ва отступала, щёки розовели.
Петька, не выпуская сына из рук, поднялся. Васька уже дышал ровнее, хоть и прерывисто, с хрипами. Живой — и это главное.
А Прохор, перекрестившись, прошептал, да только так громко, что все услышали:
— Барин явно с дьяволом на короткой ноге — Ваську с того света вернул.
— Какой ещё дьявол, дурень? — огрызнулся я, вытирая пот со лба. — Это не колдовство, а наука.
Но по лицам видел — не верят. Для них это было чудо, настоящее волшебство — вернуть с того света человека, который уже не дышал. В деревне такого не видывали, чтоб мертвые возвращались к жизни.
Мы двинулись к амбару, Петька нёс Ваську на руках, прижимая к груди, будто тот снова стал младенцем. Мальчонка уже пришёл в себя настолько, что слабо улыбался и озирался вокруг, хоть и продолжал кашлять.
В амбаре же было тепло. Прохор быстро достал сухую рубаху — огромную, под стать ему самому.
— Вот, переодень его в это, — сказал он Петьке. — Пусть закутается, хоть и велика будет.
Петька, как-то сразу постаревший на десяток лет, но с глазами, полными жизни и благодарности, кивнул:
— Спасибо, Прохор. И вам… — он повернулся ко мне, но слова застряли в горле.
— Ладно, ладно, — отмахнулся я. — Главное, что Васька твой жив. Да смотри, чтоб в следующий раз от воды подальше держался.
— Не будет следующего раза, — твёрдо сказал Петька. — Век до воды не пущу.
Васька, уже переодетый в Прохорову рубаху, в которой он утонул, как котёнок в мешке, тихо сказал:
— Я камень увидел, тять. Черный, как ночь. Никогда такой не видел.
— К чёрту камень, — выдохнул Петька, снова прижимая сына к себе. — Тебя чуть не потерял, какие тут камни…
Все расселись вокруг Васьки. Прохор достал настойку на травах, разлил по кружкам:
— За спасение Васьки.
Мы выпили, а я всё думал — как тонка грань между жизнью и смертью. Секунда, одно неверное движение — и всё, нет человека. Особенно когда речь о детях — они хрупкие, как стекло, и сильные, как молодые деревца, одновременно.
Васька уже совсем ожил, щёки порозовели, глаза заблестели. Кашлял правда ещё, но уже без воды, просто от першения в горле. Петька глаз с него не сводил, всё гладил по голове, будто проверял — тут ли, живой ли.
— А всё-таки, — сказал вдруг Семён, глядя на меня с уважением, смешанным с опаской, — как вы его спасли-то? Научите, на случай, если что.
— Да, научите, — поддержал Прохор. — Чтоб знать, если кто ещё тонуть будет.
И я стал объяснять им, как делать искусственное дыхание, как массировать сердце, как не дать человеку уйти туда, откуда не возвращаются. Они слушали, затаив дыхание, запоминая каждое слово — потому что поняли сегодня, что смерть можно обмануть, если знать, как это делать.
Глава 15
Мы вернулись в деревню раньше обычного. Машка встревоженно встречала на пороге, волнение читалось в каждом её движении, в том, как она теребила край передника, в том, как быстро выскочила навстречу, едва завидев нас.
— Что случилось? — её голос дрогнул. — Почему так рано? Всё ли ладно?
Я отмахнулся, стараясь выглядеть как можно беспечнее, хотя сердце всё ещё колотилось после случившегося на реке.
— Всё хорошо, просто раньше закончили, что планировали, — я приобняв её, пытаясь унять её беспокойство. — Ничего страшного, правда.
Машка недоверчиво покачала головой, но спорить не стала. Быстро накрыла стол под яблоней.
Я уже почти доедал, когда у забора показалась жена Петра. Я сразу заметил её — она не шла, а почти бежала, что в её положении ни в какие ворота не шло, глаза её были красными от слёз, а руки судорожно дрожали. Она направилась прямиком ко мне, не глядя по сторонам, будто не видела никого вокруг.
Я аж растерялся на какое-то мгновение, ложка застыла на полпути ко рту. А потом и вовсе чуть ли не в шок впал — она упала передо мной на колени, прямо в пыль, не заботясь о чистоте своего сарафана, и стала причитать, голос её дрожал и прерывался от рыданий.
— Спасибо, боярин, спасибо, Егор Андреевич, за кровинушку мою, — она голосила и голосила, слова перемежались всхлипами. — Век молиться за вас буду, до последнего вздоха! Господь вас послал к реке в тот час, не иначе!
Я склонился к ней, осторожно взяв за плечи, пытаясь приподнять с колен.
— Да будет тебе, — я приобнял её, чувствуя, как дрожит её тело. — Встань, прошу тебя.
— Да вы ж, батюшка, первенца моего с того света вытащили! — её голос сорвался на крик, а потом перешёл в шёпот. Она схватила мою руку и прижала к своей мокрой от слёз щеке. — Васенька мой старшенький! Кровиночка моя! Семь лет ждала я его, семь лет Господа молила о дитятке! И чуть не потеряла сегодня!
Она подняла на меня глаза, полные такой безграничной благодарности и любви, что у меня перехватило дыхание.
— Пусть вас Бог хранит и детей ваших будущих! — её голос окреп, в нём звучала почти торжественная клятва. — Пусть никогда беда не коснётся вашего дома, как вы не дали ей войти в мой! Пусть Матерь Божья укроет вас своим покровом, как вы укрыли моего сыночка от смерти!
Я стоял, не зная, что сказать, чувствуя, как к горлу подступает ком. Перед глазами вновь встала картина: маленькое детское тельце, вытащенное из воды, синюшные губы, остановившийся взгляд… и то, как я переворачивал мальчонку, как давил на грудь, как вода вперемешку с речным илом хлынула из его рта, и как он закашлялся, задышал, заплакал — живой.
Тут во дворе появился Пётр, и я аж выдохнул с облегчением:
— Петя, жену успокой, а то потом мне тут устроит, — я попытался улыбнуться, разрядить обстановку. — Радоваться надо, что всё хорошо закончилось, а она в слёзы.
Но Пётр, обычно сдержанный и немногословный, подошёл ко мне, протянув руку и крепко пожал мою, что аж костяшки затрещали.
— Барин, должник я ваш, — голос его был глухим, он явно с трудом сдерживал эмоции. — До гробовой доски должник. Спасибо вам!
— И этот туда же! — я почти рассердился, скрывая смущение. — Домой бегом марш! У тебя жене вот-вот рожать, а она на колени падает! А ну давайте дуйте домой да успокойтесь.
Я хлопнул его по плечу, стараясь вернуть нашим отношениям привычную простоту.
— Ну правда, Петька, всё же хорошо закончилось!
Тот, обняв жену за плечи, повёл её со двора. Она всё оглядывалась, будто боялась, что благодарностей её было недостаточно, что она что-то не договорила, не выразила. Я махнул им рукой, мол, идите с миром, и повернулся к Машке.
А Машка смотрела на меня ошалевшим взглядом своими зелёными глазками, в которых смешались удивление, недоумение и какой-то новый, незнакомый мне огонёк.
— Это что же получается, Егорушка, ты с того света сына их вернул? — её голос звенел от волнения. — Он что — утоп, а ты его спас?
Я потёр шею, чувствуя, как краска приливает к щекам.
— Ну хоть ты не начинай, солнце, — я притянул её к себе, утыкаясь носом в макушку. — Он воды наглотался — вот я и помог. Хорошо же всё.
— Конечно хорошо, Егорушка! — она обвила руками мою шею, и я почувствовал, как её тело слегка дрожит. — Конечно. Представить не могу, что было бы, если б он утоп.
В её голосе звучало что-то новое — не просто любовь или нежность, а какое-то восхищение, будто она увидела меня другими глазами.
Мы зашли в дом и ещё долго лежали, обнявшись. За окном медленно сгущались сумерки, отблески заката играли на стенах нашей горницы. Мы то погружались каждый в свои мысли, то разговаривали ни о чём и обо всём сразу.
На утро в прежнем составе пошли к Быстрянке. Солнце только-только выползло из-за горизонта, окрасив небо в нежно-розовые тона, а воздух был свеж и прозрачен. Роса искрилась на траве, и каждый шаг оставлял темный след на сверкающем ковре. Петр всю дорогу шел рядом со мной, то и дело поглядывая в мою сторону с нетерпением, которое он старался скрыть, но получалось плохо.
— Егор Андреевич, — наконец не выдержал он, — а когда начнем печь для кузнецы и плавки стекла ставить? Уже не терпится за молот взяться — хорошо у меня это дело получается, да и люблю с железом работать.
Я усмехнулся, глядя на его воодушевленное лицо. Вчерашний испуг и благодарность сменились жаждой деятельности — видно, так Петр справлялся с пережитым потрясением.
— Понимаешь, Петь, — я отвечал, перепрыгивая через поваленное дерево, — печь — это меньшая из зол. Там столько подготовительных работ нужно сделать, перед тем как начать стекло выплавлять, что это будет далеко не скоро.
— Но начнем-то когда? — не унимался он, все допрашивая и возвращаясь к тем же вопросам.
— Сегодня и начнем, — кивнул я. — Только не спеши. Всему свое время.
Тем не менее, придя на лесопилку, я потащил его на другой берег. День обещал быть жарким, но вода в Быстрянке всё равно обжигала холодом — быстрая речка не прогревалась даже в самый зной. Обойдя по широкой дуге, в месте, где можно было переплыть реку, где течение было послабее, мы вернулись к лесопилке, только с другой стороны берега.
Мокрая одежда липла к телу, но солнце уже поднялось достаточно высоко, чтобы начать сушить нас. Я отжал рубаху, оглядываясь вокруг. Место было что надо — ровная площадка, защищенная от ветра небольшим пригорком, поросшим молодыми березками. Рядом — же, с другой стороны, стояли высокие сосны. И главное — достаточно далеко от лесопилки, чтобы не бояться пожара.
Мужики, которые занимались обычными делами на другом берегу — кто дрова таскал, кто в желоб бревна подавал, кто доски собирал и укладывал в штабеля — заметили нас и стали махать руками, да кричать через реку:
— Эй, вы как там оказались? Зачем на тот берег забрались?
Мы махнули рукой, показывая, что всё хорошо. Крики стихли, но видно было, что любопытство разбирает всех — то один, то другой поглядывали в нашу сторону, отвлекаясь от работы.
— Вот тут и будем печь делать, — сказал я Петьке, широко обводя рукой площадку, — да кузню со стеклоплавильней ставить.
Петр почесал затылок, оглядываясь на другой берег, где кипела работа лесопилки. Водяное колесо медленно вращалось, поскрипывая на своей оси, приводя в движение пилы, которые мерно вгрызались в очередное бревно.