— Молодцы, — сказал я, хлопнув его по широкому плечу. — Но ещё бы, может, какую мебель получится со старых домов перетащить? А то мужики-то всё сразу и не сделают, а жить как-то надо.
Пётр лишь кивнул, а я, отведя его чуть в сторону от остальных, добавил:
— Петь, завтра с тобой на Быстрянку пойдём, дело к тебе есть. Нужен взгляд умельца. Ты же у нас, как говорят, и кузнец, и плотник — мастер на все руки. Поможешь?
Пётр зачесал затылок, явно соображая, что бы это могло значить:
— Помогу, барин. Чего ж не помочь-то? Вы только скажите, что нужно, а я уж постараюсь. — И это, — уже более смущённо и тихо произнёс он. — Мне бы ещё… землицы бы хоть кусочек… Если можно…
— Будет тебе земля, — отмахнулся я великодушно. — Но сперва дело сделаем, а там и подумаешь — сколько тебе этой земли понадобится.
Отойдя ещё дальше в сторону, чтобы никто не услышал, я добавил заговорщицким тоном:
— Мельницу я хочу поставить. А это, Петь, не только мука будет… — Я чуть было не запнулся, едва не ляпнув про модернизацию и промышленную революцию. — Короче, разберёмся. Главное — с жильём управиться, а там я тебе такое поручу, что не только Уваровка ахнет, а вся губерния про нас знать будет!
Глаза Петра загорелись любопытством и предвкушением. Видно было, что мужик не промах, схватывает на лету. Именно такие люди и нужны были для воплощения моих грандиозных планов.
Пётр хмыкнул, но спорить не стал. Видать, наслышан от Ильи, что барин чудной немного, но что делает — то получается. А я ведь и правда после того, что Фома сказал про Петра, прикинул: в двадцать первом веке такого мужика в какие-нибудь стартапы бы засунул без раздумий. Если человек рукастый, то оно везде полезно будет — хоть избы рубить, хоть бизнес строить.
Тут ко мне подошёл Фома, потирая руки и явно что-то обдумывая. Начал немного издалека, осторожно подводя разговор к тому, для какого же дела нужен он мне.
Я не стал ходить вокруг да около, как делают в деловых переговорах, когда все знают суть, но никто не хочет первым показать карты.
— Да есть у меня на счет тебя задумка, — говорю ему прямо, — да и не одна. Товар будем делать разный, поэтому торговлю будем поднимать. Вот для этого ты мне и нужен. У тебя как у купца и жилка же есть, и связи, поди, остались. Потянешь?
Фома на секунду задумался, глаза забегали — считал, прикидывал. Потом медленно кивнул, словно внутри что-то щёлкнуло:
— Потяну, барин, — выдохнул он с облегчением человека, который наконец понял, что в стороне не останется да к делу своему любимому вернется. — Связи, конечно же, есть. В Новгороде, да в Туле людишки остались. Кое-кто ещё помнит старые времена, когда мы с обозами ходили. Только дело дай да товар, а я развернусь так, что по всей округе судачить будут.
— Вот и ладно, — хмыкнул я, чувствуя, как внутри поднимается волна удовлетворения от удачно проведённых переговоров.
К вечеру же деревня гудела, как растревоженный улей. Работа кипела — кто-то тащил доски, кто-то стучал по деревянным клиньям, кто-то что-то обсуждал, размахивая руками.
Бабы накрыли стол у меня во дворе прямо под открытым небом — каша с салом, от которой шёл дух на всю округу, хлеб ещё тёплый, квас в глиняных кувшинах. Не знаю, то ли Илья, а может, Степан принёс бочонок пива — где они его берут, ума не приложу, но слюнки потекли у всех.
Мужики упахались за день, что ели так, что аж ложки стучали по деревянным тарелкам, словно дробь барабанная. Разговоры шли вперемешку с чавканьем — кто-то рассказывал байки, кто-то строил планы на завтра, кто-то просто молча уплетал, набираясь сил после трудового дня.
Машка же, помогавшая Пелагее разносить еду, то и дело мелькала в дверях, появляясь и исчезая, как видение. И я снова поймал её взгляд — быстрый, украдкой брошенный, но от этого не менее пронзительный. Сердце снова ёкнуло, словно молотом ударило. Машка… Я аж отвернулся, чтобы не смущать девчонку своим пристальным вниманием, да и самому нужно было взять себя в руки.
Глаза упёрлись в новый забор, который Прохор с Митяем успели поставить за день. Крепкий, ровный, сделанный на совесть. А в мыслях крутилось одно: пусть Уваровка и не будет городом, но уж точно не останется захудалой деревушкой, такой, как сейчас.
И я чувствовал себя частью этого процесса, даже его движущей силой. Странное ощущение для человека, который ещё недавно сидел в московском офисе и думал о квартальных отчётах, да как твой начальник сливает в унитаз реальные проекты.
Заканчивали ужин уже под первыми звёздами, что мигали, как лампочки в офисе перед тем, как вот-вот предохранители сгорят. Ужин, хоть и был простым, но очень вкусным. Кто-то из мужиков негромко рассказывал байку про соседского кота, женщины переговаривались о завтрашних делах. Дым от печи из избы Ильи медленно поднимался к потемневшему небу, смешиваясь с вечерней прохладой.
Митяй сидел рядом, уплетая кашу за обе щёки. Время от времени он поднимал глаза и довольно кивал, словно говоря: «Вот это дело, барин, вот это жизнь!»
Перекусив, я оглянулся, ища глазами Фому, чтобы что-то придумать ему опять с ночлегом. Но тот уже сам шёл ко мне, вытирая руки после ужина.
— Егор Андреевич! — начал он, сияя, как медный пятак. — Ну что, пора в новую избу перебираться! Неохота как-то у Игната Силыча куковать — он же, зараза, чуть ли не за воздух хочет деньги трясти.
— Фома, погоди, — хмыкнул я. — Дом же ведь ещё не готов, да что-то сделали, но жить-то в нём как?
— Да как не готов! — чуть ли не перебил он меня, размахивая руками. — Мужики же стену поставили, двери во какие! — Он показал большой палец вверх, глаза его горели энтузиазмом. — Топчаны сколотили! Бабы вон матрасы соломенные дали.
Действительно, несколько женщин, сидевших поодаль, одобрительно закивали. Одна из них, пожилая, с добрым лицом, даже подмигнула мне:
— Солома-то свежая, мягкая! Спать будут, как младенцы!
— Да и Петька мои вещи частью привёз, — продолжал Фома, всё больше воодушевляясь. — Переночуем, а там уже сразу и обживаться начнём! Всё лучше, чем у старосты — уже в своём будем, как никак.
Я прищурился, прикидывая и так, и сяк. Как-то неудобно было перед Фомой — забрал его с насиженного места, какой бы дом ни был, но они в нём жили, и им было комфортно. Но раз захотел переехать, просился, значит, что-то его там не устраивало. К тому же в голосе слышалась такая искренняя радость, что отказывать не хотелось.
— Не дворец, конечно, — добавил Фома, заметив мои колебания, — но крыша над головой есть, стены крепкие. А главное — своё! Не надо ни перед кем отчитываться, когда спать ложимся, когда встаём, а когда воды ночью попить да до ветра сходить.
— Ладно, — сказал я наконец, — смотри сам. Только не жалуйся, если солома в бок колоть будет.
Фома кивнул и тут же добавил, ухмыляясь:
— Да… вывески, правда, нет, ну уж как-нибудь не заблужусь!
И засмеялся над своей шуткой — звонко, заразительно. Несколько мужиков тоже усмехнулись, а одна из баб даже прыснула в кулак. Я тоже невольно улыбнулся — этот Фома умел поднять настроение даже в самых простых ситуациях.
Тут поймал взгляд Маши — она сидела с другой стороны стола и помогала Пелагее собирать миски. Посмотрела на меня и так по-бандитски подмигнула… Вот же зараза! А сердце тут же ёкнуло, словно в него током ударили. Чувствует ведь, что не могу на неё просто так смотреть, будто гипнотизёр какой. Глаза у неё такие — серые, с зелёными искорками, и когда она так смотрит, кажется, что весь мир вокруг замирает на секунду.
Вот не зря говорят, что все бабы ведьмы. Эх, Машка… Ну вот, как будто бы точно она моя, сердце-то знает, его не обманешь. Я поспешно отвернулся, чтобы не пялиться, как влюблённый дурак. И думал: «Уваровка, Уваровка, куда ж ты меня доведешь?»
Пётр же тем временем решил до поры остаться у Ильи — но оно и понятно, у брата хоть изба целая, а не этот наш, прости Господи, «таунхаус» на стадии «ещё не рухнул». Стены еще местами кривые, как после землетрясения, крыша местами просвечивает, а пол такой, что ночью без свечки и шага ступить страшно — провалишься куда-нибудь. Благо хоть сторону Фомы привели в порядок и Божий вид.
Я пожелал всем спокойной ночи и отправился в дом.
Завалившись на матрас из соломы, мечтал о тишине и покое. Как-то насуетился я сегодня.
Ну, на этот раз тишина в Уваровке оказалась мифом.
Полночи тявкали собаки — то ли волков почуяли, то ли просто от скуки завыли. Какие-то мыши скреблись под домом, шуршали, будто целая армия грызунов устроила там марш-бросок. Сова где-то ухала зловеще, словно предвещая беду. А как только горизонт начал светлеть, словно кто-то включил розовый прожектор за лесом, проснулись первые петухи.
И орали под окном так, будто попали на рок-концерт! Будильники двадцать первого века и рядом не стоят с этим хором пернатых психопатов. Я чуть не подскочил до потолка — сердце заколотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
Мне как раз снилось, что я с Машкой в нашей московской студии — проспал на работу, а рядом сотовый лежит, и будильник орёт почему-то петушиными глотками. Проснулся в холодном поту, сердце аж колотилось, как после спарринга с профессиональным боксёром.
Встал, потянулся — кости хрустнули, как сухие ветки. Вышел в сени, умылся ледяной водой, которую Митяй, видать, ещё с утра пораньше принёс. Вода была такая холодная, что аж зубы свело. Фыркая, как кот, который в лужу свалился, и стряхивая капли с бороды, вышел на крыльцо.
И чуть было не столкнулся с Митяем, который как раз заходил в сени с деловым видом. С собой он нёс плетёную корзину с едой — видать, снова кто-то из баб расстарался.
— Доброе утро, барин! — бодро поприветствовал он. — Вот, принёс, чем разговеться.
Я не выдержал любопытства и заглянул под рушник, которым была накрыта корзина. Ржаной каравай, ещё тёплый — видно, только из печи. Полдесятка отварных яиц в скорлупе, кусок сала, аккуратно завёрнутый в чистую тряпицу. Да кувшин кваса, от которого шёл кисловатый, но аппетитный запах.