Пётр присвистнул, представив такую картину:
— Это ж сколько досок за день напилить можно!
— Много, Петька, много. На всю Уваровку хватит, да ещё и на продажу останется.
Работали быстро. Дождь уже не мешал — только ветер порывами трепал ставни, да капли с крыши барабанили по лужам. К вечеру конструкция стояла готовая к испытаниям — с направляющими из морёного дуба, с блоком для крепления пил, с подставкой для брёвен.
Пётр провел рукой по направляющей:
— Ровно, как по линейке!
— Ага, — усмехнулся я. — Завтра проверим, как каретка бегает. Если всё пойдёт как надо, скоро уже будем и доски пилить.
Когда мы вышли из сарая, небо уже прояснилось. Тучи разошлись, открывая закат — огненно-красный, с золотыми прожилками, словно кто-то опрокинул чашу с расплавленным металлом на небосвод. Воздух пах свежестью, травой и мокрой землёй.
— Ну что, мастера? — вышла из дома Машка. Она стояла на крыльце, подперев бок рукой, и улыбалась так, что сердце замирало. — Всё сделали, что хотели?
— Всё готово, — ответил я, подойдя и целуя её в щёку. — Завтра, если погода позволит, может уже и запустим.
Утром, едва петухи проорали, я, Пётр, Илья, Прохор и Митяй собрались у сарая, где пахло дёгтем и стружкой. Воздух был свежий, утренний, с примесью речной прохлады, которая долетала даже сюда. Похватали инструмент — топоры, молотки, гвозди, что Фома привез, — погрузили в телегу каретку с блоком пил, что вчера сделали. Верёвок накидали целую гору — все, что нашли в деревне, решив, что все равно не в руках тащить. Я пересчитал их — шесть толстых кусков, с кулак, да пяток потоньше, должно хватить на любой случай.
Телега скрипнула под нагрузкой, Ночка фыркала, мотая гривой, будто чуяла, что день будет жарким и трудным.
Пётр, пыхтя и, поправляя сложенные веревки в телеге, бурчал:
— Егор Андреевич, колесо-то тяжеленное. Не укатится в Быстрянку? Может, мужиков бы ещё позвали?
— Не ной, Петь, — хмыкнул я. — Кран бы конечно вызвать, да далеко до него. Вернее долго… — Петька удивленно посмотрел на меня, явно впервые слыша это слово, но я не стал пояснять. — Справимся впятером, придумаем что-то. Вон же и Ночка с нами — тоже поможет.
Митяй, притащив еще кусок верёвки, поглядывал на нас с интересом и каким-то предвкушением, а Илья с Прохором, подтрунивали над ним за «запас рыбы», которую он прошлый раз наловил, что еле корзину донес.
— Митяй, — подначивал Прохор, закидывая в телегу инструмент, — ты как колесо будешь катить — смотри не урони. А то может лучше удочку возьми. Мы ж назад на лошади — много наловить сможешь.
— А вам как будто не понравилась рыба, которую боярин приготовил? — вспыхнул Митяй, но его лицо покраснело. — Да и уха была же вкусная!
— Ага, — хохотнул Илья, хлопая его по плечу своей медвежьей лапищей, — никто ж не спорит!
Маша, моя ненаглядная, вышла на крыльцо в своем летнем сарафане, с волосами, заплетенными в косу. Провожая, сунула торбу со снедью, шепнув мне на ухо, обдав теплым дыханием:
— Егорушка, осторожнее там. Быстрянка нынче бурная после дождя.
— Солнце, — подмигнул я, притягивая её к себе на мгновение, — все будет хорошо. К вечеру колесо, надеюсь, что поставим.
Она улыбнулась, а я снова чуть не утонул в этом бесконечно зеленом омуте ее глаз. Мужики деликатно отвернулись, делая вид, что очень заняты укладкой инструментов.
Двинули к Быстрянке. Телега гремела по ухабистой дороге, мужики гудели, обсуждая и прикидывая как колесо будем сегодня устанавливать.
Солнце поднималось, припекало затылки. Лес отступил, открывая вид на реку. Быстрянка не зря получила своё имя — вода неслась, бурля и пенясь, будто торопилась куда-то.
На берегу, где помост местами чернел от пожара, я оглядел колесо — здоровенное, с лопастями в руку толщиной. Другое же с кривошипом стояло рядом, чуть поменьше. Прикинул расстояние: с лопастями катить по помосту — самоубийство, чуть вильнет и упадет в воду, а доставать — это уже другая история, посложнее.
— Мужики, — сказал я, после минутного размышления, — лопасти снимаем. Колесо без них покатим — легче будет. А на месте установим обратно.
Пётр с Ильёй схватились за инструмент — лопасти сняли быстро, аккуратно складывая их у берега. Каждая — тяжелая, дубовая, пропитанная дегтем от гниения. Колесо стало голым, но от этого не на много легче. Закрепили верёвки: одну — к ободу, вторую — к могучему дубу на берегу, чтоб, если сорвётся, не унесло течением. На третьей сделал петлю так, чтоб одним рывком развязать, протянули через рядом стоящие деревья к возу. Ночка лишь фыркала, переминаясь с ноги на ногу, готовая тянуть. Прохор похлопал кобылу по крупу:
— Ночка, не подведи, красавица.
Она же повела ухом, словно понимая важность момента.
— Всё, орлы, — скомандовал я, проверив узлы. — Катим. Осторожно, помост скользкий. Митяй, ты позади иди, доски подкладывай, чтоб назад не покатилось.
Колесо, поскрипывая, двинулось по доскам. Помост аж стонал от тяжести, прогибаясь под колесом да нашими ногами, река под ногами ревела, как голодный зверь, а пот градом катил по спинам. Рубахи промокли насквозь, хоть выжимай. Я держал управляющую верёвку, направляя колесо, Пётр с Ильёй толкали сзади, крякая от напряжения, Прохор тянул спереди, готовый дать команду Ночке — та его почему-то лучше всех слушалась, а Митяй шустро подкладывал доски под колесо, чтоб то не откатывалось назад при малейшей передышке.
— Ещё, ещё немного! — кричал я, перекрикивая шум воды. — Давай, Ночка, тяни!
Напряжение висело в воздухе, как перед бурей, — один неверный шаг, и колесо в воде, а мы за ним. Доски под ногами скрипели, каждый шаг приходилось выверять, как на минном поле.
Когда оставался последний рывок, чтоб поднять колесо в пазы, установленные на опорах в воде, Митяй, чёрт малой, поскользнулся на мокрой доске и с воплем, похожим на крик подбитой птицы, плюхнулся в ледяную Быстрянку. Вода взбурлила, словно кто-то бросил в неё огромный камень, я рявкнул, не отпуская своей верёвки:
— Верёвку ему! Быстро!
Илья, ловкий, как кот, несмотря на свою медвежью комплекцию, кинул конец запасной верёвки, за которую малой уцепился, кашляя и отплёвываясь. Течение тащило его, но он держался крепко, хоть руки и посинели от холода мгновенно.
Прохор с Петькой, отпустив колесо до ближайшей доски, которую установил Митяй перед своим славным падением, метнулись к берегу, вытащили его, мокрого, как щенка после дождя, на твердую землю. Митяй стучал зубами, но всё равно ухмылялся, хорохорясь:
— Егор Андреевич, холодно, зараза! Как в проруби искупался!
— Дурак, — буркнул Пётр, растирая его снятой рубахой. — Смотри под ноги! Чуть колесо не упустили из-за тебя!
— Что колесо, — вставил Прохор, — он мог и концы отдать! Быстрянка шутить не любит.
— Прохор, костёр разводи, — велел я, убедившись, что колесо надежно закреплено и не скатится в наше отсутствие. — Петь, растирай малого, пусть отойдёт. Перекусим, раз пауза. Да и передохнуть не помешает, а то надорвемся.
Прохор засуетился с дровами, огонь скоро затрещал, жадно поглощая сухие ветки. Митяй, дрожа, сидел у огня, вытянув руки к пламени. Мы, сев у помоста, развернули торбу со снедью, что Машка собрала.
Митяй, отогревшись у костра жевал уже второй кусок пирога, бурча:
— Рыбачить легче было… Там хоть не тонешь.
— Ещё раз свалишься, — подколол Илья, прихлёбывая квас, — таких лещей тебе надаю, что даже удочка не понадобится.
Мужики заржали, а я, доев, прикидывал как бы упростить нам задачу.
— Давай значит так, — сказал я, окинув взглядом скользкий помост и нахмурившись, — направляющие мастерим. Доски в два ряда, гвоздями скрепим, чтоб колесо ровно шло. Без них оно так и будет как пьяное туда-сюда заваливаться.
Мужики уставились на меня с сомнением. Прохор даже рот открыл, а Илья почесал затылок, словно пытаясь представить мою задумку.
Показав задумку на примере двух коротких досок, которые уложил параллельно, Пётр с Ильёй тут же схватились за молотки и принялись за дело с таким рвением, будто всю жизнь только и делали, что прокладывали рельсы по мокрым помостам. Я с Прохором взялся пилить доски до нужной длины — старательно отмеряя и отпиливая, чтобы все было ровно, без перекосов. А Митяй, отойдя от своего незапланированного заплыва, все ещё бледный, но с горящими глазами, таскал гвозди из мешка, что привезли с собой.
За час работы, обливаясь потом и перекрикиваясь над шумом реки, соорудили направляющие — две ровные полосы, как настоящие рельсы, прибитые к помосту крепко-накрепко. Я проверил их, пройдясь по всей длине и, попинав ногой, — держались крепко, не шатались.
— Добротно сделали, — похвалил я мужиков, которые стояли, опираясь на инструменты и отдуваясь.
Колесо теперь должно было катиться по этим направляющим, как по маслу, не виляя и не угрожая сорваться в бурлящую Быстрянку. Ночка, привязанная к длинной верёвке, ждала своего часа, изредка фыркая и нетерпеливо переступая с ноги на ногу, словно понимала важность момента.
— Ну что, готовы? — спросил я, глядя на усталые, но решительные лица мужиков.
— Готовы, Егор Андреевич, — ответил за всех Прохор, почесывая бороду.
— Пошли, мужики, рывок! — скомандовал я, и все разом взялись за дело.
Колесо медленно двинулось по направляющим. Мы кряхтели, сопели, ругались сквозь зубы, но не отступали. Доски под ногами скрипели, как старые половицы в заброшенном доме, Быстрянка бурлила под помостом, напоминая о себе грозным рокотом, но мы продолжали толкать и тянуть.
Ночка, почуяв наше напряжение, тоже вложила все силы — фыркая и напрягая могучие мускулы, она тянула свою верёвку, помогая дотащить колесо до края помоста, где располагались пазы для крепления.
— Ещё немного! — подбадривал я, чувствуя, как пот заливает глаза. — Давай, орлы, ещё пять шагов!
Наконец, после, казалось, бесконечных усилий, колесо дотащили к самому краю помоста, прямо к пазам, выдолбленным в крепких дубовых балках. Теперь предстояло самое сложное — развернуть, поднять его и вставить в эти пазы так, чтобы оно село ровно, без перекосов.