Вороний остров — страница 8 из 10

На свободу

69

Поздним вечером в пятницу, 1 апреля, через шесть месяцев после исчезновения Луизы Мэйсон и через двенадцать часов после того, как Фрэнк Трэвис отправился на пароме на Вороний остров и узнал, что Ребекка жива, в парке Форт-Вашингтон, под мостом Джорджа Вашингтона, было найдено тело белого мужчины лет пятидесяти. Все указывало на то, что он покончил жизнь самоубийством: сначала вскарабкался на ограждение моста, а потом прыгнул с высоты двухсот футов и разбился насмерть.

Этого человека звали Даниэль Фоули.

Друзья называли его Акселем.

Он не был женат, его родители умерли, когда ему было двадцать с небольшим, у него не было ни братьев, ни сестер и вроде бы он ни с кем не состоял в серьезных отношениях. Но Фоули не был ни отшельником, ни затворником. Совсем наоборот: всего за несколько часов детективы из 33-го участка опросили коллег Фоули из «Ретриграма» – гигантской социальной сети, где он работал в отделе рекламы последние двадцать лет. Фоули оказался очень популярной личностью. Его называли «добрым» и «щедрым», с «фантастическим чувством юмора», и, несмотря на то что никаких престижных университетов он не оканчивал, а всего лишь получил степень по бизнес-администрированию в колледже Стейтен-Айленда, когда ему было двадцать с небольшим, а больше учиться не захотел, он очень часто оказывался самым умным членом команды. Почти все, кто знал Даниэля «Акселя» Фоули, от школьных друзей, с которыми он поддерживал связь, до сотрудников «Ретриграма», были шокированы новостью о его самоубийстве. Один из них высказался так: «Если бы меня попросили выбрать того из моих знакомых, у которого меньше всего шансов покончить жизнь самоубийством, я бы не задумываясь назвал Акселя. Он никогда не выказывал признаков тревоги, не впадал в уныние, не страдал от низкой самооценки, а, наоборот, был энергичен и позитивен. Он не жаловался на то, что резко похудел или что мучается от бессонницы. То есть никаких признаков депрессии у него не было. Я не могу придумать ни одной причины, по которой он прыгнул с моста».

Тем не менее Фоули это сделал.

В связи с этим на следующий день полицейские из 33-го участка начали проверять версию о том, что Фоули могли с моста столкнуть. Убийство в свете всего, что им удалось узнать, выглядело как-то правдоподобнее.

Однако они не смогли найти никаких доказательств того, что кто-то следовал за Фоули до то того места, откуда он упал.

Записи с дорожных камер рядом с мостом показали, что он шел на запад по 178-й стрит, а потом повернул на юг по Хейвен-авеню, по которой, словно по огромной бетонной спирали, достиг верхнего полотна моста с восьмиполосным движением. Оттуда ему оставалось уже совсем недалеко до первой опоры подвесной части моста. Больше никого из пешеходов там замечено не было. Когда детективы просмотрели записи с трех камер в трех разных точках, они с разных ракурсов увидели одно и то же: Даниэль Фоули прыгает вниз.

Это было стопроцентное самоубийство.

Но они так и не смогли понять, почему он это сделал.

Впрочем, через двадцать четыре часа после смерти Фоули, поздно вечером 2 апреля, делу было придано новое направление: с 33-м участком связалась женщина-детектив из полиции округа Саффолк по имени Баунерс и сообщила, что у нее есть кое-что важное, что она может им сообщить. Вернее, предоставить показания одного человека, способные пролить новый свет на личность Даниэля Фоули.

Этим человеком была Ребекка Мерфи.

70

Позже Трэвис рассказал Ребекке все, что сам узнал к тому времени о Даниэле Фоули, о поиске мотивов его самоубийства, но на какое-то время в ту ночь – после того как она опознала Фоули на снимке из отеля – Ребекка была предоставлена самой себе, своим собственным мыслям.

Трэвис и Баунерс вышли из помещения магазина, а она осталась сидеть внутри, обнимая и поглаживая Рокси, стараясь найти утешение в прикосновениях к мягкой шерсти собаки и избавиться от мучительного чувства стыда, которое она испытала, когда рассказывала о том, что переспала с Фоули.

С человеком, стоявшим за исчезновением Луизы Мэйсон.

С человеком, возможно, ответственным за все, что с ней произошло.

Даже когда она, ведя на острове свое собственное расследование, прикрепила карточку с именем Даниэля на стенку коридора в общежитии, она никогда всерьез не думала о нем как о подозреваемом. Наверное, потому, что другие теории – и другие подозреваемые – казались гораздо более реальными. Разве может секс с незнакомцем считаться достаточным мотивом для того, чтобы желать смерти другого человека. Даже сейчас Ребекка не могла понять, какая здесь существует связь, какая тайна. Какие загадки кроются за мимолетным приключением на одну ночь. Видимо, Фоули лгал ей, говоря, что состоит в отношениях, но люди сплошь и рядом так делают.

На обратном пути в Нью-Йорк Трэвис попытался помочь ей разобраться в происходящем, но у него это плохо получалось, потому что он сам не владел полной картиной расследования. Чем ближе они подъезжали к дому Ребекки, тем больше она нервничала. Она страшно устала, у нее болело все тело, и больше всего на свете она боялась, что дочки ее не узнают. Или что ее внешний вид их испугает. Она очень сильно похудела, лоб пересекал безобразный шрам, волосы она подстригла гораздо короче, чем носила их после рождения девочек. Что, если они отвернутся от нее, когда она появится в доме? Что, если они с испуганными криками побегут к Гарету и захотят остаться с ним навсегда?

К тому времени, когда в Бруклине они свернули с федеральной трассы, Ребекка уже не могла мыслить здраво. Рокси ерзала на заднем сиденье, прижимаясь носом к стеклу, в то время как мимо проносились городские пейзажи. Она тоже нервничала, не понимая, где они находятся и куда держат путь. Трэвис какое-то время ничего не говорил сидевшей с ним рядом на пассажирском сиденье Ребекке, а потом начал успокаивать ее, повторяя: «Все будет хорошо, я вам обещаю».

Вскоре они подъехали к дому.

Снаружи стоял полицейский в форме.

Ребекка посмотрела на окна гостиной, увидела, как зашевелились шторы, а затем за стеклом в окне показалась Ноэлла. Их взгляды встретились. Ноэлла приветственно взмахнула рукой, и Ребекка задрожала. Трэвис успокоительно похлопал ее по плечу, но в эту секунду Ноэлла уже спешила к ним, выйдя из парадной двери. Почти сразу же за ней последовал Гарет, неся на руках полусонную Хлою. И, наконец, появилась Кира, которая опасливо озиралась и сразу же спряталась за Гарета. Через стекло Ребекка услышала, как дочка взволнованно проговорила: «Папа, папа, у них в машине собачка» – и указала на Рокси.

Полицейский отошел в сторону, поняв, кто приехал, и приветственно кивнул Ребекке, когда та вышла из машины. Ребекка вытерла наполнившиеся слезами глаза рукавом форменного свитера, который ей выдала Баунерс от лица полиции округа Саффолк, и тут Ноэлла оторвалась от группы встречающих и подбежала к подруге.

– Никогда больше так не делай, – прошептала она, заключая Ребекку в объятия. Через плечо Ноэллы Ребекка взглянула на бывшего мужа: Гарет и девочки медленно спустились по ступенькам, причем Хлоя задремала на плече отца.

Гарет неловко улыбнулся:

– Извини, Бек, я старался, чтобы она не заснула к твоему приезду.

Он обнял ее, и Ребекка прижалась лицом к макушке Хлои, целуя ее в нос, в щеку, вдыхая аромат дочери. Она целовала ее снова и снова, нежно гладила лицо дочери, боясь поцарапать нежную детскую кожу своими загрубевшими руками. Хлоя продолжала крепко спать.

– Здравствуй, мамочка!

Ребекка посмотрел на Киру. Гарет мягко подтолкнул ее вперед, возможно даже подсказал, что нужно поздороваться. Ребекка упала на колени прямо на тротуар, так что оказалась на одном уровне с дочкой. Та сильно выросла за пять месяцев.

– Здравствуй, дорогая. Ты помнишь меня?

Дочка кивнула.

– Ты не забыла свою маму?

– Что это? – Кира указала пальцем на шрам на лице Ребекка. – Ты что, подралась?

– Нет, – ответил Ребекка. – Я попала в аварию.

– Больно?

– Теперь уже не болит.

Взгляд дочери устремился к машине.

– Это твоя собачка? – спросила она.

– Нет. Я просто присматриваю за ней.

– А как ее зовут?

– Рокси.

Кира захихикала:

– Какое смешное имя! Оно мне нравится!

– Тебе и сама Рокси понравится.

А потом мать и дочь снова посмотрели друг на друга, и Ребекка сказала Кире: «Ты даже представить себе не можешь, как сильно я скучала по тебе».

И она взяла дочь на руки и больше не отпускала.

71

Причина самоубийства Даниэля Фоули стала очевидной после того, как Ребекка опознала его. Баунерс, которая теперь работала над этим делом совместно с детективами из полицейского управления Нью-Йорка, передала два снимка с камер видеонаблюдения из отеля в лабораторию в Квинсе. Используя программное обеспечение для распознавания лиц, специалисты смогли доказать, что тот, которого опознала Ребекка, и тот, кто разговаривал с Луизой в баре, – один и тот же человек. И еще эксперты использовали фотографию Даниэля Фоули, предоставленную его коллегами из «Ретриграма», для сравнения со снимком мужчины в баре отеля. Программа показала полное совпадение.

Фоули был тем, кто разговаривал с Луизой.

Ребекка узнала обо всем этом от Трэвиса, который, в свою очередь, получил информацию от Баунерс. Он попросил Ребекку держать полученные сведения в секрете, потому что знал, что Баунерс не одобрит разглашения результатов расследования жертве, но было ясно, что Трэвис жаждет получить ответы на все вопросы по этому делу. Именно по этой причине через тридцать шесть часов после возвращения Ребекки в Бруклин – то есть на ее второй день дома – он захотел увидеться с ней еще раз.

Рокси встретила бывшего детектива в дверях, сначала облаяв его, а затем попытавшись дать лапу, и, когда Трэвис наклонился, чтобы погладить ее, Ребекка отчетливо поняла, что оставит собаку себе. Рокси будет жить в этом доме. Ребекка выправит ей необходимые документы, как только все закончится.

Только когда это закончится, оставалось непонятным.

Ранним утром, сидя у окна и наблюдая за восходом солнца, Ребекка сказала себе, что ей нужно принять свою свободу как данность. Теперь же стало ясно, что она себя обманывает.

До тех пор, пока Хайн не пойман, она будет заперта в своем доме.

Ребекка посадила девочек на диване в гостиной и поставила им их любимую «Дору-путешественницу», а они с Трэвисом перешли на кухню.

– Есть ли какие-нибудь новости об электронном письме, которое Гарет отправил Стелзику? – спросила она, понизив голос, хотя Гарет был на работе, а девочки вряд ли ее слышали. Ей во что бы то ни стало нужно было знать об этом письме все.

– Я спросил Баунерс, и та сказала, что один из их техников отследил отправителя до IP-адреса в Калифорнии.

Ребекка удивленно подняла брови:

– В Калифорнии?

– IP-адрес защищен VPN. Вы знаете, что это такое? Я вот до вчерашнего вечера не знал. Это виртуальная частная сеть. И, по сути, за ней вы можете спрятать ваше реальное положение и ваш фактический IP-адрес.

– Значит, мы не знаем, был ли это Гарет?

– Как вы думаете, он смог бы воспользоваться VPN?

Ребекка задумалась: в принципе это было возможно, но предполагало определенный уровень осторожности и предусмотрительности. А он в свое время беспечно забыл в машине свой телефон, предоставив ей доступ к электронной почте «Уилларда Ходжеса».

Значит, то письмо послал не Гарет, это кто-то другой.

Значит, ей с девочками безопасно оставаться в одном доме с Гаретом, а ее бывший муж остался тем же самым человеком, кому она когда-то поклялась быть вместе в горе и в радости. И пусть они больше не вместе, он не задумал дурного против Ребекки. Она посмотрела на Трэвиса и уже не в первый раз почувствовала, как хорошо они понимают друг друга без лишних слов.

Трэвис тоже не считал, что письмо отправил Гарет.

Но оставалось непонятным, зачем вообще кому-то нужно было отправлять письмо Стелзику.

– Если предположить, что Хайн и Лима имели доступ к вашей электронной почте и вашему мобильному телефону, – сказал Трэвис, – то и до электронной почты Гарета они вполне могли добраться, включая тот аккаунт, который он использовал тайно для переписки с любовницей. Скорее всего, сообщение с него было отправлено просто для того, чтобы, что называется, «замутить воду». Достаточно умный ход, если предположить, что полиция потратит много времени для разработки этого следа, который в итоге никуда не приведет. Хайн и раньше уже применял эту тактику. Помните, я рассказывал вам об анонимном звонке с намеками на причастность вашего брата?

Ребекка кивнула и заметила, как помрачнел Трэвис после упоминания о звонке незнакомца.

– С вами все в порядке, Фрэнк? – обеспокоенно спросила она.

– Да, – ответил он, задумчиво потирая подбородок. – Но у меня остался один вопрос, на который мне позарез нужно получить ответ, но я не знаю, действительно ли я этого хочу.

– Расскажите мне, что вас беспокоит.

– Спасибо, милая, – с улыбкой ответил Трэвис. – Но не сейчас, а, может быть, позже.

Она кивнула, не желая настаивать, но было ясно, что неприятная для Трэвиса тема как-то связана с анонимным звонком. В итоге они снова вернулись к обсуждению того, как вела расследование Баунерс.

– Она считает, что Фоули убил Луизу во время или после благотворительного вечера, – сказал ей Трэвис после того, как она приготовила им обоим свежий кофе. – Учитывая все, что мы знаем о нем, вряд ли он действовал преднамеренно. Боюсь показаться грубым, но если бы он был расчетливым и хладнокровным маньяком, то вы бы не ушли от него живой на следующее утро после того, как… – Трэвис замялся. – Во всяком случае, мне видится иной типаж – одинокий, привлекательный, успешный мужчина, неотразимый для некоторых женщин или считающий себя неотразимым.

Этим можно объяснить и поведение Луизы. Она встречалась с Джонни и не принадлежала к числу тех, кто спит с кем попало, но она была женщиной яркой, смелой и красивой. Она легко заговорила с Фоули и, возможно, даже флиртовала с ним, а он возомнил, что ему все позволено, а когда она начала сопротивляться…

Трэвис вновь неловко замолчал, и Ребекка без труда мысленно закончила за него фразу.

Однако что-то в рассказе Трэвиса не стыковалось.

– Все дело в том, – заметила Ребекка, – что Фоули действительно пытался убить меня, не напрямую, но руками Лимы, а потом и Хайна. Может быть, Фоули в моем случае и не был убийцей, но он хотел, чтобы меня не стало.

Трэвис кивнул.

– Так почему я должна была умереть? Только потому, что переспала с ним, даже не помня об этом?

Трэвис снова заглянул в свой блокнот:

– Мы выяснили, что ваша подруга Кирсти училась в той же школе, что и Фоули. Не в одно и то же время с ним, потому что была на пятнадцать лет моложе. Однако, как оказалось, Фоули участвовал в программе наставничества, к которой привлекались успешные выпускники. Так они и познакомились. А когда Кирсти и ее муж стали своими в светской тусовке восточного побережья, они начали вращаться в тех же кругах, что и Фоули.

Трэвис искоса взглянул на Ребекку, и она поняла, что он оставляет недосказанным. «Он хочет объяснить мне, как я оказалась в постели убийцы», – подумала она.

– В каком-то смысле, – продолжал Трэвис, – Кирсти, пусть невольно, заняла центральное место во всей этой истории. Она познакомилась с Луизой через фонд «Одна жизнь, второй шанс». Луиза была одним из попечителей, а Кирсти входила в правление. Она была вашей подругой в колледже, а с Фоули встречалась на светских мероприятиях на протяжении многих лет. И в какой-то степени оказалось неизбежным, что она, Луиза и Фоули вместе окажутся на благотворительном вечере, поскольку платформа «Ретриграм» всегда делала щедрые пожертвования. Единственным человеком, которого не было в тот вечер в отеле, оказался Джонни.

Он сделал паузу, и Ребекка представила, что они оба прокручивают в голове один и тот же сценарий: Ноэлла не звонит Джонни из больницы, Джонни сопровождает Луизу на прием, и у Фоули нет ни малейшего шанса захватить Луизу врасплох, остаться с ней наедине… Жизнь их всех могла пойти по совершенно другому пути.

– Как бы то ни было, – продолжал Трэвис, – давайте перенесемся за двенадцать дней до благотворительного вечера. Итак, у нас на календаре суббота, одиннадцатое сентября, и ваша подруга Кирсти приезжает в Нью-Йорк на выходные. Вы все вместе – компания бывших выпускниц медицинского колледжа – выходите из бара и оказываетесь в клубе «Зи». Вы сказали, что именно Кирсти предложила поехать туда, и она подтвердила это детективу Баунерс: Кирсти знает владельца клуба по работе в какой-то другой благотворительной организации. А Фоули оказался в том же клубе потому, что «Зи» расположен совсем недалеко от офиса «Ретриграма» и его сотрудники там завсегдатаи. Кирсти знает Фоули, она знакомит вас друг с другом, а затем…

Трэвис снова замолчал.

Однако Ребекка так и не услышала ответа на свой вопрос: почему Хайн и Лима пытались убить ее только из-за того, что она переспала с Даниэлем Фоули?

Трэвис между тем вновь заговорил:

– Возможно, Фоули предложил подвезти Луизу домой, а в машине начал распускать руки, получил отпор и потерял голову… – Трэвис горько вздохнул. Скорее всего, он прав, и такая реконструкция событий давала ему ответы, которые он стремился получить последние полгода, но сколько в них безысходности. Несмотря на это, он вновь заговорил: – Наша версия хорошо объясняет и последние события. Через шесть месяцев после убийства Луизы, в тот же день, когда Фоули узнает, что вы все еще живы, он под гнетом вины и необратимых страшных для себя последствий идет к мосту Джорджа Вашингтона и прыгает с него вниз.

В гостиной Кира принялась выкрикивать цифры по-испански.

– Да, но все же почему он пытался убить меня, Фрэнк?

Трэвис снова зарылся в свой блокнот:

– Хайн и Лима наблюдали за вами. Они читали ваши электронные письма и прослушивали ваши звонки. Наверное, вся эта слежка была результатом разговора, который Хайн имел с Фоули после гибели Луизы. Почти наверняка он спросил Даниэля и «Акселя» в одном лице, были ли в прошлом того другие женщины, которые могли бы доставить ему неприятности.

– И он указал на меня?

– Верно.

– А чем я могла причинить ему неприятности?

Ребекке казалось, что она повторяет и повторяет одно и то же, как заезженная пластинка.

Трэвис тяжело вздохнул:

– Вот к этому-то я и клоню. По-моему, они не о самом Фоули беспокоились. Их пугало то, что действия Фоули – убийство Луизы, ночь с вами – могли бы скомпрометировать кого-то на уровень выше.

– На уровень выше? – удивленно переспросила Ребекка.

Трэвис кивнул.

– Вы имеете в виду человека, стоящего выше Фоули?

– Да, – сказал он. – Человека, на которого на самом деле работает Хайн.

Сообщение

За два дня до своей поездки на Вороний остров Трэвис был вынужден вновь появиться в штаб-квартире полиции Нью-Йорка, чтобы отчитаться перед Эми Хаузер относительно тех нераскрытых дел, анализ которых она ему поручила. С тех пор как он просмотрел записи с камер видеонаблюдения в Монтауке, он не мог не думать о делах Луизы Мэйсон и Мерфи, но в течение последних шести дней честно пытался работать над материалами, переданными ему Хаузер. Когда он появился в Главном управлении, Эми уже ждала его в вестибюле.

– Как дела, Трэв? – спросила она.

– Отлично, лейтенант Хаузер, – шутливо отрапортовал Трэвис, хотя по его усталому лицу было заметно, что это неправда.

– Выглядишь усталым, – заметила Хаузер. – Не спал и работал всю ночь?

– Ну, ты же знаешь меня, Эми. Я настоящий трудоголик.

Они прошли в небольшой конференц-зал, где еще раз вместе просмотрели все старые дела и в конце концов остановились на двух с потенциалом повторного расследования.

После этого Хаузер повела Трэвиса в свой отдел.

Когда они вошли, капитан Уокер смерила Трэвиса внимательным взглядом. Она занимала кабинет в углу открытого офисного пространства и держала жалюзи окон поднятыми, чтобы следить за всем, что происходит вокруг. Увидев Трэвиса, она вышла из-за стола и подошла к нему.

– Мистер Трэвис!

Она не назвала его «детективом», и хотя формально к нему так и следовало обращаться, прозвучало это унизительно. Возможно, все дело было в акценте…

– Здравствуйте, капитан, – ответил он.

Уокер стояла и смотрела на него, пока Хаузер искала в ящиках картотеки новые папки, и от ее пристального взгляда ему стало неловко. А она словно бы и не чувствовала этого. Когда он взглянул на нее, ему показалось, что она тоже выглядит усталой, как и он сам: ярко-рыжие волосы выбиваются из пучка на затылке, бледная, почти землистая кожа, покрасневшие глаза.

– Из какой вы части Англии? – спросил Трэвис.

Уокер нахмурилась. Возможно, она была человеком, болезненно чувствительным к любым вопросам относительно своей личной жизни, возможно, просто не любила досужие разговоры. Трэвис почувствовал это и специально задал своей вопрос. Обращение «мистер» разозлило его, и еще то, как она стояла у него над душой и наблюдала за ним, как будто бы он был ненадежным штатским, за которым необходим пригляд.

– Я не оттуда, – проговорила Уокер, выдержав внушительную паузу.

– Ох, извините, кто-то сказал мне, что вы из Англии, или я не так понял.

– Не так поняли.

Хаузер захлопнула один из шкафов и возвращалась к ним со стопкой папок.

Как только она положила их на стол, Уокер проговорила: «Что ж, хорошо, что вы снова нас посетили, мистер Трэвис. Я позже посмотрю, что именно Эми вам принесла». Последняя фраза прозвучала как оскорбление. Капитан Уокер резко развернулась, ушла в свой кабинет, закрыла дверь и опустила жалюзи.

– Да, лучи доброжелательности от твоей начальницы не исходят, – пробормотал Трэвис, а Эми рассмеялась, и оба, не сговариваясь, посмотрели на двери кабинета, не наблюдает ли за ними капитан Уокер.

– Ну, у каждого свои недостатки, – примирительно сказала Хаузер и выразительно постучала пальцем по стопке папок. – У меня есть еще парочка дел, которые я бы хотела сюда добавить, но вчера я дала их просмотреть коллеге из отдела особо тяжких преступлений, который в свое время принимал участие в их расследовании. Вдруг он вспомнит что-то важное, что не попало в наши материалы. Если подождешь здесь, я пойду их заберу.

– Конечно, подожду.

Хаузер оставила Трэвиса и направилась к лифтам.

В ожидании Эми Трэвис пододвинул к себе стопку папок и начал листать ту, что оказалась наверху.

Это было дело об убийстве, совершенном в марте 1999 года: водитель такси был застрелен в своем автомобиле в пять часов утра, когда ждал пассажира под эстакадой на Брайтон-Бич. Трэвис листал дело страницу за страницей, однако мысленно продолжал прокручивать запись с камер видеонаблюдения в Монтауке и терялся в догадках, что его ждет, когда он доберется до Вороньего острова.

Вдруг вместо ответов он получит только новые вопросы?

На столе Хаузер зазвонил телефон.

Звонили по внешней линии.

Трэвис оглянулся кругом, предполагая, что кто-то из сотрудников отдела ответит, но все они, как назло, сами были заняты собственными телефонными разговорами.

Он снял трубку и произнес: «Отдел расследования нераскрытых дел».

– Хаузер рядом? – спросил мужской голос.

– Вышла. Ей что-то передать?

– Кто это?

– Э-э, меня зовут Фрэнк Трэвис.

Наступила долгая пауза. На линии стояла тишина: ни намека на фоновый шум, на голоса… ничего.

– Трэвис? – переспросил мужчина.

Вопрос звучал так, как будто звонивший мог его знать. Трэвис попытался вспомнить, слышал ли он голос этого человека раньше.

– Да, это я, – сказал он. – А с кем я говорю?

Раздались короткие гудки.

Только после того, как Трэвис оторвал телефонную трубку от уха и недоуменно уставился на нее, он узнал голос звонившего.

Это был тот самый человек, который набрал его номер в декабре прошлого года, в последние дни перед его выходом в отставку. В дни, когда Трэвис был полностью погружен в дело Луизы Мэйсон. Этот голос посоветовал еще раз проверить Джонни Мерфи. И, сопоставив факты, Трэвис понял кое-что еще: оба звонка связывал один общий фактор.

Кто принял сообщение в декабре? У кого на столе сейчас зазвонил телефон?

Ответ на оба вопроса был один и тот же: Эми Хаузер.

72

– Вы думаете, в этом кто-то еще замешан? – спросила Ребекка.

Трэвис кивнул:

– Да, кто-то, кому есть что терять, – по лицу его пробежала тень. – Преступление, совершенное Фоули, могло как-то скомпрометировать этого человека. Возможно, в профессиональном плане. Ведь не исключено, что этот кто-то потрудился дернуть за все ниточки, чтобы скрыть гибель Луизы. Но почему из-за одной ночи с Фоули решили убить вас? Какую опасность вы представляли? Известно, что Фоули был холост и не состоял ни с кем в длительных отношениях. Тогда в чем проблема, если у него были романы на одну ночь? Не стали ли эти его случайные связи следующими жертвами? Что могло сделать этих женщин опасными для того, на кого работает Хайн? И кто этот человек?

И снова на лице Трэвиса появилось скорбное выражение, столь сходное с тем, что было у ее отца в течение нескольких недель после гибели Майка. Казалось, Ребекка могла читать Трэвиса как открытую книгу. Она наклонилась к нему через стол и тихо спросила: «Фрэнк, вы знаете, кто этот человек?»

Он посмотрел на нее и едва заметно улыбнулся:

– Полицейские, с которыми я работал, называли меня «сфинксом», потому что на допросах я умел не показывать никаких эмоций. Наверное, я утратил хватку.

– Значит, вы знаете, кто этот человек?

– У меня есть подозрение.

– Кто это?

Его лицо скривилось в гримасе:

– Пока не хочу говорить. Знаю, что вас такой ответ не устроит, но мне нужно убедиться, что я прав, прежде чем начинать бросаться обвинениями.

Он заглянул в дверь гостиной, понаблюдал за девочками, сидящими на диване перед телевизором, и горестно произнес:

– Если я окажусь прав, это разобьет мне сердце.

Ребекка попыталась понять, о ком может говорить Трэвис. О том, кого он знал? С кем работал?

Может быть, это полицейский?

Трэвис между тем вновь сел за стол, придвинул к себе блокнот и, перевернув пару страниц, продолжил:

– Кто-то из команды Баунерс обратил внимание на одно фото на странице Фоули в «Фейсбуке». Он там с друзьями в ресторане. На заднем плане виден человек, который по описанию похож на Хайна.

Трэвис полез в нагрудный карман рубашки и выложил перед Ребеккой распечатку фотографии. Фоули был на переднем плане в компании пяти мужчин и трех женщин. Позади него теснились люди – череда лиц, одно из которых было наполовину скрыто полумраком ресторана и обведено красной ручкой.

– Мы не знаем, находился ли этот человек в той же компании, что и люди на переднем плане, – произнес Трэвис, постукивая пальцем по интересовавшему его лицу, – или он просто случайно оказался в кадре, но, похоже, он не хотел, чтобы его фотографировали. То есть он демонстрирует именно то поведение, которое вы ожидаете от того, кто живет или действует под чужим именем. Люди Баунерс сейчас обзванивают всех людей на снимке, чтобы узнать, знает ли кто-нибудь из них Хайна и если да, то под каким именем.

– Человек на фото очень похож, – тихо сказала Ребекка, вспоминая не только лицо того, кто чуть не убил ее на Вороньем острове, но и его руки у себя на горле.

– Я тоже так думаю, – сказал Трэвис.

Единственное отличие состояло в том, что оба раза, когда Ребекка видела Хайна живьем, у того была бритая голова и он был чисто выбрит. У человека на снимке с Фоули была маленькая бородка и густая копна волос.

– Я подозреваю, что Фоули и Хайн знали друг друга, – продолжал Трэвис, – потому что не верю в такие совпадения. И если предположить, что Хайн – специалист по устранению проблем любыми способами, то вполне вероятно, что он помог Фоули, что называется, «зачистить поляну» после убийства Луизы. Что касается вас и Джонни, то, думаю, главной целью были вы. Они включили в свой дьявольский план устранение Джонни просто потому, что вы и он были вместе на острове, а может быть, и потому, что он был рядом с Луизой в ту ночь, когда она была убита, разговаривал с ней, писал ей сообщения. Мне кажется, они воспользовались случаем, зная, что вы двое окажетесь в далеком и уединенном месте. Если бы вы не предприняли ту совместную поездку…

Трэвис замолчал.

«Все могло сложиться по-другому», – мысленно закончила за него Луиза.

– Вы хотите сказать, что я убила Джонни? – вырвалось у нее.

– Нет, дорогая, я ничего подобного не сказал.

– Если бы я не настояла на том, чтобы самой сесть за руль джипа и обязательно сопроводить брата…

– Нет, – решительно прервал ее Трэвис. – Вашей вины здесь нет и быть не может. Откуда вы могли знать, что за вами идет охота?

Трэвис внимательно смотрел на Ребекку и убедившись в том, что она не сорвется в истерику, продолжил с того места, на котором остановился:

– Хайн из тех, кто любит планировать все до мельчайших деталей. И хочет, чтобы его план работал как часы. Убийство Луизы стало для него прямо противоположным – потерей контроля, своего рода вызовом. То есть Хайн действовал под давлением. Вот почему он оказался на Вороньем острове в первый же день открытия сезона, чтобы проверить, выжили ли вы, а если нет, то убить вас. Вот почему он сделал этот анонимный звонок мне по поводу Джонни. Вот почему он, как я думаю, отправил письмо Стелзику с секретного адреса Гарета. Но под давлением даже такие расчетливые негодяи, как Хайн, совершают ошибки. Я не знаю, почему его не было на острове осенью в тот день, когда Лима пытался убить вас, но из-за того, что Лима напортачил, Хайн впал в панику. – Взгляд Трэвиса задержался на фотографии из «Фейсбука». – К сожалению, никаких связей Лимы с кем-либо по имени Хайн или с ним же, но под другим именем, нам выявить не удалось. Может быть, нам больше повезет после опроса людей с фотографии.

В соседней комнате Кира начала подпевать экранной Доре-путешественнице, а затем попыталась заставить Рокси танцевать с ней в паре. Ребекка наблюдала за Трэвисом, который в это время смотрел на ее дочек. В этом взгляде была какая-то новая глубина, словно при звуках пения Киры в нем ожили картины его собственного прошлого. В тот момент Ребекка подумала, что никогда не спрашивала Трэвиса, есть ли у него дети, но была почти уверена, что да, есть. И сейчас он погрузился в свои воспоминания.

– Фрэнк, вы здесь или унеслись далеко-далеко? – спросила она.

– Я с вами, Ребекка. Просто приятно было услышать, как поют ваши девочки. И простите меня, что я вновь заставляю вас вспоминать о Джонни.

Ребекка пожала плечами:

– Не утешайте меня. Джонни был бы жив, если бы я позволила ему отправиться на этот остров одному. А мне ведь просто хотелось немного развеяться…

– Вы ни в чем не виноваты, Ребекка.

– Я знаю, что его нет в живых, – тихо сказала она и заставила себя улыбнуться, превозмогая тяжесть в груди. – Я приняла это… смирилась с этой мыслью пару месяцев назад.

Она сморгнула подступавшие слезы.

– Мы найдем Джонни, – сказал Трэвис. Отодвинув свою кофейную чашку, он потянулся через стол и дотронулся до ее руки. – Обещаю, что вы первая узнаете о его судьбе.

73

Уложив девочек спать, Ребекка и Гарет вместе сели ужинать. Пока Ребекка оставалась на острове, Гарет переселился обратно в их дом, чтобы присматривать за дочками, и теперь ему некуда было идти. В принципе он мог бы поселиться в гостинице, но Ребекка не настаивала на этом и Гарет не стремился съехать. Он только переложил свои вещи в свободную комнату.

С тех пор как она вернулась, Гарет неизменно был добр и внимателен, старался успокоить ее, вернуть ее жизнь в привычное русло. Возможно, он пересмотрел свое отношение к бывшей жене за те долгие месяцы, когда считал, что она погибла, возможно, открыл для себя прелести домашней жизни и воспитания детей, когда перешел на удаленную работу, а может быть, просто прикидывался покладистым и все понимающим, и скоро это пройдет. Ребекка искренне надеялась, что последнего не случится. Впрочем, она не хотела слишком уж задумываться на эту тему, а велела себе радоваться таким простым вещам, как совместная трапеза на кухне.

Многого из того, что с ней случилось, Ребекка Гарету не рассказала. Она не упоминала о Фоули и, уж конечно, ни словом не обмолвилась о той ночи, которую они провели вместе. Накануне вечером она решила, что момент для признания настал, но слова застряли у нее в горле. А потом долго упрекала себя за трусость.

Впрочем, сегодня вечером, когда ужин был съеден и Гарет вымыл посуду, он прошел в гостиную, где Ребекка сидела и читала, и сказал: «Мне нужно кое о чем с тобой поговорить».

Он сел напротив нее со странным выражением лица. Неужели Гарет нервничает?

– Что ты хочешь мне сказать? – спросила она, откладывая книгу.

– Знаешь, Бек, все это очень непросто.

Она молча смотрела на него, ожидая продолжения.

– Ты должна понять, Бек, я думал, что тебя больше нет. Что ты погибла и никогда не вернешься. Ты же помнишь, что еще до того, как ты отправилась на этот проклятый остров, мы с тобой разъехались. Да, я знаю, что виноват в нашем разрыве, но постарайся меня понять.

– Что я должна понять?

– Ну, я не знаю… Возможно, у тебя возникли какие-то ожидания относительно нас двоих…

– Гарет, прошу тебя, просто объясни по-человечески, к чему ты ведешь?

Впрочем, она догадывалась, что сейчас последует. Та нерешительность, которая слышалась в его голосе во время их самого первого разговора, после возвращения Ребекки была продиктована не только неловкостью из-за того, что он сказал дочкам, что она умерла.

Наверняка была и другая причина.

– В моей жизни кое-кто появился, – признался Гарет.

Но продолжения не последовало, потому что в дверь позвонили. Неожиданно прибыла детектив Баунерс.

Гарет тут же воспользовался этим предлогом, чтобы избежать трудного разговора, проявив себя с такой знакомой для Ребекки стороны, и срочно ретировался. Должно быть, Баунерс почувствовала себя неловко, думая, что прервала тихий семейный вечер и сказала: «Ему не нужно было уходить из-за меня». Но Ребекка только отмахнулась, потому что по сосредоточенному виду полицейской поняла, что та, как ищейка, идет по следу, который кажется ей многообещающим. «Я бы посетила вас утром, – добавила Баунерс, – но сегодня вечером мне нужно вернуться на Лонг-Айленд».

– Все в порядке, – ответила Ребекка, заставив себя улыбнуться. – Просто немного непривычно сидеть дома в четырех стенах.

Частица правды в ее словах была. Она не выходила из дома почти два дня. С одной стороны, ей не хотелось оставлять дочек, но с другой стороны, она временами ощущала себя словно в клетке. Как ни странно, иногда из-за этого она чувствовала себя хуже, чем на острове, где у нее благодаря ее верному джипу была относительная свобода передвижения.

– Да, понимаю, что вам непросто, – сочувственно проговорила Баунерс.

«Нет, ни хрена ты не понимаешь», – раздраженно подумала Ребекка, но не позволила себе проявить эмоции, потому что вины Баунерс в сложившейся ситуации не было. Пока Хайна не поймали, полицейские делали все возможное, чтобы обеспечить защиту.

– Есть какие-нибудь новости о Хайне? – спросила Ребекка.

– На данный момент нет.

– Вы узнали, кто он на самом деле?

– Нет, но мне кажется, мы на верном пути.

Заверения Баунерс Ребекку не успокоили. Прошло почти сорок восемь часов с тех пор, как она вернулась домой, но в безопасности она себя не чувствовала. И неважно, что возле дома дежурили полицейские и что благодаря размытым фотографиям Хайна в «Фейсбуке» увеличились шансы его поимки.

Хайн до сих пор не был схвачен.

Его настоящее имя оставалось тайной.

Они прошли на кухню, и пока Ребекка наполняла чайник, Баунерс поговорила с патрульным на заднем крыльце. До этого она пообщалась с тем сотрудником, который охранял дом со стороны улицы. Всего было шесть полицейских, которые работали парами по восемь часов, а следующая смена должна была начаться через пятнадцать минут, в десять часов вечера. Ребекка поймала себя на том, что ждет появления Хендрикса, опытного седовласого полицейского лет пятидесяти. От него исходили спокойствие и уверенность, в которой она так нуждалась по возвращении в город. У полицейских были ключи от подвала, куда можно было войти через двери спереди и сзади дома, которыми они иногда пользовались во время обхода.

– Я не буду отнимать у вас много времени, – сказала Баунерс, вернувшись на кухню и плотно закрыв за собой дверь, – но мне необходимо кое-что у вас уточнить.

Ребекка заварила им чай.

Баунерс продолжила:

– Сегодня днем я видела Фрэнка и мы поговорили об этом деле, а потом еще кое о чем. Он рассказал мне о вашем повторяющемся кошмарном сне.

Ребекка села и уставилась на Баунерс с недоумением. Она действительно поведала Фрэнку о преследовавшем ее кошмаре на обратном пути из Монтаука, о том ужасе, который она испытывала каждый раз, когда страшный сон к ней возвращался. Она описала все, от коричневого паласа на полу до кремовых стен коридора, упомянула и о том, что в последнее время в ткань сна начала проникать и вплетаться Рокси. Она рассказала ему о том, что семерка на дверях квартиры номер 127 была всегда перекошена, и о словах «семь – счастливое число», неизменно всплывавших в этот момент в ее голове. И, наконец, она описала ему интерьер квартиры, то, как неизменно начинала играть музыка, и то, как ее ноги погружались в длинный ворс ковра. Не оставила она без внимания и фразу «Ты должна остаться, Ребекка!», произнесенную позади нее странным бесполым механическим голосом.

Ребекка вздрогнула, вспомнив о своем кошмаре, и спросила:

– Почему сейчас вас интересует мой сон?

Баунерс открыла папку, которую она принесла с собой.

Внутри было несколько фотографий. Она начала выкладывать их на стол, и Ребекке потребовалась всего одно мгновение, чтобы понять, что на них изображено, а когда она поняла, то дыхание у нее перехватило.

– Потому что мне кажется, что это не сон, – проговорила Баунерс.

Ребекка почувствовала, что задыхается и не может пошевелить ни рукой, ни ногой, совсем как в своем кошмаре.

– Я думаю, что это ваше воспоминание, – невозмутимо продолжала женщина-детектив.

74

Баунерс неторопливо раскладывала на столе фотографии: вот офисное пространство, оборудованное на втором открытом этаже квартиры, вот кухня, оформленная в черном цвете с хромированными деталями, вот гостиная с панорамным видом на город, а теперь спальня, гардеробная, ванная комната. Многие детали на фото не попали в ее сон – в ее кошмар – но Ребекка знала, что Баунерс права и перед ней то самое место.

– Где это? – запинаясь, спросила Ребекка.

– Это квартира, которая принадлежит социальной сети «Ретриграм», – объяснила Баунерс.

Значит, «Ретриграм». Компания, в которой работал Даниэль Фоули.

Ребекку затошнило от омерзения.

– Это пентхаус на Коламбус-Серкл с видом на Централ-парк. Там проводятся корпоративные мероприятия и селят важных клиентов и партнеров. Когда апартаменты не используются, сотрудники могут снимать их по льготной цене. Даниэль Фоули долгое время работал в компании и в течение трех лет, до декабря прошлого года, владел квартирой на одиннадцатом этаже того же дома. У пентхауса номер 127. А его квартира под номером 118, – Баунерс замолчала, чтобы Ребекка смогла осознать полученную информацию, а потом безжалостно продолжила: – На следующее утро после того, как у вас был секс с Даниэлем Фоули, вы проснулись в его собственной квартире, но накануне вечером он привез вас из ночного клуба в пентхаус.

Она указала на снимки номера 127.

«Ты должна остаться!» – механический голос зазвучал в голове Ребекки.

– Зачем ему это делать? – спросила она. Оторвавшись от фотографий, она заметила, что Баунерс смотрит на нее как-то по-другому.

– Почему он сменил квартиру посреди ночи? – переспросила Баунерс, и Ребекка услышала в ее пока еще нейтральном тоне какие-то новые нотки. – Мы думаем, потому что в пентхаус «Ретриграма» поднимаются на частном лифте, и значит, никто не видел вас вместе.

– Но что с того, если бы нас с ним увидели вместе?

Баунерс подняла палец:

– Я как раз перехожу к этому.

Ребекка вновь посмотрела на фото из квартиры 127. В ее сне отсутствовали многие запоминающиеся детали: конкретный пейзаж из панорамных окон, картины на стенах спальни в абстракционистском стиле, но с тематикой «Ретриграма»…

– Знаю, что напилась и, получается, что многого не помню… – тихо проговорила она и при этом подумала: «Я совершенно не помню, чтобы он куда-то вел меня или нес… Почему?»

– Мне нужно сказать вам кое-что еще, – проговорила Баунерс.

Голос ее звучал пугающе.

– Что именно? – спросила Ребекка, инстинктивно почувствовав, что продолжение ей слушать не очень хочется.

Баунерс опустила глаза на снимки:

– Речь идет о той ночи, которую вы провели с Фоули.

– И?

– Вы сказали, что вам было трудно вспомнить подробности?

– Я страшно напилась, – голос у Ребекки вдруг стал хриплым.

– Так напились, что полностью отключились? С вами когда-то раньше такое бывало, когда вам случалось перебрать?

«Нет! Никогда в жизни!» – хотелось крикнуть Ребекке, и тут до нее дошло, что собирается сообщить ей детектив.

– Так, значит, этот тип накачал меня каким-то дерьмом и изнасиловал?! А я ничего про это не знала?! – Ребекке хотелось провалиться сквозь землю от стыда.

– Мы не можем этого доказать, – проговорила Баунерс, стараясь говорить спокойно, – но мы поговорили с некоторыми друзьями Фоули с того фото, и один из них рассказал, что как-то раз Фоули, напившись, хвастался, что он разжился особыми таблетками…

«Черт, черт, черт, не может быть!» – подумала Ребекка, а вслух сказала:

– Рогипнол?

– Да, вы как врач наверняка знаете, что в Штатах он запрещен, но не в Мексике, так что его часто везут контрабандой через границу. – Баунерс замолчала, а потом тихо добавила: – Мне правда очень жаль, Ребекка.

– Значит, он изнасиловал меня?

Баунерс молчала.

«Значит, этот кусок дерьма напичкал меня рогипнолом и изнасиловал. Надругался!» – подумала Ребекка, и даже мысленно эти слова звучали кошмарно и омерзительно.

– Мы не можем сказать наверняка, прошло столько времени…

– Но ведь он это сделал?

Баунерс промолчала, но ответ для Ребекки был очевиден.

Значит теперь у них наконец-то появился мотив.

Стало ясно, почему Фоули перенес ее в другую квартиру посреди ночи. Он не хотел, чтобы она вспомнила, что произошло в шикарном пентхаусе под номером 127. Страховался на случай, если к ней вернутся обрывки воспоминаний. То есть она должна была проснуться не в той квартире, в которой он на нее напал, а в его собственном жилье. Тогда легко и просто убедить ее, что между ними все произошло по взаимному согласию. Просто пьяное приключение, ничего больше. Вот почему на следующее утро он настолько ничего не опасался, что даже назвал ей свое настоящее имя. А вдруг это означает, что она ему понравилась? Что он хотел продолжить с ней встречаться? Не потому ли он казался таким искренним? А может быть, то был его извращенный способ извиниться перед ней? Или он всегда так вел себя со своими жертвами? Ребекка не знала точно, в чем было дело, но план Фоули сработал: она думала, что квартира 127 – это просто кошмар, что такого места никогда не существовало. И Фоули казался ей вполне симпатичным и даже привлекательным, когда она уходила от него.

Но это была только часть истории.

Теперь они знали причину, по которой Ребекка стала мишенью, почему Хайн и тот, на кого он работал, хотели ее смерти.

Даниэль Фоули не просто спал с женщинами.

Он их насиловал.

Не по плану

На следующее утро Трэвис был приглашен на совещание в штаб-квартиру нью-йоркской полиции по просьбе детектива Баунерс. Совещание началось в 11:30 и продолжалось целых два часа. Он сидел в конференц-зале с людьми, которых едва знал, в то время как Баунерс по видеосвязи докладывала из управления полиции округа Саффолк о том, о чем они с Трэвисом говорили накануне: о сне Ребекки, который оказался совсем даже не сном.

Как только они поняли, что кошмар Ребекки на самом деле был ее воспоминанием, что Даниэль Фоули был не каким-то безобидным дамским угодником, а насильником, и возможно серийным, Трэвис поделился с Баунерс мыслью о том, что лучше, чтобы он рассказал об этом Ребекке. Между ними установились особые отношения, Трэвис чувствовал, что она доверяет ему, и было бы логично предположить, что он лучше всего справится с задачей. Но Баунерс эту идею решительно отвергла только по одной, но вполне веской причине: он больше не был полицейским. В лучшем случае он – консультант, в худшем – просто гражданское лицо. Вот поэтому вчера вечером Баунерс сама отправилась к Ребекке домой и на обратном пути на Лонг-Айленд позвонила Трэвису и рассказала ему, как все прошло:

– Она в шоке, как и следовало ожидать. Злится, потеряна, смущена.

– Я ей позвоню.

– Нет, пока не надо. Нельзя взваливать на нее слишком много. Я поговорила со специалистами из программы помощи жертвам преступлений, и с Ребеккой свяжутся сегодня же вечером, а утром к ней приедут.

Что ж, Баунерс поступила правильно. Если бы Трэвис все еще был полицейским, он бы действовал так же. Но сейчас он отчаянно хотел сам поговорить с Ребеккой, и даже не потому, что считал, что сделает это лучше профессиональных психологов, а просто хотел, чтобы она знала – он рядом.

– По одной из версий, которую мы сейчас отрабатываем, – голос Баунерс вернул Трэвиса в строгую и немного бездушную атмосферу совещания, – Даниэль Фоули либо не рассчитал дозу рогипнола, которую он дал Луизе в ту ночь, когда убил ее, либо она пришла в себя гораздо быстрее, чем он ожидал.

Трэвис украдкой разглядывал других участников встречи.

Кто-то сосредоточенно делал заметки, кто-то просто смотрел на изображение говорящей Баунерс на экране. Трэвис повернулся в кресле, но и в другой части конференц-зала знакомых лиц он не увидел. Все, кого он знал в этом здании, сидели этажом ниже, и он сразу же подумал об Эми Хаузер, о своих подозрениях относительно нее и о том, что в свете новых фактов они могут оказаться неправдой.

– После этого, – продолжала Баунерс, – у преступника все пошло не по плану.

«Не по плану».

Всего три слова, явно недостаточные для того, чтобы описать то, что случилось с Луизой Мэйсон в ту ночь. Бесполезные, как если бы они так и не были произнесены. Когда Фоули насиловал Ребекку, его план как раз-таки сработал. Его действия не были случайностью. Он действовал четко, обдуманно и предумышленно.

Остальная часть совещания прошла для Трэвиса как в тумане.

А потом он снова начал думать об Эми. Была ли она причастна ко всему этому? Насколько хорошо он ее знал? Мог ли он ей доверять?

В два часа дня совещание завершилось, и Трэвис спустился на лифте в «свой» отдел расследования нераскрытых преступлений. В дверях он чуть не столкнулся с капитаном Уокер.

– Мистер Трэвис! – поприветствовала его она.

«Я для нее опять „мистер“», – подумал Трэвис.

– Капитан! – отозвался он.

– Вы ищете Эми?

Трэвис окинул взглядом отдел и увидел Хаузер за столом, сгорбившуюся над клавиатурой.

– Да, – сказал он, проходя мимо капитана Уокер.

– Послушайте, э-э, Фрэнк, я прошу прощения, если на днях я немного резко с вами говорила. – Трэвис остановился, и Уокер замолчала. Было очевидно, что извинения даются ей нелегко. – Когда вы спросили о моем акценте.

– Неважно, забудем об этом.

– С моей стороны было неправильно так разговаривать с новым сотрудником, пусть и внештатным.

– Не переживайте, – сказал он. – Это действительно не имеет значения.

Она кивнула в знак признательности и добавила:

– Новая Зеландия.

– Что, простите?

– Я родилась в Новой Зеландии, а не в Англии, и переехала сюда со своей семьей, когда мне было восемь. Наверное, до сих проскальзывает говор из детства, хотя я сама этого не слышу.

Они обменялись еще парой вежливых слов, а затем Трэвис направился через весь отдел к столу Хаузер, а Уокер вернулась в свой кабинет.

– Как дела, Эми?

Хаузер вздрогнула от звука его голоса:

– Ух ты, Трэв, как всегда, подкрался незаметно и напугал! – Она быстро закрыла папку, которая лежала перед ней на столе. – У нас на сегодня разве запланирована встреча?

– Нет. Я был наверху по другому делу.

– Точно! Та женщина, которая нашлась на острове.

– Ребекка.

Хаузер кивнула:

– Верно. Ребекка.

Они оба замолчали и смотрели друг на друга.

– У тебя все в порядке? – спросил Трэвис.

– Все нормально, – ответила Эми, растянув губы в улыбке. – Извини, напарник, но ты застал меня в неудачное время. У меня от дел голова пухнет. Слишком много всего навалилось.

Она опустила глаза, и Трэвис подумал: «А вдруг она проверяет, не оставила ли на виду что-то компрометирующее?» Вроде бы ничего такого на столе у Хаузер не просматривалось, кроме, возможно, той папки, которую она закрыла при его появлении.

Она посмотрела на часы.

– Хочешь прогуляться?

– Прогуляться? Ты серьезно?

– Конечно! – Она улыбнулась. – Я подумала, почему бы нам не пойти выпить кофе.

Трэвис снова посмотрел на ее стол.

На папку, которую она закрыла.

– А ты не слишком занята?

Она еще раз бросила взгляд на часы, а потом встала, засунув эту папку под другую и положив обе в верхний ящик стола.

– Нет, – решительно ответила она. – Для тебя, напарник, время у меня всегда найдется.

75

Специалистку из программы помощи жертвам преступлений звали Кассандра, и она провела с Ребеккой примерно час, пока девочки играли в соседней комнате. Всякий раз, когда кто-то из детей приходил к взрослым, женщины прекращали свой разговор и болтали с девчушками как ни в чем не бывало. Но когда те возвращались к своим игрушкам, Ребекке всякий раз приходилось вновь и вновь проживать ту страшную ночь…

После того как Кассандра уехала, Ребекке показалось, что она сейчас совсем падет духом. Она смотрела на своих дочек через дверь гостиной, на невинную радость их детских игр, и терла глаза, ожидая, что сейчас разрыдается. Но слез не было. Она не плакала с тех пор, как Баунерс рассказал ей правду о той ночи с Даниэлем Фоули. Сейчас она не чувствовала гнева или отчаяния, а только какую-то абсолютную пустоту внутри, которую, как ей казалось, она никогда не сможет заполнить.

Ее взгляд упал на полку рядом с окном.

Там, на дальнем ее конце стоял снежный шар.

Ребекка рывком заставила себя подняться с кресла, подошла к окну, взяла шар в руки и уставилась через стекло на фигурку бегуна внутри. От сотрясения шара несколько снежинок пришло в движение. Она думала о Джонни, о том дне, когда он принес ей шар в подарок, перед глазами стояло его лицо, когда он вручал ей его. Она вспомнила, как он сказал ей, что серая дорожка под ногами бегуна и зеленые пятна по бокам должны были изображать Централ-парк. Но сейчас серая полоса и непроходимые стеклянные границы заставили Ребекку вспомнить о совсем другом месте.

Об объездной дороге на Вороньем острове.

О ловушке, в которой она оказалась на долгие пять месяцев.

Ребекка встряхнула шар, поставила его обратно на полку и, глядя, как бегун исчезает в снежном буране, снова подумала о своем брате.

«Я так скучаю по тебе, Джонни. Пожалуйста, вернись домой. Вернись ко мне», – прошептала она.

В тот день Ребекка так и не получила больше никаких новостей о расследовании, потому что Фрэнк Трэвис до нее не доехал.

С тех пор как она вернулась домой, каждый час тянулся для Ребекки бесконечно. Да, она занималась дочками, два или три раза забегала Ноэлла, но и лучшая подруга, и Гарет должны были ходить на работу и не могли проводить с Ребеккой все время, а полицейские активно препятствовали тому, чтобы с ней виделся хоть кто-нибудь, помимо ее ближайшего окружения, чтобы уменьшить опасность, которая все еще угрожала ей.

Вот поэтому Ребекка ждала Трэвиса с нетерпением, и не только для того, чтобы оказаться наконец в компании взрослого человека, с которым можно вести серьезные разговоры, но и потому, что он ей нравился. От Трэвиса веяло спокойствием и надежностью, напоминавшими ей об отце. Когда Трэвис был рядом, Ребекке было легко забыть, что вся жизнь ее и ее близких пошла наперекосяк.

Она позвонила ему по мобильному еще до обеда, но телефон после нескольких гудков переключился на голосовую почту. Во второй раз, в середине дня, Ребекка оставила сообщение, сказав: «Мне просто интересно, придете ли вы сегодня», а потом сделала паузу, не зная, что еще сказать. За то короткое время, что она знала его, для него было необычно не брать трубку. И он много раз говорил ей, чтобы она звонила ему в любое время.

После того как она покормила девочек ранним ужином, она попробовала дозвониться еще раз, но Трэвис снова не ответил, а когда ее телефон наконец-то загудел, это оказался Гарет, который предупредил ее, что будет поздно.

– Хорошо, – ответила она.

– У меня тут образовался один проект, который обязательно нужно закончить…

– Все в порядке, Гарет, – прервала его Ребекка.

Они не разговаривали с тех пор, как накануне вечером он признался в том, что у него есть другая, и Ребекка не собиралась его в этом винить. Жизнь продолжалась, и это было нормально и естественно. Просто сейчас ей совсем не хотелось обсуждать, как на практике будет проходить их окончательное расставание. Как-то не до этого ей было. Кроме того, она пока еще не рассказала Гарету ни о том, что ей поведала Баунерс, ни о Даниэле Фоули, и это давило на нее гораздо сильнее, чем неизбежная необходимость окончательной разборки руин их брака.

Еще через тридцать минут позвонила Ноэлла.

– Здравствуй, дорогая! – жизнерадостно произнесла она. – Мне страшно жаль, что я не позвонила раньше, но на работе у меня творился полный кошмар. Кстати, завтра я выходная, так что жди меня утром с первыми лучами солнца. И я останусь с тобой на весь день, мы будем разговоры разговаривать и еще есть пирог.

– Ты принесешь мне пирог? – с улыбкой спросила Ребекка.

– Я его уже испекла. Никакой покупной гадости. Впрочем, и мое творенье на вкус может оказаться не очень. – Ноэлла явно скромничала, потому что печь она умела бесподобно. – Так что надень завтра свободные спортивные штаны, и мы будем пировать.

До десяти часов вечера Ребекка продремала на диване, а потом ее мобильный телефон опять зазвонил. Она рывком села, стряхивая с себя сон, и постаралась побыстрее взять со стола мобильник, надеясь, что звонит Трэвис. Но это был Хендрикс, самый старший по возрасту из полицейских, который вышел охранять ее в ночную смену и сейчас находился у ее задней двери. Он сообщил, что он и его партнер Санчес заступили на дежурство.

Ребекка встала с дивана, побрела на кухню и открыла дверь во двор. Хендрикс стоял снаружи, на ступеньках крыльца, прижимая к уху телефон. Увидев ее, он отключился, сунул мобильник в чехол на поясе и произнес: «Добрый вечер, юная леди. Как ваши дела?»

– Все отлично, – Ребекка заставила себя улыбнуться. – А как вы себя чувствуете, Джимми? Не устали меня охранять?

Раньше он сказал ей, что все называют его «Джимми» из-за его фамилии[16].

– Все отлично, – ответил он. – А вот вы выглядите так, что вам явно не помешает хороший отдых и крепкий сон.

– Сейчас последую вашему совету, – заверила его Ребекка и закрыла дверь.

Поднимаясь по лестнице наверх, она посмотрела через балюстраду на дверь детской, где спали девочки. Как хорошо оказаться рядом с ними, маленькими воплощениями невинности и нормальности. На стенах у лестницы каскадом были развешены фотографии, включая даже их с Гаретом совместные снимки, но гораздо больше было фото дочек. Ее глаза остановились на портрете семьи Мерфи: ее отец, Джонни, Майк и она сама в их любимом ресторане. Затем шли отдельные снимки отца Ребекки, ее братьев, ее друзей. В верхнем ряду слева Ребекка увидела себя и Кирсти – изображение было размыто и явно сделано в такую же ночь, как и та, когда она на свою беду повстречала Даниэля Фоули.

Ребекка стояла на лестнице, вспоминая о мужчине, который изнасиловал ее, и единственное, что она могла слышать, было ее собственное прерывистое дыхание. А затем в тишину ночи вклинился еще какой-то посторонний шум.

Едва уловимое потрескивание и гул.

Никогда раньше ничего подобного Ребекка в своем доме не слышала.

76

Ребекка спустилась вниз и посмотрела из окна гостиной на улицу перед своим домом. Автомобиль нью-йоркской полиции стоял совсем рядом со ступеньками, вплотную к тротуару. Тот же самый, на котором Хендрикс и Санчес приезжали прошлой ночью: у него была вмятина на переднем крыле со стороны водителя. Обычно Санчес занимал пост перед домом Ребекки. Он был моложе Хендрикса, не шутил с ней, как его напарник, и было очевидно, что он очень серьезно относится к своей работе. За два своих дежурства он ни разу не отлучался с поста, как могла видеть Ребекка, за исключением редких посещений ее туалета.

Но сегодня вечером Санчеса нигде не было видно.

Странно… Ребекка присмотрелась внимательнее: дверь патрульной машины была приоткрыта. Зачем полицейские так поступили? Даже в районе с низким уровнем преступности таким образом они просто напрашивались на неприятности. Вопиющая небрежность, а ни Хендрикс, ни Санчес не были небрежны.

Ребекка сунула мобильный телефон в карман брюк и посмотрела в сторону кухни. Тихий гул, который она слышала, становился все громче.

Что же это такое?

В гостиной появилась Рокси, но Ребекка тут же схватила ее за ошейник и втащила в свободную спальню внизу. «Просто оставайся здесь, хорошо, Рокси?» – прошептала она, закрывая дверь и снова оглядывая гостиную. Что-то случилось. Инстинктивно она это чувствовала.

– Джимми! – позвала она, заходя на кухню.

Задняя дверь была приоткрыта.

Через щель она не видела ни Хендрикса, ни Санчеса, а только темноту. Но на полу, прямо за дверью, находился источник того самого шума, который она слышала.

Смартфон с логотипом нью-йоркской полиции.

Он лежал экраном вверх и на него приходили сообщения от операторов службы 911. Каждый раз, когда поступал сигнал полицейским в этом районе отреагировать на экстренный вызов, телефон гудел, вибрировал и немного проезжал по полу кухни. Ребекка перевел взгляд с телефона на крыльцо.

– Джимми!

На улице стояла кромешная тьма.

– Джимми!

Она находилась в шести футах от двери, рядом с выключателем света на заднем дворе – пальцы уже тянулись к нему – когда что-то заставило ее замереть на месте.

– Джимми!

Снаружи в темноте проступил какой-то серый силуэт.

– Джимми, это вы?

Человек. Во дворе точно был человек.

Она протянула руку вперед и включила свет – и тотчас силуэт материализовался, угрожающе увеличиваясь в размерах и надвигаясь на Ребекку.

Она была права: это был человек.

Но не Хендрикс и не Санчес.

Она попятилась, ударилась о край барной стойки, наткнулась на стол. Ноги Ребекки ослабли и затряслись, все тело дрожало. Стол сдвинулся, опрокинув один из стульев. Кофейная чашка, остававшаяся на столе, подпрыгнула, но не упала.

Из груди Ребекки вырвался стон.

Хайн собственной персоной неторопливо зашел на ее кухню.

77

Ребекка перевела взгляд с Хайна на заднюю дверь.

Теперь во дворе горел свет и освещал страшную картину бойни. Хендрикс лежал у самой двери: глаза открыты и остекленели, на лице входное отверстие от пули. Рядом с ним сгорбился на ступеньках крыльца Санчес: кровь скапливалась под ним, образуя рубиновое озеро, и он не шевелился.

Ребекка вспомнила о патрульной машине перед ее домом с открытой дверцей. Неужели Санчес был так неосторожен, чтобы очертя голову броситься на задний двор? Почему она не слышала выстрелы?

Впрочем, все это больше не имело никакого значения.

Оба – и Хендрикс, и Санчес – были мертвы.

Хайн меж тем приближался к двери, которая вела из кухни в гостиную. Он знал, что, если заблокирует ее, у Ребекки не будет выхода. Она могла бы выбежать на задний двор, но на улицу оттуда можно было выйти только через подвал, и, если она там окажется, он легко отрежет ей выход. Накануне вечером Ребекка сказала Баунерс, что начинает чувствовать себя в собственном доме как в ловушке.

Теперь же она действительно оказалась в западне.

Четырехдневная темная и густая щетина существенно изменила внешность Хайна, скрыв синяк на левой щеке. Низко надвинутая темная вязаная шапка скрывала порезы на лбу. Шел Хайн криво, сильно кренясь влево и подволакивая правую ногу, пострадавшую в результате аварии. С той же стороны, справа, у него в опущенной руке был пистолет с какой-то трубкой, прикрепленной к стволу. Ребекка не разбиралась в огнестрельном оружии, но поняла, что это было.

Глушитель.

Вот почему она не слышала выстрелов.

Волосы на голове Ребекки зашевелились от ужаса, когда она разглядела, что именно прикреплено к его куртке.

Сине-золотой значок. Эмблема полиции Нью-Йорка.

– Так ты полицейский? – прошептала она.

Хайн ничего не ответил, а только смотрел прямо на нее.

Так вот почему Баунерс и ее команда не могли найти Хайна и даже выяснить его настоящее имя – они не там искали! Объектом их поисков по базам данных был преступник, соответствующий описанию, а вовсе не коп. Поскольку Лима отсидел в тюрьме Райкерс, детективы предположили, что и у Хайна криминальное прошлое. Но в действительности все оказалось наоборот, он был тем, кто по долгу службы сам должен был искать злодеев, но перешел на темную сторону.

Вот почему он старался оказаться на заднем плане и в тени, когда делалась любая общая фотография. По имеющимся у полиции изображениям его невозможно было опознать. Вот почему он использовал псевдоним, и видимо не один. Вот почему за время очень интенсивного поиска, шедшего последние четыре дня, его не удавалось выявить никакими силами. У него была самая идеальная маскировка из всех возможных: полицейская форма и золотой значок детектива.

Ребекка подумала о своих дочках, спящих наверху и не знавших ничего об ужасах последних пяти месяцев жизни их матери, а затем краем глаза увидела какое-то движения на крыльце. Кто-то еще стоял там в тени.

От леденящего страха у нее кровь застыла в жилах.

Еще один силуэт вырос из темноты, как и Хайн минуту назад. На этот раз в дверях появилась женщина.

– Здравствуй, Ребекка, – сказала она.

Западня

Хаузер и Трэвис шли от здания Главного управления нью-йоркской полиции в сторону кафе «Старбакс» на Перл-стрит, когда Эми вспомнила, что забыла свой мобильный телефон.

«Я приду прямо в кафе», – бросила она и поспешила обратно, не дожидаясь его ответа. Трэвис остановился, глядя, как она спешит к уродливому темно-бежевому дому, а затем задумчиво обвел взглядом все его тринадцать этажей. Заглянуть бы в каждое окно и убедиться, что никто не следит за ним из одного из кабинетов.

«Во что ты ввязалась, Эми?» – пробормотал он.

* * *

Она позвонила через несколько минут.

– Он сейчас войдет, – сказала она.

– Хорошо, – ответил Хайн. – Уверена, что у тебя хватит духу сделать то, что требуется?

Теперь он не выказывал ей никакого почтения. Он по-прежнему зависел от нее, все еще был ей должен, но больше не был тем, кем она могла помыкать. Поскольку до сих пор именно он «подчищал хвосты» за Акселем, то теперь обе стороны убедились: она нуждалась в нем больше, чем он в ней.

– Я справлюсь, – ответила она.

Трэвис зашел в «Старбакс» и встал в конец очереди. Впереди него было пять человек, и в кафе яблоку было негде упасть. Он посмотрел на меню: Хаузер надо взять флэт уайт с миндальным молоком. Он точно знал, что она любит, хорошо изучил ее вкус за многие годы, но действительно ли он до конца разобрался в своей напарнице? У Трэвиса защемило сердце. Он не хотел, чтобы Эми была замешана в этой истории.

* * *

– Просто отведи его на подземную парковку, – сказал Хайн.

Пока он говорил, были слышны уличные шумы, а потом явственно послышалось, как задувает ветер. Хайн был в движении, направляясь к ее машине, как и планировалось. Она еще раз сформулировала про себя свою задачу: ей нужно будет убедить Трэвиса пойти с ней, заставить его поверить, что ей нужно показать ему что-то, лежащее в багажнике ее автомобиля. Возможно, придется сделать вид, что это связано с делом Луизы Мэйсон или Ребекки Мерфи. А вот поверит ли он ей – совсем другой вопрос.

Она точно знала, что Трэвис теперь начеку.

– Ты меня слышишь? – прозвучал в трубке голос Хайна. – Поняла, что я сказал?

Она почти забыла о своем собеседнике.

– Конечно. Я сделаю все, что нужно, но и ты не облажайся, – ответила она, постаравшись поставить его на место.

Резко завершив разговор, она посмотрела на Трэвиса. Он не заметил ее, когда вошел. Она сидела на одном из табуретов, спиной к нему, невидимая за другими посетителями, и следила за его отражением в окне.

Она подошла и встала в конец очереди позади него.

Он по-прежнему не замечал ее.

«Интересно, о чем или о ком он думает?» – пронеслось у нее в голове.

О Луизе? Или о Ребекке?

А может быть, об Эми Хаузер…

Трэвис не замечал ее до тех пор, пока она не поздоровалась.

Когда он обернулся, она уже улыбалась ему. День сегодня выдался теплый, но если Трэвис немного запыхался и вспотел после прогулки на солнце, она выглядела безупречно. Ослепительно белая блузка нарядно контрастировала с темно-синим брючным костюмом. Очень светлые, почти белые волосы убраны в хвост на затылке, и эта простая, но элегантная прическа ей очень шла.

И она улыбалась.

Про нее всегда говорили, что она мало улыбается.

Но у Трэвиса сложилось совершенно другое впечатление.

– Извините, не заметил вас, шеф, – сказал он.

Начальник детективной службы Кэтрин Маккензи вновь улыбнулась ему в ответ.

– Можете не называть меня «шефом», Фрэнк, – произнесла она. – Мы же в кафе, а не на работе.

78

Женщина зашла в дом Ребекки и оглядела кухню.

Она была высокой и элегантной, одета в модное черное пальто удлиненного силуэта. Очень светлые волосы убраны от умело накрашенного лица, ногти со свежим маникюром. Одним длинным пальцем она тихонько постучала о край раковины, проходя мимо. Остановившись у кухонного стола, она вытащила из-под него стул, села, а затем жестом указала Ребекке на место рядом с собой.

Ребекка не шелохнулась.

– Мы никогда не встречались, – сказала женщина. – Я Кэтрин Маккензи.

При первом же взгляде на вошедшую Ребекка подумала, что, наверное, знает ее, но откуда? Ответа на этот вопрос у Ребекки не было.

– Почему бы тебе не присесть? – продолжила Маккензи, но Ребекка снова не подчинилась.

Вместо этого она подумала: «А что, если закричать? Услышат ли соседи? И вообще, дома ли они?»

– Знаешь, Ребекка, по твоему лицу я могу читать как по книге, – как ни в чем не бывало проговорила Маккензи. – Во-первых, ты не можешь понять, где меня видела. Ну и, во-вторых, собираешься что-то против нас предпринять. Так что давай-ка садись рядом со мной и без глупостей. И тогда, возможно, я скажу тебе, где находится Джонни.

Ребекка прищурилась. В какие игры играет с ней эта женщина?

– Так где же мой брат? – хрипло спросила она.

Со своего места справа от Ребекки Хайн щелкнул выключателем наружного освещения, и двор погрузился в темноту. После этого Маккензи села, расстегнув пальто и открыв черное платье с синей отделкой. – Хочешь правду? Лично я не знаю точно, где твой брат. Но он знает, – она кивнула в сторону Хайна.

– И что же? Он сейчас отвезет меня туда?

Ни один из них не ответил.

Хайн не собирался ее никуда везти.

Он пришел сюда, чтобы ее убить.

Ребекка украдкой посмотрела по сторонам, выискивая хоть что-то, что можно было бы использовать как оружие. Но даже если она и найдет такую вещь, разве можно защититься от убийцы с пистолетом?

– Все дело в том, что я человек довольно известный, – задумчиво продолжала между тем Маккензи. – Поэтому ты меня и знаешь. Должно быть, видела мой портрет в газете или в вечерних новостях, когда речь шла о работе полиции.

«Точно!» – подумала Ребекка. В голове ее начала складываться определенная картина. Маккензи тоже была служащей полиции, но гораздо более высокого ранга. Ребекка вспомнила, что видела ее фотографию. Словно подтверждая ее мысли, Маккензи произнесла: «Я начальница всех детективов».

«Значит, они все в этом замешаны. На каждом уровне», – пронеслось в голове у Ребекки.

– Зачем вы это делаете? – произнесла она вслух.

Дрожь в голосе выдала ее страх.

– Какой красивый дом, – проговорила Маккензи, оглядывая кухню, как будто бы даже не слыша вопроса Ребекки. – Мы с Акселем – ты, наверное, знаешь его как Даниэля, – как-то вместе жили в одной квартире, когда нам было лет двадцать, которая размером не превышала эту кухню.

«Значит, Фоули – любовник этой женщины», – подумала Ребекка.

Еще одна недостающая деталь встала на место.

– Помню, что первое, что сделал Аксель, так это купил себе огромное кожаное кресло, – продолжила Маккензи, растягивая рот в странной улыбке. – Он был первостатейным эгоистом, но я любила его и не замечала многих предупреждающих знаков. Просто игнорировала их.

Она вновь посмотрела на Ребекку.

– Хочешь верь, хочешь нет, – сказала она, – но Аксель всегда был таким обаятельным. Мог покорить любую.

– Ни хрена! – Ребекка отбросила всякую осторожность. – Твой парень был гребаным грязным насильником.

– Он не был моим парнем, дорогая, – вкрадчиво проговорила Маккензи. – Неужели ты думаешь, что я бы так старалась из-за мужика, с которым сплю? Если бы он был моим любовником, я бы заставила вот его, – она махнула рукой в сторону Хайна, – сразу же пристрелить Акселя без лишних разговоров в ночь гибели Луизы Мэйсон. Стала бы я заваривать всю эту кашу из-за мужа или любовника?

– Тогда кем он тебе приходился? – спросила Ребекка, стараясь выиграть время.

– Позволь мне начать издалека. Давай я тебе расскажу о некоторых своих коллегах. Они считают, что я лесбиянка. Даже называют меня «лесбухой» за моей спиной. Они делают это по двум причинам. У одних срабатывает некий защитный механизм, потому что они не могут смириться с тем, что женщина занимает руководящую должность, а не сидит дома и не утирает сопли своему многочисленному потомству. Они думают, что, обзываясь таким образом, они причиняют мне боль или унижают. Как бы не так! Но это наглядно показывает уровень мышления некоторых придурков, с которыми я вынуждена иметь дело по службе.

Маккензи снова оглядела кухню и задержала свой взгляд на полке рядом с окном. Она смотрела на снежный шар Джонни. На мгновение Ребекка подумала, какой бы абсурдной ни была эта мысль, что та знает, насколько эта вещь дорога для Ребекки.

– Другая причина, по которой люди думают, что я лесбиянка, – сказала Маккензи, – заключается в том, что они ничего не знают о моей личной жизни. Они видят, что я стараюсь продвигать по службе женщин-полицейских и при этом не хожу ни на какие мероприятия с мужчинами. Ну, женщинам я больше доверяю. А причина, по которой никто ничего не знает о моей личной жизни, связана как раз с Акселем.

Она оторвала взгляд от снежного шара.

Плечи Маккензи приподнялись, она глубоко вздохнула:

– Ты была права, назвав Акселя насильником. Ему так больше нравилось. А еще он умудрялся все делать невовремя. Возьмем, к примеру, Луизу Мэйсон. Я возглавила службу детективов меньше года назад и, когда она умерла, занимала свой пост всего-то чуть больше пяти месяцев. И раньше, заметь, я так высоко забраться никак не могла, потому что мне не повезло родиться с парой сисек. Так вот, за это недолгое время я изо всех сил старалась сколотить вокруг себя ту команду, которую хотела. Я избавилась от идиотов, взяточников, расистов, словом, от всех дерьмовых копов, внедрившихся в нашу службу и разъедавших ее изнутри, как раковая опухоль. Я ведь была на том самом благотворительном ужине, потому что меня туда пригласили как успешного руководителя. И я так гордилась тем, как идут дела! А что же в это время сделал Аксель, пока я купалась в лучах славы? Раздробил череп Луизы Мэйсон, как орех, парой этажей ниже.

Слова Маккензи потрясли Ребекку.

Впервые кто-то, кто знал Даниэля Фоули, подтвердил самые мрачные догадки полиции, и этот кто-то – сама из их рядов.

Маккензи, казалось, полностью отдавала себе отчет в происходящем.

– Тебе, наверное, хочется узнать, как оно все обернулось и чем кончилось, – сказала она, и Ребекка отчетливо поняла две вещи: во-первых, Маккензи действительно собиралась сделать признание и, во-вторых, в живых ее, Ребекку Мерфи, после этого никто не оставит.

– Аксель не был моим парнем, – продолжала меж тем Маккензи как ни в чем не бывало. – Да и не так важно, с кем ты занимаешься сексом. Но вот семья… – она вздохнула. – Мы с тобой оба знаем, что семья – это совсем другое дело.

Семейное дело

– У вас есть семья, Фрэнк?

Они все еще стояли в очереди за кофе. Трэвис бросил взгляд в окно, гадая, куда подевалась Эми Хаузер, а затем снова переключил свое внимание на Кэтрин Маккензи. Он улыбнулся ей, снова подумал, насколько она привлекательна, когда отвечает улыбкой на улыбку, и сказал: «Да. У меня двое детей. Сын и дочь. Марк сейчас в Лос-Анджелесе и занимается видеоиграми. И не спрашиваете меня, что конкретно он делает – это выше моего понимания. Габи учится на последнем курсе в университете на Среднем Западе».

– В Чикаго?

– Да, там.

– Вот и славно, – сказал Маккензи. – Вы часто их видите?

Трэвис пожал плечами:

– Не так часто, как хотелось бы.

– И, наверное, то, что вы снова работаете на полицию Нью-Йорка, хотя и вышли на пенсию, не помогает вам встречаться с детьми чаще. Кстати, как идет дело Ребекки Мерфи?

– Идет потихоньку. Дело это сложное.

Маккензи кивнула.

Очередь по-прежнему не двигалась.

– А вы? – спросил Трэвис. – У вас есть дети?

– Нет, – ответила она. – Раньше было не до того, а теперь, как говорится, поезд уже ушел.

Трэвис не знал, как на это реагировать.

– Было бы неплохо обзавестись парочкой, – добавила она, – но я так и не встретила подходящего мужчину…

Ее взгляд остановился на нем, глаза странно блеснули, и Трэвис почувствовал, как между ними словно бы вспыхнули искры. Прошло так много времени с тех пор, как он находил какую-либо женщину привлекательной и она отвечала взаимностью, и теперь он не знал, что в таких случаях надо делать. А потом он вдруг вспомнил о Наоми и о том, что она говорила ему на протяжении многих лет, и быстро спустился с небес на землю. Маккензи была начальницей, лет на десять моложе его. Красивая женщина, увлеченная карьерой. А он стар и уже не преследует никаких амбициозных целей в жизни.

Неужели ей может быть интересен мужчина вроде него?

Маккензи начала говорить о том, что в буквальном смысле замужем за своей работой и иногда даже сожалеет об этом, а Трэвис упомянул о своем разводе с покойной женой и о том, как трудно бывает найти баланс между работой и семейной жизнью. В конце концов, когда до них дошла очередь, Трэвис предложил угостить Маккензи, но она отказалась, заявив, что лучше сама купит ему его черный кофе – и это меньшее, что полиция Нью-Йорка должна ему после всего того, что он сделал.

Пока они ждали своих напитков, она снова улыбнулась ему и сказала:

– Знаете, Фрэнк, с вами очень легко разговаривать.

– Вы серьезно?

– Конечно, серьезно. Разве вам не говорили, что «лесбуха», как меня некоторые называют, никогда не смеется и не шутит.

Трэвис скривился.

– Не волнуйтесь, – сказала она. – Мне наплевать на это прозвище.

– Правда?

– Есть другие вещи, о которых стоит беспокоиться, – выражение ее лица неуловимо изменилось, и, прежде чем Трэвис попытался понять, что это было, она проговорила: – Во всяком случае, я действительно считаю, что с вами легко разговаривать.

– Моя бывшая жена не согласилась бы с вами.

– Ну, значит, она ошибалась.

Трэвис был заинтригован – Кэтрин Маккензи, казалось, действительно наслаждалась его обществом, и когда он снова вспомнил об Эми Хаузер, его первая мысль была не о звонке на телефон, стоявший на столе Эми, на который он ответил, и не о подозрениях по поводу ее возможной причастности. Он вспомнил, как Эми посмеялась, когда они вышли со встречи с Маккензи, что Маккензи на него запала.

– Но с семьей, с близкими иногда бывает трудно, – прервал его размышления голос Маккензи.

– Простите, что вы сказали?

– Просто мысли вслух, – ответила Маккензи. Она не отрываясь смотрела на улицу из окна кофейни, но, как показалось Трэвису, интересовал ее не типичный городской пейзаж, а что-то другое. Словно она на миг ослабила бдительность, не зная об этом. – Я имела в виду ваш рассказ о разводе и о том, что дети теперь от вас далеко. То есть в любой семье не всегда все радует.

Трэвис внимательно смотрел на ее:

– А ваши близкие вас поддерживают? Вы родом отсюда?

Она вздохнула, и Трэвис понял, что эта тема не из ее любимых, но Маккензи продолжала:

– Я выросла на Стейтен-Айленде. Я очень любила свою маму, по-настоящему любила, но у нее было много проблем – в наши дни сказали бы, что она была психически нестабильна. – Маккензи усмехнулась. – А знаете, Фрэнк, вы в своей мягкой манере умудряетесь выведать у людей всю подноготную. Наверно, вы чертовски хорошо умели проводить допросы.

– Что было, то было, скажу без ложной скромности, – признался Трэвис.

– У меня был сводный брат, – снова заговорила Маккензи, и вновь по лицу ее пробежала тень. – Мой отец любил развлекаться на стороне, и этот парень был результатом одного из его романов. Когда его мать умерла, парень переехал жить к нам. Отец его не усыновил, не взял под опеку официально. То есть с точки зрения государственной системы он не имел к нам отношения. Сейчас такое невозможно, да и тогда, в семидесятых, это сложно было представить, но так оно и было.

– Вы двое дружили?

– Да, мы были не разлей вода. Он был старше меня на два года, и я всегда хотела брата. Но, знаете, было в нем что-то такое…

– Что было не так?

– Он иногда странно себя вел, попадал в неприятности в школе. Мой отец был полным придурком, и дома у нас постоянно случались скандалы. В принципе, если твой отец раз за разом заявляет, что никогда не хотел тебя, то можете представить себе, как это повлияет на и так трудного подростка. В общем, в переходном возрасте брат собрал полный комплект: вандализм, мелкое воровство и так далее. И еще он мог причинять боль. Однажды отец разорался из-за того, что соседский кот нагадил в нашем дворе, а на следующий день у кота оказалась сломана лапа.

Она замолчала, и они с Трэвисом обменялись взглядами.

– Он просто пытался угодить моему отцу, – тихо сказала она, но Трэвис увидел на ее лице тень сомнения и подумал, что, скорее всего, она просто хотела так думать. Искала брату оправдание. Возможно, ее брат покалечил кота не только для того, чтобы угодить отцу, который не хотел его.

Возможно, ему просто нравилось причинять боль живым существам.

Тут как раз подоспел их кофе, и Маккензи взмахом руки закрыла тему со словами: «Черт возьми, я не знаю, почему я вам все это рассказываю».

Трэвис тоже не знал, но догадывался.

Наверное, она никогда не могла никому рассказать о своем брате, но всегда хотела это сделать. Избавиться от призраков прошлого. Но теперь Трэвис задавался вопросом, почему она выбрала именно его, чтобы открыться, и почему именно сейчас. Почему призналась человеку, которого едва знала? Она построила всю карьеру на том, чтобы никогда никому не уступать ни дюйма. Даже если, по ее словам, с Трэвисом было так легко разговаривать, разве это причина?

Она посмотрела на третий стаканчик кофе, ожидавший их на барной стойке, с надписью «Эми», и спросила:

– Вы ждете Хаузер?

– Вообще-то да, но она что-то не торопится.

Маккензи кивнула:

– Наверное, занята, но придет обязательно. Может, это и к лучшему, что ее пока нет, потому что мне надо вам кое-что показать.

Трэвис удивленно посмотрел на нее.

– У меня в машине есть очень любопытные материалы, – сказала она и посмотрела на часы.

– У вас в машине?

– Да, и это может иметь отношение к тому, над чем вы сейчас работаете.

– Что вы имеете в виду?

– Я бы предпочла не обсуждать это здесь, – сказала она, оглядываясь по сторонам.

«Интересно, касаются ли эти материалы одного из старых дел, которые поручила ему Хаузер? Или дела Луизы Мэйсон? Или Ребекки?» – подумал Трэвис. Он посмотрел в окно, чтобы убедиться, что Хаузер даже не на подходе.

Заинтригованный, он повернулся к Маккензи и сказал: «Конечно, давайте пойдем и посмотрим, что там у вас, прямо сейчас».

79

– Аксель был моим братом, – тихо сказала Маккензи, обращаясь к Ребекке. – Может быть, официально он им не считался, но какое это имеет значение? Большую часть моего детства и юности он был всем, что у меня есть.

Маккензи вновь пристально посмотрела на снежный шар, глубоко вздохнула и произнесла:

– Аксель был каким-то не таким. Всегда поступал так, как ему вздумается… – и снова замолчала под гнетом нахлынувших воспоминаний. Ребекка тоже кое-что вспомнила: в то утро, когда она проснулась в квартире Фоули, он ведь не сказал, что не женат, а выразился как-то обтекаемо, говорил, что в его жизни есть женщина, которая ему дорога, и что он не собирается рассказывать ей о происшедшем.

– В тот вечер он был в баре отеля и что-то подсыпал в напиток Луизы, – продолжала меж тем Маккензи. – Когда он увидел, что его снадобье начало действовать, он сказал ей, что собирается отвезти ее домой. И, вероятно, она уже была не в том состоянии, чтобы спорить. На самом деле он собирался отвезти ее туда же, куда и тебя – в пентхаус «Ретриграма». Он же, черт возьми, был важной шишкой в отделе по связям с общественностью, а именно это подразделение занималось бронированием корпоративных апартаментов для клиентов компании. А теперь угадай, кто взвалил на себя эту функцию? Ну конечно же, Аксель! Хотя с этой работой и помощник бы справился. Просто Аксель должен был знать, когда пентхаус будет свободен.

Маккензи наклонилась вперед, опершись локтями на стол и уставившись на Ребекку, а потом вновь заговорила:

– Много лет Аксель был любимцем женщин и легко укладывал их в постель, а потом, когда стал старше, ситуация изменилась. Они с удовольствием флиртовали с ним, ходили в рестораны за его счет, но не каждая хотела с ним спать. И тогда в Акселе начал расти гнев. Гнев и разочарование. Потому что он почувствовал себя слабым и отвергнутым. Понимаешь, Ребекка, у него была зависимость. Зависимость от секса. Для него секс был очень важен. Таких мужчин на самом деле кругом пруд пруди. Многие только о своем члене и могут думать и говорить. Но у них все и заканчивается этими самыми разговорами. А Аксель был другой! Когда он перестал получать от любой из женщин то, чего хотел, он сменил тактику. И в этом ему помогли таблетки, которые он где-то раздобыл. И так получалось, что его никто и никогда не отвергал. Представляешь, девушка или женщина просыпается на следующее утро и видит перед собой «Мистера Само Очарование», который выдает проверенную историю о том, что «мы вчера с тобой очень сильно напились». А на самом деле он таскал их в ту квартиру и творил с ними что пожелает. А они про это не помнили. Ясное дело, я не знала, чем он занимается, пока он не убил Луизу. Вот тогда все и открылось. Именно тогда мы узнали, что это была не просто одна роковая ошибка. Их было так много, что он даже не мог вспомнить их имена…

Ребекка почувствовала, что ее сейчас стошнит. Сглотнув ком в горле, она отважилась спросить:

– Ты что, хочешь сказать мне, что твой брат вдруг ни с того ни с сего решил стать серийным насильником?

– Нет, – ответила Маккензи. – Эта темная сторона жила в нем всегда. Время от времени она прорывалась наружу. Я ведь была хорошим копом и прекрасно понимала, что это значит. Я должна была бить тревогу. Но как сестра я отрицала очевидное, делала вид, что ничего не замечаю.

Ребекка тотчас вспомнила, как раньше Маккензи что-то говорила о «предупреждающих знаках». А та продолжала совершенно бесстрастным тоном:

– Наверное, я даже сейчас немного лукавлю. Подспудно я уже тогда понимала, что каким-то образом он может испортить мне карьеру. Вот почему я давным-давно отгородилась от Даниэля. Поставила барьер между нами. Он никогда не знал номер моего настоящего мобильного телефона, а только предоплаченного одноразового. А он не знал, что это одноразовый номер. Я не звонила ему, не слала сообщений по электронной почте, старалась не встречаться с ним там, где меня могли узнать. Я позволяла ему приходить ко мне домой, но только поздним вечером или ночью. Я оправдывала себя тем, что мне нужно быть очень осторожной, чтобы защитить свою жизнь и работу. Я сказала себе: «У Акселя есть проблемы, и кто-то может воспользоваться этим, навредить мне». Но сейчас, как ты видишь, это не помогло. И, наверное, дело в том, что я всегда знала, на что он способен. Видела, как зло растет в нем и может поглотить его полностью.

При этих словах Маккензи Ребекка увидела, что Хайн приблизился к ней и посмотрел на нее как-то по-особенному, словно хотел что-то сказать своей бывшей начальнице. Меж тем та продолжала, не замечая этого:

– Я много раз спрашивала себя, почему он не трахал всех своих девок в каких-нибудь глухих переулках или… не знаю… в туалетах ночных клубов, чтобы они вообще о нем ничего не знали. Но потом я поняла: рассказывая женщине наутро историю о том, как «мы вместе напились до бесчувствия», он располагал каждую из них к себе, казался им приятным парнем без всяких отклонений. Зная Акселя, зная, каким он мог быть заботливым и даже нежным, когда одержимость грубым сексом его отпускала, я думаю, он хотел продолжения, каких-то нормальных отношений. Бьюсь об заклад, ты ему действительно понравилась, что-то такое особенное он в тебе углядел. Но он зашел слишком далеко, и в этом была вся проблема. Вот почему у нас не было другого выбора, кроме как избавиться от тебя. Он ведь сказал тебе не только свое настоящее имя, но и свое прозвище и даже фамилию.

Ребекка живо вспомнила свой сон, и слова «Ты должна остаться, Ребекка!» вновь всплыли в ее памяти. От мысли о том, что она и вправду понравилась маньяку, она содрогнулась от омерзения.

Едва она успела об этом подумать, Хайн сделал еще один шаг вперед – и на этот раз Ребекка поняла, что он хочет донести до Кэтрин Маккензи. «Стоп! – хотел сказать он. – Никаких признаний!»

Но для Маккензи, видимо, было очень важно выговориться. Выплеснуть те смешанные чувства, которые она испытывала к своему единокровному брату, ненависть за то, что его выбор чуть не пустил под откос ее жизнь и карьеру. В конце концов, кому еще она сможет признаться в том, что сделал близкий ей человек – и что она сама так долго держала в секрете – как не другой женщине, доживающей свои последние минуты?

– Нам нужно заканчивать эту говорильню и смываться отсюда, – Хайн впервые открыл рот с тех пор, как он появился на кухне Ребекки.

Ребекка посмотрел на него, на его пистолет, увидела, что он взглядом ждет от Маккензи команды, но ее не последовало.

– Не тебе меня учить, что нужно делать, – тихо, но веско сказала она.

– Нет у нас времени на все это дерьмо.

– Знаешь, поскольку та, кого ты должен был прикончить во что бы то ни стало, еще дышит, – она указала на Ребекку, – у нас есть столько времени, сколько я посчитаю нужным.

Хайн промолчал.

– Наш великий детектив, видите ли, был в Майами, – сказала Маккензи, словно отвечая на невысказанный вопрос Ребекки о том, почему Хайн послал на остров вместо себя Лиму. – Он был частью объединенной оперативной группы, направленной для ареста какого-то придурка из Бронкса, возомнившего, что он – Тони Монтана[17]. Решение о том, как поступить с тобой, мы принимали буквально в последнюю минуту. Мы слушали твои телефонные разговоры, читали твои сообщения и тут вдруг узнали, что ты собираешься отправиться на Вороний остров. Что может быть лучше? Только Хайн не мог туда экстренно последовать за тобой, потому что находился за 1200 миль оттуда. Тогда он дал задание Лиме – человеку, который не просто нарушал закон, но и сливал Хайну время от времени важные сведения об очень серьезных людях. Такой не откажет! Если бы мы знали, чем все обернется…

«Значит, Лима был не просто преступником: он был информатором Хайна», – подумала Ребекка.

Хайн покачал головой с мрачным выражением лица, всем видом подчеркивая, что не одобряет такую откровенность.

– Во всей этой истории были сплошные совпадения по времени, – продолжала Маккензи, развивая затронутую ею раньше тему. – Я болтала на благотворительном вечере с одним из ответственных за сбор средств, когда мне позвонил Аксель.

Ребекка поняла, что они вернулись в ту ночь, когда была убита Луиза.

– «Кэти, помоги мне! – произнесла Маккензи, глядя в пространство, ее голос изменился в подражание голосу брата. Даже при не очень умелой имитации эффект был пугающим. – Ты должна мне помочь. Я страшно напортачил».

Маккензи замолчала, а потом подняла голову и, глядя прямо в глаза Ребекке, безжалостно продолжила:

– Он отвел ее к своей машине на подземную парковку под отелем, и тут она стала просыпаться. То ли он не рассчитал с таблетками, то ли у него их уже мало оставалось… В общем, она начала сопротивляться, а он ударил ее и потом полностью потерял над собой контроль.

– Кэтрин, – проговорил Хайн, – остановись! Это ты сейчас теряешь контроль!

– Он продолжал бить ее кулаками прямо в лицо, до тех пор пока не превратил это самое лицо в кровавое месиво.

После этих слов Маккензи наступила пугающая тишина.

Даже Хайн замолчал и замер. Продолжение легко читалось: Фоули позвонил своей сестре, а она позвонила Хайну.

– Хайн – он такой, – вновь заговорила Маккензи, обращаясь к Ребекке. – Лучше его не злить, а сейчас он просто в ярости. Он не хочет, чтобы ты знала о его провале, и я понимаю почему. Он же мастер решать проблемы и делать это скрытно. Много лет мне в этом помогал. А за дополнительную плату вообще готов на все. Но чтобы никакой огласки, никакого лишнего шума. А для меня принимать тяжелые решения ох как непросто. Я умею интриговать, могу нарыть компромат на своих противников, но убивать, насиловать, закапывать трупы – совсем не мой метод.

Ее лицо исказилось.

– Хотя теперь даже и не знаю… – Она оглянулась через плечо и скользнула взглядом по скорчившимся фигурам мертвых полицейских на заднем крыльце, как будто бы только сейчас осознавая, что они с Хайном совершили. – Наверное, я понимала, во что ввязываюсь. Но если ты хочешь добиться чего-то существенного, будь готов играть грязно. А если встаешь хоть на минуту на темную сторону, как мы сделали в ту первую ночь, когда заставили Луизу исчезнуть, то будь готов пройти весь путь. Таков закон жизни. Он, – кивок в сторону Хайна, – сказал, что я не должна сюда приезжать, что не стоит этого делать, но я решила, что стоит.

Ребекка украдкой посмотрела на Хайна. Он стоял футах в шести, пистолет дулом вниз в опущенной руке, взгляд пустых глаз устремлен на нее. Она подумала о девочках, а потом о Гарете. Во сколько он будет дома? Чем дольше продолжался рассказ убийцы, тем дольше Ребекка оставалась в живых, тем больше была вероятность того, что Гарет скоро окажется здесь. И тогда он станет еще одной невинной жертвой на пути Кэтрин Маккензи к власти.

Маккензи вдруг приложила ладонь к губам, как будто бы хотела затолкать обратно все неосторожные слова, сказанные ею сегодня вечером, но потом тряхнула головой и продолжала:

– У меня всегда все было спланировано. Руководитель службы детективов – это только одна из ступенек карьерной лестницы. Дальше я собиралась стать первой женщиной-комиссаром полиции Нью-Йорка. А что потом? Я могла бы даже баллотироваться на пост мэра. Могла бы кое-кого умаслить в округе Колумбия и получить назначение в Комитет внутренней безопасности. Я всегда была готова принять участие в подковерных играх, если это приведет меня на самый верх. Я могу быть безжалостной! Но сейчас… Что мы имеем? Луиза. Ты. Твой брат. Все остальные женщины, которых Аксель изнасиловал и которые даже не знают об этом: это не игра. Когда Хайн позвонил мне и сказал, что ты все еще жива, когда он, наконец, вернулся в Нью-Йорк, потому что его командировка закончилась, мы поняли, что нам придется заставить замолчать и Фрэнка Трэвиса…

– Что?!

– Фрэнк слишком много знал, слишком глубоко влез в это дело.

Ребекка смотрела на Маккензи в упор:

– Ты хочешь сказать, что Фрэнк тоже мертв?

Маккензи невозмутимо встретила ее взгляд, словно сожаления о наивности Ребекки.

– Конечно, он мертв, – лениво протянула она. – Неужели ты думала, что я смогу оставить его в живых?

Развязка

– Простите, Фрэнк, что завела этот разговор, – сказала Кэтрин Маккензи, когда они спустились на лифте на парковку. – Даже не знаю, что на меня нашло.

– Вам не нужно извиняться, – запротестовал Трэвис.

– Я никогда никому не рассказывала о своем брате.

Она встретилась с ним взглядом, который вдруг стал холодным и непроницаемым.

– Что ж, – сказал Трэвис, – я рад, что вы оказали мне такое доверие.

Маккензи просто кивнула в ответ.

Когда двери лифта открылись на нижний ярус паркинга, она указала на свою машину – темно-синий «мерседес» – и объяснила:

– У меня в багажнике лежат несколько папок. Я думаю, что там найдутся сведения, которые вам могут помочь.

– Отлично, – проговорил Трэвис, но уже без энтузиазма.

Тогда в кафе, ему показалось, что он действительно нравится Маккензи, да и она заставила его испытать забытое волнение, овладевавшее им в присутствии интересной женщины, но сейчас это ощущение взаимной симпатии куда-то делось.

В кармане брюк завибрировал его мобильный.

Трэвис достал телефон, увидел, что звонит Эми Хаузер, взглянул на компактный картонный поднос со своим напитком и с кофе для Эми, надежно закрепленными в его гнездах, который держал в свободной руке, и наконец ответил.

– Ты куда пропал? – спросила Хаузер.

– Буду через пять минут.

Когда они подошли к «мерседесу», Маккензи пультом дистанционного управления открыла багажник. Тот был почти пуст, не считая двух больших коробок посередине.

– Вот они, – сказал Маккензи.

Мобильный телефон Трэвиса снова завибрировал.

Это вновь была Хаузер, но уже с сообщением.

«Хайн может быть полицейским», – прочитал Трэвис и вдруг споткнулся.

– Все в порядке, Фрэнк? – спросила Маккензи.

Он снова взглянул на текст сообщения, затем остановился в восьми футах от «мерседеса», держа в одной руке свой мобильный, а в другой поднос с кофе, глядя в пространство между Маккензи и двумя картонными коробками в багажнике – и в эту самую секунду понял, что был прав. Что его внутренние сигналы тревоги были правильными.

Но к тому времени было уже слишком поздно.

– Не двигайся, – произнес голос позади него. Он почувствовал, как в затылок ему ткнулось дуло пистолета. Он никого не успел увидеть и не слышал, как человек с оружием приблизился к нему.

Но он узнал голос.

Он принадлежал тому, кто звонил Хаузер, когда Трэвис снял трубку на ее столе. Тому, кто посоветовал заняться Джоном Мерфи.

Трэвис снова посмотрел на Маккензи и увидел, что на какой-то миг ее глаза наполнились слезами. Что это было: сожаление или угрызения совести? И тогда он понял, почему она рассказала ему о своем брате, почему она пыталась изгнать этого призрака из своих воспоминаний.

Причина была проста – этот рассказ не будет иметь никаких последствий.

Трэвис никогда не сможет никому передать услышанное, потому что очень скоро погибнет.

– А теперь залезай в этот чертов багажник, – потребовал Хайн.

80

– Фрэнк слишком много знал о Луизе, – проговорила Маккензи, – о тебе, обо всех этих делах и о связи между ними. Жалко, что так получилось. Мне он понравился, он оказался умным и добрым человеком. За то короткое время, которое я провела с ним, я поняла, почему он был таким хорошим полицейским: Трэвис умел располагать к себе, был тем, кому можно доверять.

Маккензи замолчала с печальным выражением лица, и печаль эта была искренней.

– После того как я поговорила с ним сегодня, я поняла, что должна, нет, просто обязана прийти сюда этим вечером.

Сначала Ребекка от волнения не поняла, о чем идет речь, а потом до нее дошло: после того, как Маккензи призналась Фрэнку в том, что у нее был единокровный брат, она почувствовала облегчение.

И теперь она признавалась Ребекке, которую они с Хайном скоро собираются уничтожить, в остальном.

В груди у Ребекки защемило от скорби по Трэвису, а затем Маккензи снова заговорила:

– Сначала я просто сидела и слушала, что говорит мне Хайн, а он жестко инструктировал меня, что мне нужно будет сделать. А потом я убила Фрэнка. – Маккензи замолчала, но ее слова словно бы остались висеть в воздухе. Значит, Кэтрин Маккензи хладнокровно лишила жизни Фрэнка Трэвиса! Ребекка почувствовала, что ее сейчас стошнит от ужаса и ненависти.

– После того как я выстрелила в него, – хрипло проговорила Маккензи, – я вдруг подумала: «Посмотри на себя, посмотри, кем ты стала!»

Хайн шагнул вперед:

– Кэтрин, прекрати!

– Я полностью утратила контроль, больше не знаю, что я делаю.

Ребекка не могла понять, говорит ли Маккензи с Хайном или сама с собой.

Но впервые за этот вечер у Ребекки появился хоть какой-то шанс: Хайн прошел мимо нее, выпустил ее из поля своего зрения. Она посмотрела налево, на кухонный нож, прилепившийся к магнитной полоске на стене. До него было не меньше трех шагов – слишком далеко даже сейчас, когда Хайн отвлекся. Справа от Ребекки столешница была пуста. Хотя нет, не так!

Посередине лежала гранитная разделочная доска.

– Я стала одной из тех, с кем боролась всю свою жизнь, – тихо говорила Маккензи. Под глазом у нее появился едва видимый мазок потекшей туши. – Я убийца!

Хайн сжал в руке пистолет.

Пока эти двое смотрели друг на друга, Ребекка сделала шаг вправо, ближе к гранитной разделочной доске.

– Кэтрин, послушай меня, – сказал Хайн, медленно приближаясь к столу. – Я знаю, что с тобой происходит. Сначала ты разоткровенничалась с Трэвисом, почувствовала облегчение, а теперь выкладываешь все этой сучке, которая уже давно должна кормить червей. Кому ты признаешься следующему? Копу или журналисту? – Хайн надвигался на Маккензи и уже был на расстоянии вытянутой руки от Ребекки. – Сейчас ты последний раз открывала рот по этому поводу, поняла? Потому что ты уже подсела на эти свои гребанные признания, как на наркотик.

Маккензи молчала.

– Пора положить этому конец!

Он имел в виду не только признание Маккензи. Он хотел сделать то, ради чего оказался здесь: разорвать ту связь, что существовала между Ребеккой, Луизой и другими жертвами Даниэля Фоули. И Кэтрин Маккензи уже не имела над ним власти. Хайн видел смерть, вызывал ее и теперь был одержим ею.

Повисло тяжелое молчание.

Наконец Маккензи пробормотала:

– Ты прав. Нам нужно покончить с этим.

Хайн развернулся в сторону Ребекки, но так и не завершил движения.

От громкого выстрела кухня как будто бы взорвалась и разлетелась на куски, отчаянно залаяла Рокси, а когда Ребекка обрела способность воспринимать происходящее, Хайн уже был отброшен силой выстрела на столешницу. Его голова откинулась назад, кровь залила лицо Ребекки, а потом он рухнул на кухонные шкафы и как тряпичная кукла сполз на пол. Теперь Ребекка смотрела сверху вниз, как он пальцами зажимает рану на груди, в ушах у нее все еще стоял звон.

– Какого черта?! – прокричала она, но ей от испуга показалось, что она просто шевелит губами.

Маккензи все также сидела за столом.

Она почти не двигалась, глаза остекленели.

В руке она сжимала пистолет с коротким стволом.

– Кажется, пора вызвать полицию, – с нечеловеческим спокойствием произнесла она.

81

Ребекку трясло от прилива адреналина.

– Вызови полицию, – повторила Маккензи.

Ребекка смотрела на нее, утратив дар речи, и в доме слышался только лай Рокси, запертой в комнате.

– Вызови их.

Ребекка вытащила из кармана мобильный телефон. «Зачем Маккензи стреляла в него?» – подумала она. Может быть, Маккензи нужно было приехать сюда и признаться, чтобы вновь почувствовать себя свободной? Ее тайны – вина, раскаяние, стыд – были для нее такой же тюрьмой, какой был остров для Ребекки?

– Мне нужно помочь ему, – сказала Ребекка, указывая на Хайна.

Маккензи покачала головой.

– Он умрет, если мы ничего не сделаем.

– Просто позвони в полицию, – повторила она и навела пистолет на Ребекку. Теперь он показался той гораздо больше и страшнее. – И побыстрей, пока я не передумала.

Ребекка набрала 911 и сказала, что в ее доме произошла стрельба. Она дала им свой адрес, но не назвала имя Маккензи. Когда она нажала на отбой на телефоне, Маккензи отвела свой пистолет в сторону и проговорила:

– Он сказал мне, что будет лучше, если он придет один.

Ее голос был лишен эмоций. Она не смотрела ни на Ребекку, ни на Хайна. Она не воспринимала то, что окружало ее. Она смотрела в будущее: в тот момент, когда появятся полицейские, ее карьера закончится и все, ради чего она трудилась всю свою жизнь, пойдет прахом.

Хайн еще дышал, но, похоже, конец его был близок.

– Его настоящее имя Бобби, – сказала Маккензи. – Роберт. Но всякий раз, преступая закон, он использовал тот или иной свой псевдоним. Мы с ним встретились, когда мне только что дали капитана. Служили в одном участке, и я его как-то раз прикрыла в одном дельце, которое могло стоить ему значка. После этого он начал делать для меня то одно, то другое, собирал информацию, а то и, что называется, «подчищал хвосты». Всякое бывало… И чем больше мы общались, тем чаще он видел Акселя. И они вдвоем отлично поладили. Впрочем, Аксель находил общий язык с большинством из тех, кто его окружал. Он был отъявленным лжецом, а такие люди могут быть очаровательными, если захотят.

Она усмехнулась иронии собственных слов, потому что сама была лгуньей не хуже Фоули. А потом сгорбилась, по-прежнему сидя за столом, словно у нее свело живот, и прошептала:

– Хайн. Дурацкое имя! Да, он помог многое скрыть. Многое, но не все. Кое-что мы с ним проконтролировать не смогли. Мы понятия не имели, скольких женщин Аксель изнасиловал, потому что он и сам не помнил. Десять их было или пятнадцать, он не знал. Некоторых он едва помнил, а мы не смогли их вычислить, зная лишь имена. А для большинства у нас и имен не было. Они проходили через его жизнь, не оставляя следа. Но всегда существовал риск того, что кто-нибудь из них вдруг вспомнит об Акселе, о том, что он с ними делал, где это происходило и все такое прочее. И тогда, я точно знала, ниточка в конце концов потянется ко мне, как бы я ни старалась дистанцироваться от брата.

Где-то вдали завыли полицейские сирены.

– Я по опыту знаю, что если речь идет о серии изнасилований, полицейские будут копать изо всех сил, чтобы добраться до ублюдка. А вот самоубийство – совсем другое дело. Если доказать, что это действительно оно, то дело быстро закрывают и сдают в архив. Пусть даже впоследствии что-то всплывет…

Голос Маккензи прервался, и Ребекка поняла остальное: даже если у одной из жертв Фоули проснется воспоминание – имя, описание внешности Фоули или того, как выглядела его квартира, – будет намного труднее найти виновного, который уже давно покоится на кладбище.

– Хайн уговорил Акселя выйти на этот мост, – вновь заговорила Маккензи. – Его не было рядом и он не толкал брата, но заставил прыгнуть. Сказал Акселю, что позвонит анонимно в полицию Нью-Йорка и расскажет им о Луизе. И еще о тебе и твоем брате. А также о двух других женщинах, с которыми нам пришлось разбираться.

Маккензи сделала паузу, а Ребекка ошеломленно поняла, что с каждым словом признания перед ней открываются все новые и новые злодеяния этой пары.

– Нам ведь удалось найти двух женщин по тем отрывочным деталям, которые с трудом припомнил Аксель. Мы избавились от них: выследили и заставили исчезнуть. Точно так же, как спрятали тело Луизы, как хотели избавиться и от тебя.

Ребекку затрясло. Значит жертвами стали три женщины, плюс Джонни и Трэвис.

То есть этих двоих, находившихся сейчас на ее кухне, можно смело называть хладнокровными убийцами.

– Конечно, – сказала Маккензи, – Аксель понятия не имел, что никаких анонимных звонков в полицию мы делать не собирались. Тогда возникло бы слишком много вопросов, на которые мы не захотели бы отвечать. Мы просто поставили его перед выбором: прыгнуть с моста или гнить в тюремной камере до конца своих дней. А такой человек, как Аксель, который всегда делал все, что ему заблагорассудится, в тюрьме не выживет.

Сирены звучали все ближе и ближе.

Маккензи посмотрела в сторону гостиной, как будто ожидала увидеть в доме полицейских. Если она вдруг засомневалась в своем решении, то сейчас было уже слишком поздно.

Она подняла плечи и глубоко вздохнула. До этого слова рвались наружу в ее отчаянном стремлении выложить все, освободиться от многолетнего груза. Теперь она выдавливала их по капле.

– Секреты, – сказала она. – Они как буи в океане. Их можно на время потопить, скрыть в самых темных глубинах, но в конце концов цепь рвется и они всплывают наверх. Вопрос только в том, сколько времени им понадобится, чтобы вновь оказаться на поверхности.

Ребекка всплыла. Она выжила.

Она была секретом, который не удалось утаить и утопить.

– Мне нужно было приехать сюда, – тихо сказала Маккензи. – Все мои мечты и устремления, то, чего я так хотела в своей жизни, не стоили всего этого.

Она развела руками вокруг себя.

– Я глаз не сомкнула с той самой ночи, когда Аксель убил Луизу. Наверное, я вообще нормально не спала за все то время, пока он был в моей жизни. И в какой-то момент я поняла, что не смогу сделать это снова. Не могу скрыть еще одну ложь. Когда я узнала, что ты выжила, я поняла, что настало время посмотреть одной из вас в лицо и признаться в том, кто я есть.

Когда сирены зазвучали уже у самого дома, Маккензи полезла в карман пальто. Ребекка услышала, как что-то звенит, а потом Маккензи положила на стол связку ключей от машины. Она взглянула на Хайна, и по выражению ее лица было трудно понять, о чем она думает, а потом посмотрела прямо на Ребекку. Подталкивая к ней ключи от машины, Маккензи сказала:

– Возьми их. Они от «мерседеса», который стоит рядом с аптекой «Уолгринз».

То есть в паре кварталов от дома Ребекки.

– Зачем мне эта машина? – спросила Ребекка.

– Там Трэвис в багажнике.

У Ребекки сжалось сердце.

– У меня одно время была фотография всех вас, – сказала Маккензи. – На ней ты с братьями и ваш отец на крыльце дома на 81-й улице, где вы жили когда-то все вместе. Уж не знаю, где Хайн раздобыл это фото, но я рада, что оно у меня было. Раньше я часто смотрела на него, когда возвращалась домой поздно ночью, и, знаешь, как ни странно, я ревновала. Я видела, какой крепкой и сплоченной была ваша семья, как отец заботился о вас после того, как вас бросила мать, как вы держались друг за друга. У меня никогда ничего подобного не было. Получается, что мне досталась только какая-то мерзость! – Она посмотрела на Хайна, на пистолет, на кровь на стенах кухни, а затем еще ближе пододвинула ключи к Ребекке. – Прости, что мы отняли у тебя Джонни. Я не могу вернуть его тебе, но по крайней мере хочу хоть что-то исправить.

– Где мой брат? – хрипло спросила Ребекка, в мозгу которой пульсировали страшные слова «Я не могу вернуть его тебе».

– Не знаю, – ответила Маккензи. – И это правда. Я не знаю подробностей того, что произошло в тот день. Но Хайн знает.

Ее взгляд снова устремился на Хайна, который стонал и был все еще жив.

– Но кое-что мне все же известно. Тело Джонни спрятано где-то на острове.

Эти слова сразили Ребекку так, как будто в нее тоже стреляли.

Да, она много раз твердила сама себе, что Джонни мертв, на подсознательном уровне прекрасно знала это в течение всех последних пяти месяцев, но, получив подтверждение, почувствовала такую глубокую скорбь, которую нельзя было выразить словами.

Она выжила, она была дома.

Теперь, после того, как Маккензи собралась сдаваться полиции, она наконец-то была в безопасности.

Но со смертью Джонни какая-то часть ее умерла навсегда.

IX