— Ну а теперь рычаг, — продолжил я. — Вот здесь, — показал я на оставшийся кусок киля. — Нужно будет сделать некую коробочку, чтоб когда её скрепим, туда набалдашник вошёл и потом держался крепко.
Сделали мы на конце запил. Потом одну часть отпилили и выбрали с горем пополам середину и там и там. В общем, сделали коробочку, так что штырь в неё входил и даже немножко места оставалось, всё это скрепили бечёвкой. Основательно крепить было ещё рано. Присмотрелись. Зазор под смазку был. Дёготь с салом туда загоним, чтоб не стиралось и не скрипело.
Пётр аж красный от натуги, все бурчал:
— Егор Андреевич, так для чего все это, как оно крутить то будет, как пилить?
— Ой, Петька, терпи, — хмыкнул я. — Сейчас покажу, не на пальцах же объяснять.
Работа с морёным дубом намаяла нас, как покос в жару, руки гудели, но в итоге все получилось так, как я и планировал.
— В общем, смотри, Петь, — достал небольшое брёвнышко сантиметров двадцать толщиной в диаметре.
Закрепили его с Петькой на верстаке так, чтоб намертво было, и одели в него круг. Верстак аж заскрипел, но держался крепко. Я взялся за рычаг, который был вставлен в набалдашник на штыре. Придержал его и говорю Петьке:
— Ну, давай, крути наше колесо.
Он на меня посмотрел и стал крутить. А я придерживал рычаг рукой. Он крутил, а рычаг пошёл туда-сюда, как маятник. Пётр замер, глаза, как блюдца, аж на лоб полезли.
— Вот смотри, — объяснил я, — колесо крутится, рычаг ходит поступательно. Тут, — ткнул я в конец, — удлиним, сделаем переходник уже к пилам, сами пилы поставим в модуль, чтоб разом ходили туда-сюда, вот и будет лесопилка. А не просто мельница.
Пётр на какое-то время завис, а потом аж вскрикнул, хлопнул себя по ляжкам.
— Да вы, Егор Андреевич, прям изобретатель, каких свет не видел. Это ж чудо какое-то.
Он кинулся к верстаку, несколько раз крутанул колесо, глядя, как рычаг двигается, и восторгался при этом, как ребёнок с новой игрушкой.
— Гляньте, гляньте, как ходит! Прям туда-сюда! Барин, это ж когда сделаем, доски то сами пилиться будут!
— То-то, Петька, — ухмыльнулся я.
Он ещё несколько раз крутанул колесо, бормоча что-то про то, что это чистое чудо. А я смотрел на него и думал: вот он, мой главный инженер, дай ему чертежи да покажи, кто чему, и сделает что угодно.
Машка поднесла нам по крынки кваса, мы испили. Я посмотрел, что солнце ещё высоко, и глянул на Петра:
— Ладно, Петь, — сказал я, отряхивая рубаху, — пошли, мужиков заберём, заодно глянем, что там у Быстрянки наворотили.
Мы двинулись к реке. Пётр же шёл всю дорогу, бормоча что-то про чудо-рычаг, а я прикидывал: ну, в общем-то, кривошип готов, вал есть, выбрали. Металл привезёт Фома. Мужики за пару дней доделают помост, останется закрепить колесо, сделать механизм подъёма. Потом только собрать всё, пилы закрепить да желоба для подачи брёвен сделать.
А на берегу Быстрянки нас ждал культурный шок. Как будто я, в 21 веке зашёл на стройку. Пригорок, на котором я, велел рубить деревья, был чист, как после бритья. Пеньки стояли ровно, как я сказал, по пояс, все ровные, как под линейку. А над водой на высоте полутора метров красовался деревянный помост, крепкий, основательный, доски лежали плотно, столбы почти под самый верх были обложены камнями. Стояли, как солдаты. Я аж присвистнул, глядя на Прохора, Илью и Митяя, что пыхтели, вытирая пот.
— Мужики, ну вы даёте, вы что за день все это сделали? — хмыкнул я. — Да вам ордена нужны каждому.
Илья, красный как свёкла, буркнул:
— Доски закончились, барин, так бы до конца все сделали.
Я присмотрелся. Да, до водопада ещё оставалось метра три, нарастить помост. Ну и то, что они сделали, просто выбивалось из понимания. В моём веке такое бы, наверное, на неделю растянулось бы.
— Молодцы мужики, ой, молодцы, — похвалил я их ещё раз. — Завтра деревья будем валить. Прям под корень не жалейте, их же и на доски поколем, чтоб помост доделать.
Мужики закивали, а я прикинул, что завтра навалим лес и из досок уже как придётся сделаем. Пусть и сырые, но помост доведут до перепада. А то, что быстро износятся — ничего страшного, потом перестелим.
В итоге двинули в Уваровку. Пётр, сияя как самовар, все трещал без умолку:
— Там такое, мужики! Там, Егор Андреевич, он такое сделал! Такая выдумка! Кривошип то ваш, барин — чудо. Мы теперь все сделаем, все, как вы на схеме нарисовали.
Я лишь хмыкал и в какой-то момент успел вставить слово, когда образовалась пауза в его тираде:
— Петь, Илюх. Вопрос к вам. Кроме Липовки, есть ещё деревни поблизости?
Они чуть ли не в один голос ответили:
— Есть, барин, в двух верстах, — и махнули в сторону, противоположную Липовки.
— И как там живут? — спросил я, щурясь от солнца.
— Да не худо, — сказал Илья, — деревня справная.
— А лошадь там с возом есть у кого? — уточнил я.
— Да как не быть то, — хмыкнул Пётр. — Деревня да без лошади — да это ж как Уваровка без пирогов, — рассмеялся он.
— Ну и отлично, — кивнул я. — Значит, завтра сходим и попросим лошадку напрокат на пару дней.
— Да кто же её просто так даст? — засомневался Илья.
— Я договорюсь, это не твоя забота, — отрезал я. — Ты главное дорогу покажи. Но только ты — все же не пойдем туда!
— Покажу, Егор Андреевич.
На том и порешили.
В уваровку вошли, когда уже вечерело. Мужики, довольные успехом, всю дорогу галдели и обсуждали завтрашний день. А я всё думал о том помосте. Хорошо вышло, крепко. Но ведь это только начало.
Подошли к моему двору, а там цирк — детишки, визжа, играли с колесом для лесопилки, крутя его на верстаке. Ох, хорошо, что закрепили с Петькой на совесть, а то ещё придавило бы кого, дубовая же.
Но я не выдержал и расхохотался.
— Глянь, Петь, уже тест-драйв устроили, надо им качели сделать да карусель. Пусть веселятся.
Мужики лишь посмотрели на меня да головой в очередной раз покивали. А на крыльце меня ждала Машка в сарафане да с крынкой кваса. Я поднялся, испил, крякнул, как барин настоящий и, не дав ей слово сказать, как бы ненароком подтолкнул её в сени, она аж растерялась.
— Егорушка, что такое?
А я обнял её, поцеловал, чувствуя, как её губы, такие тёплые и нежные, отвечают на поцелуй, вдохнул её запах и шепнул:
— Соскучился я, солнце.
В этот момент её зелёные бездонные глаза так сияли, что я в них просто тонул. И было видно, что она тоже по мне соскучилась.
Машка прильнула ко мне, положив голову на плечо. От её волос пахло травами — верно, днём была на покосе. Я провёл рукой по спине, чувствуя, как колотится её сердце. Такое родное, такое близкое.
— Думала, не вернёшься к ночи, — прошептала она. — Слышала, что вы с Петькой что-то мастерите важное.
— Да уж, намаялись мы сегодня, — я легонько отстранил её, чтобы видеть лицо. — Зато дело движется. Скоро увидишь, что получится.
Машка улыбнулась — той самой улыбкой, от которой у меня всегда что-то переворачивалось внутри.
Вечером же мы с Машкой сходили в душ. Вода, прогретая под солнцем, лилась из бочки, а щёлок шипел, как змея, но мы хихикали, тёрли друг друга, будто в двадцать первом веке под гидромассажем. Капли скатывались по коже, оставляя прохладные дорожки, а запах щелока смешивался с ароматом трав и цветов. Машка подставляла лицо под струи и жмурилась от удовольствия, словно котёнок, которого гладят за ушком. Я наблюдал за ней, ловя каждое движение, каждый изгиб её тела, освещённого закатным солнцем, пробивающимся сквозь щели.
— Ты чего смотришь так? — спросила она, улыбаясь одними глазами.
— Любуюсь, — ответил я просто, проводя мыльной ладонью по её плечу.
Машка улыбнулась и плеснула в меня водой. Брызги разлетелись серебряным облаком, заставив обоих расхохотаться. Эхо нашего смеха, наверное, было слышно во всей деревне, но нам было всё равно. Здесь и сейчас были только мы и никого вокруг, словно на острове посреди бескрайнего океана времени.
Поужинали. В этот раз пироги были с грибами и луком, собранными в лесу прямо возле покосов. Корочка хрустела, а начинка таяла во рту, оставляя приятное послевкусие. Машка уплетала уже третий кусок, смешно причмокивая и облизывая пальцы. Я наблюдал за ней, думая о том, как удивительно быстро я привык к этой жизни, словно всегда был здесь, в этом месте, среди этих людей.
Глава 4
Я понимал. Здесь всё было настоящим — и еда, и люди, и чувства. Никакой фальши, никаких масок и притворства. Жизнь в её первозданной простоте и сложности одновременно.
Легли спать, но уже, как обычно, уснули только глубоко за полночь. Машка прижалась ко мне, и мы, сплетённые, как лоза, уснули под далёкий лай собак. Её дыхание щекотало мне шею, а сердце билось где-то рядом с моим, словно они разговаривали на своём, только им понятном языке. Сквозь маленькое окошко был виден кусочек неба, усыпанный звёздами — яркими и крупными. Они подмигивали нам, будто знали какую-то тайну, которую мы только начинали постигать.
Ночь окутала деревню тишиной, нарушаемой лишь стрекотом сверчков да редким уханьем совы в лесу. Время здесь текло иначе — медленнее, весомее, наполненное смыслом каждого мгновения. Я лежал, вслушиваясь в эти звуки, ощущая тепло Машкиного тела рядом, и думал о странностях судьбы, забросившей меня сюда, в прошлое, которое вдруг стало настоящим.
Утро встретило росой и пением жаворонка над полем. Я, жуя хлеб, увидел Степана, что возится, доливая воду в бочку, окликнул его:
— Степан, ты скажи мне, что там с покосами? Что там с лесом? Дрова на зиму когда готовить будете?
Степан подошёл, здороваясь и кланяясь.
— Так, боярин, вчера мужики косили, — ответил он, потирая бороду, — ещё, наверное, седьмицу будем косить, а потом да, в лес пойдём дрова рубить.
— Отлично, — кивнул я, отламывая ещё кусок хлеба и макая его в мёд. — Вы там не ленитесь только, для себя же стараетесь. Ты уж давай, бери в свои руки это дело. Сколько ещё земли, сколько дров… Так, чтоб с запасом всего хватило на всю деревню. А то уж больно цифры, что ты назвал мне, маленькими показались.