Ворон, каркни на счастье
Глава 1Идиотка, кочевник и герой
Я лежала на снегу и смотрела, как серебряные ветви тянутся в серое небо. Вот бы у меня были крылья! Вот бы распахнуть их и взлететь высоко-высоко! Выше облаков.
— Люди не летают, — говорил мне батюшка, когда я совсем ребёнком попробовала спрыгнуть с башни городской крепости.
Просто я верила, что если раскину руки, ветер меня непременно подхватит.
— Люди не летают, — вздыхала милая нянюшка, когда отец женился на мачехе и по её приказу меня заперли в комнатах нашего старинного каменного дома. — И тебе, моя голубка, отсюда лететь можно лишь головой вниз.
Головой вниз я не собиралась. Жизнь прекрасна! Даже если смотреть на неё сквозь ромбы оконных стёкол, даже если из всей жизни ты видишь одну лишь рыночную площадь, а веретено и иголки для вышивания искололи тебе все пальцы.
— А я вот полечу! — рассмеялась я, отмахиваясь от воспоминаний.
Распахнула руки и принялась размахивать ими. Сегодня небо выглядит как снег, а тогда почему бы снегу, пусть ненадолго, пусть только в одном моём воображении, не стать небом?
Гарм вскочил и залаял, запрыгал вокруг, а потом перевернулся и подставил пузико. Я швырнула в его морду снег, Гарм вскочил и обиженно затявкал.
— Ну прости, — я села и распахнула объятья. — Не дуйся, я пошутила.
Он простил не сразу, но уже несколько минут спустя, когда я прикрутила вязанку дров верёвками к санкам, а широкие лыжи к ботинкам и помчалась по собственной лыжне домой, Гарм гавкнул, схватил топор за рукоять и попытался побежать за мной, волоча за собой неподъёмную ношу. Я рассмеялась, вернулась, забрала топор, забросила его в санки, и мы помчались наперегонки. Пока солнышко не село.
Когда мы уже подлетали к одиноко стоящему лесному домику, Гарм вдруг насторожился, принял охотничью стойку, вытянув нос в одну сторону, а хвост — в другую. Я замерла. Осторожно выглянула из-за куста боярышника.
Маменька…
Чтоб её!
И принесла же нелёгкая! Я вернулась к саням, привела шапку, шубу и передник, насколько могла в беспорядок, взяла вязанку на плечи, свистнула Гарму — пёсик тотчас запрыгнул в санки — и потащилась домой, мыча что-то невнятное. Волосы падали на глаза, щекотали лоб и щёки, но я их не убирала, так, лохматой, намного лучше.
Перед домом четвёрка огненно-рыжих коней, запряжённых в лакированную карету, топтала пористый снег. Рядом скучал кучер: подбрасывал и ловил шишку.
— Привет, красотка! — крикнул мне. — А не легче дрова вести на санках, а собаке самой бежать?
— Мэ-э, — отозвалась я.
Прошла в дровяник, бросила дрова на пол. Надеюсь, маменька уберётся как можно быстрее. Ну, раз кучер стоит и ждёт её. Как уедет, сразу вернусь и разложу поленницу. Гарм нырнул под юбку. Его любовь к гостям была сродни моей.
Мы поднялись по скрипучим ступенькам, я открыла дверь, прошла через тёмную прихожую и оказалась в натопленной комнате. Маменька сидела за накрытым столом, пила чай из голубой фарфоровой чашечки, которую всегда возила с собой, и делала вид, что слушает нянюшку. Но тотчас посмотрела на меня.
— Здравствуй, Элис. Как поживаешь, дитя моё?
— Мэ-э, — прогундела я, прямо в ботинках прошла по скрипучему полу, потыкала маменьку в плечико грязным пальцем. — Мэ-мэ-э…
— Не касайся меня, милая, это шёлк, ты понятия не имеешь, сколько он…
У неё в ушах прыгали серёжки-груши, переливаясь аквамариновым блеском. Такая тоненькая шейка, такое изящное ушко. Я схватила пятернёй серёжку и потянула на себя. Маменька взвизгнула, подалась за мной, вцепившись в запястье.
— Ма-а-а, — выдохнула я восторженно.
— Уберите от меня идиотку!
М-да. В этот раз её выдержки хватило ненадолго.
— Лиззи, детка, — заволновалась нянечка, — отпусти, это не твоё. Фу, не трогай…
Но я не обращала внимания на сердечную. И на гостью, которой буквально пришлось стать на колени, чтобы мой восторг не порвал её розовую нежную мочку. Я с упорством ребёнка тянула на себя блестящую игрушку.
— А смотри что у меня есть! Лисонька, погляди: пряничек.
Я обернулась, выпустила маменькино ухо (та тотчас свалилась на пол) и, идиотски хохоча, подошла к нянюшке, схватила глазированный пряник и стала пихать его в рот. Пряник не лез. Я начала давиться, слёзы потекли из глаз. Нянюшка потянула мою руку, забрала пряник, разломила и накормила меня прямо так, с рук.
— Омерзительное зрелище, — выдохнула маменька, поднимаясь. — Ну, всё. Собирай её и поехали. Какое счастье, что мне недолго осталось всё это терпеть!
В смысле недолго? Я чуть не обернулась вопросительно, но усилием воли смогла себя сдержать: я же идиотка бессмысленная. Что она имеет в виду? И — куда поехали? Вот уже год, как я жила в забытом богом — ну не знаю им или не им, но людьми-то точно — месте, и вроде бы обо мне тоже все должны были уже забыть и…
— Пойдём, пойдём, девонька, — нянюшка принялась поправлять на мне одежду, а затем и вовсе кутать в шерстяной платок. — Счастье тебя ждёт великое. Нежданное. Негаданное. Вспомнил о тебе Господь и Дева Пречистая…
Меня вывели из дома, попытались запихнуть в экипаж. Э-э! Мы так не договаривались. Я расставила руки-ноги и отчаянно замычала. Не для того я целый год строила идиотку! Не надо меня никуда везти, мне и тут…
Гарп вынырнул из-под моих юбок и громко, заливисто залаял.
— Перестаньте, — процедила маменька, подходя следом. — Не пихайте сумасшедшую в мою карету.
Впервые была с ней согласна.
— Привяжите её к облучку, авось не упадёт. Скажи ей, Христина, что если мы по её милости задержимся, то быть ей биту.
— Госпожа, — взмолилась нянюшка, голос её дрогнул, — так ведь… не поймёт она, умом-то тронулась, речей человеческих не понимает совсем, ровно ребёночек двухлетний.
— Это её проблемы, — холодно бросила матушка, залезла в карету, кучер аккуратно закрыл дверцу.
Сволочь!
Быть битой мне не хотелось. Однажды, когда я была ребёнком, я притащила в дом лягушку, малахитово-зелёную, восхитительно-красивую. Зверюшка сбежала от моей назойливости, и, по несчастью, спряталась у матушки в будуаре. И к ещё большему прискорбию обнаружила её не я, а маменька. Лягушке повезло — она всего лишь вылетела в окно, а мне дали десять хлёстких розог. И папенька, как всегда, принял сторону жены, а не дочери.
Я позволила посадить себя на облучок позади кареты, туда, где обычно крепились дорожные сундуки. Кучер крепко-накрепко меня привязал. Ногой откинул несчастного Гарма (тот отлетел в сугроб), прошёл вперёд. Карета дёрнулась. Свистнул кнут.
Пёсик выскочил из снега. Тявкнул и бросился вдогонку.
— Иди домой, — прошептала я.
Но он мчал, ветер развевал висячие ушки. Носик чернел среди светлой шерсти моего болона (я принципиально никогда не называла Гарма болонкой). О Боже, нет! Нет, малыш, беги назад!
— Домой! — крикнула я в ужасе, когда мы уже мчались по сельской дороге.
Только бы матушка не услышала, только бы стук колёс заглушил!
Ну куда ты⁈ Куда? Ты же не догонишь! У тебя же такие короткие ножки… Гарм! Нет!
Он и правда отставал, всё сильнее и сильнее, но по решимости на его мордашке я понимала: Гарм так и продолжит бежать, даже когда мы уедем далеко-далеко, и где-то по дороге замёрзнет, упадёт на снег и… Слёзы побежали по моим щекам.
— Гарм! Фу! Гарм, нельзя!
Я орала, как сумасшедшая. Попыталась спрыгнуть, но верёвки не дали. Принялась биться в путах, заколотила в стенку кареты затылком. Экипаж замедлился, а потом остановился.
— Мадам?
Кучер неспешно подошёл, открыл дверцу.
— Посмотри, что там идиотка делает, — недовольно проговорила маменька. — Если дурит, дай ей попробовать кнута. Послал же Бог на мою голову…
Мужик захлопнул дверцу и прошёл ко мне.
— Не дури, слышь, ты!
Внимательно оглядел мои верёвки. Я задыхалась. Надо сказать, надо признаться. Да, они сейчас поймут, что я не немая идиотка, могу говорить, и всё равно я должна сказать, что… просить, если надо — умолять. Но горло внезапно пересохло, я захрипела, закашлялась морозным воздухом.
— Из-за тебя вон мадам гневается, — недовольно проворчал кучер. — Смотри у меня, будешь шалить… Я-те пошалю!
Дёрнувшись, я попыталась схватить его за руку, привлечь внимание, но тот вдруг размахнулся и ударил кнутом. Я вскрикнула. Больно не было: удар притушили шерстяные платки и шуба, только кончик кнута рассёк подбородок, но…
— Вот и не шали, — изрёк мужчина и пошёл вперёд.
Я открыла рот, чтобы окликнуть его, как вдруг кто-то маленький и пушистый прыгнул и ткнулся в меня чёрным носиком, а затем зарылся в мои бесчисленные тёплые платки, нырнул взмокшим дрожащим тельцем под шубу и свернулся на животе, дрожа.
Всё же догнал…
Мы ехали долго, несколько часов, и, мне кажется, я бы околела от холода, если бы горячий пёсик не согревал мой живот. Лес закончился и начались заснеженные горы. Их было видно хорошо даже тогда, когда землю укутал мрак ночи, упав с неба, словно занавес в театре. Но благодаря полной луне и снежному покрову было довольно светло. Вскоре я перестала чувствовать ноги, а вот верёвки с каждым часом ощущались всё сильнее, и это несмотря на свитер, шубу и шерстяной платок. Руки тоже занемели. От тряски меня начало тошнить.
Когда карета, наконец, остановилась, и кучер, развязав, снял меня и поставил на ноги, я упала, и меня тотчас вывернуло наизнанку. Ноги не держали совсем.
— Отдай её Маргарет, — велела маменька выходя. — Пусть умоют её и там… причешут, что ли. Не хочу опозориться завтра. Конечно, свадьба — дело решённое, но всё же… Что о нас подумают соседи? И гости?
Сва… что?
Кучер грубо сграбастал меня за шиворот и потащил в помещение, я едва успела подхватить под шубой Гарма.
Дом моего батюшки находился в славном городе, который назывался Маленьким замком. По сути, это был пригород Бремена, столицы Родопсии. Здесь были узкие улочки с затхлым воздухом, иногда разгоняемым ветром с гор, двухэтажные или даже трёхэтажные дома, порой ужасно узкие, в два-три окна и дверь шириной. Они смыкались стенами и кровлями нависали над брусчаткой (или просто утрамбованной каменистой землёй). В иных местах балки крыш соприкасались друг с другом. Но мой отец служил комендантом города, и наш дом фасадом выходил на круглую рыночную площадь. Он был сложен из разноцветного кирпича, и красивый ступенчатый щипец гордо вздымался над окрестными домами, словно ступенька на небо. Год назад мой отец был таким же: гордым, вельможным, разноцветным. А потом… Потом в город приехал принц Дезирэ с отрядом подонков. Младший сын короля устроил ночную облаву. Не знаю уж, кого он искал и о чём разговаривал с моим отцом, только после той беседы папа спал с лица, стал вянуть и заболел настолько сильно, что почти не выходил из комнаты. Новый король — Гильом — не лишил его звания коменданта, но… оно стало скорее почётным, чем реальным.