Не заключай сделки со злом, даже во имя добра. Цена всегда одна. Я не права? - продолжала девушка, но Цетон, поймав на миг ее пустой блеклый взгляд, безмолвствовал, ничего не подтверждая и не отрицая хотя бы единой чертой своего стертого мрачно-благодушного лица, затем ухмыльнулся с явной подколкой, конечно же, не в адрес хозяйки:
- Зато добро никого не может спасти от боли.
Розалинда слабо улыбнулась, ничего не выражая этой призрачной улыбкою последнего осеннего листка, сморщенного, желтого, некогда питавшего древо, а ныне лишь медленно молчаливо гниющего под подошвами асфальта. Возразить она не могла.
- Запомни, мы здесь на “птичьих правах”. Ты уже успел что-то выяснить о матери и сестре? - неторопливо и без аппетита завершая трапезу, поинтересовалась хозяйка.
- Конечно, как вы приказали, я начал расследование ранним утром, с первыми лучами зари. Вот список свидетелей, а также сведения, которые удалось добыть, - отозвалось бархатным искренне неискренним голосом существо, извлекая немедленно откуда-то огромную, но невозможно аккуратную кипу бумаг, фотографий и, очевидно, личных записей “следователя”, красовавшихся крупными витыми буквами древних фолиантов на поверхности обычной печатной бумаги.
- Вывод? - следовало бы сказать с жадным волнением, но спросила холодно, размеренно и четко Розалинда.
- Судя по данным, полученным от соседей, госпожа, Ваша достопочтенная мать прожила здесь не больше двух месяцев, квартира уже давно пустует. Ваша сестра находится в детдоме номер N, если прикажете, я, как Ваш опекун, сумею забрать ее не позднее сегодняшнего вечера.
- Приказываю. Когда это ты стал моим опекуном? Значит, мать лишили родительских прав, а отец сам отказался, что-то провернув с законом? Да с его любовницей-юристом, впрочем, не мудрено. Так, где же мать, хотя я уже почти догадалась?
- Вы догадались, ее, так же, как и Вас, забрали в клинику два с половиной месяца назад.
Розалинда вздохнула, обесценено, насмешливо.
- С похожим раздвоением личности, психозом? Что ж… Я считала, что ЭТО имеет статус вопроса, а ЭТО всего лишь наследственность… Доктор Фрейд, доктор Фрейд, что-то вы напридумывали, а никому не ответили.
- Это всего лишь либо сбой в химическом составе клеток мозга, гены, либо проблемы идентификации, комплексы - сумничал учтиво Цетон.
- Интересно, кто на кого повлиял - ты на Фрейда или наоборот? Ну да ступай за сестрой, а то мне тяжело мыслить о главном, не отвлекаясь на суетные детали. Знаешь, заморозка - это как лоботомия, только без отсутствия образного мышления. Иди.
- Считаете ли вы себя здесь в безопасности? - осведомился Цетон.
- Ты уже нашел каких-то врагов? Мы приехали ночью, меня не могли видеть.
- Как пожелаете, вам незачем видеть ужасы незащищенного детства. Если вам будет грозить опасность, я всегда почувствую благодаря печати и вернусь, где бы вы ни находились. Покорнейше прошу извинить.
Цетон, поклонившись, ушел, но как будто что-то скрывал, скрывал неких врагов, которые являлись, возможно, не врагами госпожи.
========== Часть 5 ==========
“Он сказал, так сказал про детство… Мне не нужно видеть во избежание боли? Я ничего не чувствую, я могу не видеть, но это не отменяет факт существования этого зла, - размышляла Розалинда. - Что теперь делать с матерью? Скорее всего, убедиться, действительно ли она сошла с ума, или ее кто-то подставил, необходимо разузнать, какой у нее здесь завелся бизнес, какие враги, а также не замешана ли здесь новая женщина отца. Странный он, отец, они всегда выглядели такими счастливыми с матерью, они любили друг друга, поэтому и получилось нас трое детей как воплощение великой любви двоих, великого взаимопонимания. Что же произошло потом? Во всем виновата я? Мое безумие стало раскачивать узкий мостик счастья, вскоре он сам не выдержал порывов ветра и оборвался уже без моего участия. Но как же можно было вот так разделить детей, а потом сдать в детдом? Что за чудовище поселилось в них, в этих добрых людях? Я уже плохо помню их лица. Столько всего изменилось”.
Розалинда медленно расхаживала вдоль просторных светлых комнат. Фарфор в витринах разглядывал ее весельем древнегреческих богинь, двоясь в зеркалах их танцами и улыбками. Девушка смутно помнила этот любимый мамин фарфор, который всегда казался чересчур вычурным, красивым, словно душащим.
“Так все-таки наследственное или вопрос?”- размышляла госпожа, уверенная, что скоро вернется Цетон с сестрой, пыталась понять, что он за существо: “Ворон, слуга Отчаяния… У Отчаяния своя армия… Да, вполне может быть, если бы не все так абстрактно и запутанно. Я не ощущаю боли, но и не могу творить… Нетворения смерти подобно. Значит, я умерла. Если меня уже не спасти, может быть, этим злом удастся вытащить из темноты хотя бы других, мою семью, вернее, то, что от нее осталось. А отца… Убить его? Я ведь могу приказать, и Ворон выполнит все безупречно, никто не узнает, не арестует. Какой соблазн, да и мне уже все равно - меня не спасти. Но все же… Он тоже просто сломался, я видела его глаза в последние визиты… А мать? Разве не она первая меня предала, тоже сломалась? Но ее я почему-то пытаюсь спасти”.
Розалинда тихо вздохнула, не зная, что делать с отсутствием боли, когда должно болеть, даже мучить безответностью не общего вопроса, а обычного, но все так же неразрешимого вопроса морали.
“Ему не отдадут сестру просто так… Возможно, придется подождать, а возможно, ее вообще не отдадут, - понимала Розалинда. - Жалко, что у меня нет сотового… Да что сотовый, подумаешь, не как у всех нормальных людей. Во-первых, я никогда не могу быть такой, как все, во-вторых, я ненормальная, в-третьих, человек ли я уже? Почему он называл меня уникальной? Он говорил, что избавит от боли, но от страха смерти, кажется, не в его силах… Я боюсь, боюсь конца… Жизнь моя коротка, но получить от нее должную радость теперь, как и всегда, невозможно”.
Печальные фиолетовые глаза отражались во множестве зеркал, Розалинда проводила рукой вдоль балясин и спинки общиной кровати в спальне, заходила в детскую - вещей почти не осталось, только в углу заброшенный старый мишка, игрушка… Отчего-то его вид кольнул сознание болью, словно трещина на льду, знаменитом и надежном льду. Он лежал, брошенный, запыленный, с вывернутыми, словно сломанными, лапами, и… улыбался, тараща свои стеклянные черные глазки, добрый всегда и ко всем, совсем как ненастоящий медведь, как полный его антагонист.