В этот вечер он для своей «шутки» выбрал Клима Ворошилова. Клим устоял, не упал, но оставить это так Цыплакову не смог, решил проучить Кольку и навсегда отвадить от дурацких издёвок. Подобрав небольшое полено, он, улучив момент, огрел обидчика чурбаном по затылку. Видимо, перестарался: Колька упал, стал кричать и корчиться от боли. Видевшая всё это женщина, нёсшая воду из родника, воскликнула от испуга:
— Ой, батеньки, парнишку убили!..
Подбежав к ребятам, она окатила Кольку водой. Он очнулся и, размазывая по лицу грязь, поднялся с земли.
— Кто меня ударил? — злобно оскалился Цыплаков.
Клим ответил как можно спокойнее:
— Ударил я, и сделал это для того, чтобы ты понял, бывает ли больно другим, когда ты бьёшь их. И ещё запомни: если кому-нибудь пожалуешься или ещё раз тронешь кого-либо из малышей, я тебе ещё не то сделаю.
— А что ты мне можешь сделать? — заносчиво огрызнулся уже пришедший в себя Колька.
— Тогда узнаешь, — сказал Клим, едва сдерживаясь, чтобы не ударить наглеца ещё раз. Избегая драки, он решил уйти, на ходу бросив ему:
— А если не исправишься — убью.
Поверил ли Колька Цыплаков этой угрозе или нет, но с тех пор его как подменили. Он стал, как и все Васильевские подростки, простым и естественным, лишь иногда косился на Ворошилова с каким-то заячьим страхом...
Стадо коров, за которым глядел отец Клима, значительно увеличилось, и помещик разрешил Ефрему Андреевичу взять себе в помощники сына, имевшего опыт пастьбы, — как-никак уже более двух лет он гонял телят.
Ворошиловы пасли скот на большом выгоне недалеко от имения. Вокруг были хлебные посевы, стога сена. Коровы, несмотря на все старания пастуха и подпаска, иногда заходили на поля жита и ячменя, курочили сенные скирды[10]. За это Ефрем Андреевич получал от управляющего или приказчика выговоры, а то и более строгие наказания — вычеты из заработка. Никакие объяснения не принимались, правыми всегда оставались защитники интересов хозяина.
Ворошилов-старший долго крепился и терпеливо нёс свой крест. Но в нём накапливалась ярость, и однажды она выплеснулась. Возмущённый очередной несправедливостью приказчика, он обругал его самыми последними словами и, не взявши даже расчёта, ушёл из имения.
Климу исполнилось десять лет, сестре Кате было неполных семнадцать. С уходом отца от Алчевского уволили из подпасков Клима, он стал безработным. Катя в 1890 году вышла замуж за подручного кучера в имении Ивана Щербину, и они уехали из Васильевки на Голубовский рудник. Материальное положение семьи Ворошиловых (с Марией Васильевной оставались двое детей — Клим и Лена) резко ухудшилось: отца нет, подался неизвестно куда, не стало заработков Клима и Кати. Вновь, как уже было не раз, выживание семьи всецело зависело только от одной Марии Васильевны.
— Не знаю, жить-то как дальше, Ваня, — жаловалась она зятю, приехав на рудник повидаться с дочерью. — Видно, опять ребят по миру пущу.
— Не печальтесь, Мария Васильевна,— успокоил Иван. — Вы ведь знаете моего брата Артёма — он у нас в имении машинистом на молотилке работал.
— Знать-то знаю, а он тут при чём?
— Как при чём! Это он, Артём, меня на рудник переманил. Был я помощником кучера, а теперь машинистом стал — по воздушно-канатной дороге грузы гоняю. Найдётся на руднике и для Клима место...
На Голубовском руднике Клима приютили Катя с Иваном. Рудник был крупным каменноугольным предприятием. Климу здесь всё казалось необычным: шахтные постройки, подъездные пути, жилые бараки рабочих; но особенно его поражала подвесная двухканатная дорога.
К. Е. Ворошилов, спустя 79 лет, вспоминал: «В первое время я внимательно наблюдал рабочий люд на шахтах. Усталые и запылённые, расходились шахтёры после работы по баракам и землянкам. Глаза и зубы у них блестели, и мне казалось, что им очень радостно вновь видеть зелёную земную поверхность, ясное солнце и чувствовать себя отважными покорителями земных недр. Приходилось мне, и довольно часто, видеть их пьяными, поющими песни, а иногда и в драках. Всё здесь было не так, как на полях и в усадьбах. Там было тяжело, но здесь несравненно тяжелее. Очень скоро я понял, что шахтёрам не до веселья, что их давит беспросветная нужда, непосильная работа»[11].
На руднике таких ребят-подростков, как Клим, использовали только для выборки колчедана[12]. Это было своеобразное приобщение к шахтёрскому труду.
К. Е. Ворошилов в «Рассказах о жизни» вспоминал, что труд этот для ребят был ужасно утомительным и низкооплачиваемым: они очищали выданный из шахты уголь от посторонних примесей. Каждому выдавался специальный ящик, куда складывали колчедан и пустую породу. По количеству наполненных и сданных ящиков определялся заработок. Такие малолетки, каким был в то время Клим, обычно зарабатывали в день по 8, изредка по 10 копеек, а те, кто постарше, — по 12—15 копеек.
Работа была не только тяжёлой, но и опасной. Приходилось вместе с ящиком подниматься по крутым откосам на высокие штабеля угля; при неосторожном движении можно было сорваться и серьёзно покалечиться. Рабочий день длился с шести часов утра и до вечера. За весь день полагались лишь две передышки — получасовая на завтрак и часовая на обед.
Ворошилов назвал период пребывания на Голубовском руднике новым этапом в его тогда ещё малолетней жизни — он вставал на путь рабочего человека.
При содействии зятя Ивана Щербины, машиниста подвесной канатной дороги, Клима назначили смазчиком машины, подающей уголь на-гора. Оплата была здесь выше, чем на выборке колчедана. Катя скрупулёзно откладывала заработок брата и однажды объявила при соседках:
— Ну, Климушка, пойдём сапоги выбирать. Будешь сам покупать, на свои кровные.
В магазине ему понравились очень ладные, маленькие шевровые сапожки на высоком каблучке. Вряд ли они годились для каждого дня, но Иван и Катя не стали возражать. Купили Климу и другие вещи — рубаху, штаны, полотенце...
Не гладко проходила жизнь Клима на Голубовском руднике. Его здесь жестоко избили рабочие, соперничавшие с ним за лучшие места на шахте, в результате он долго лечился в больнице. Родители забрали его к себе: отец и мать перебрались в это время на соседний с Голубовским — Шепиловский рудник.
В один из дней к Ворошиловым заехал проездом из хутора Воронова сын Спиридона Андреевича Ворошилова — Потап Спиридонович. Он рад был видеть семью дяди Ефрема в добром здравии.
Как бы мимоходом дядя спросил Клима:
— Чай нигде не работаешь?
— Он ведь в больнице лежал — избили его на руднике, — ответила за сына мать. — Сейчас отошёл, скоро к делу какому-никакому пристроится.
— Может, Клим к нам съездит погостить? — Предложил Потап Спиридонович. И племяннику: — Поедешь?
Климу понравилось это предложение, но вслух он сказал:
— Я-то поехал бы, да ведь и отцу с матерью помогать надо.
Марии Васильевне хотелось, чтобы сын поехал с дядей. Она стала уговаривать его, мол, поезжай, они обойдутся без него, посмотри родину отца...
Клим поехал с Потапом Спиридоновичем в Воронов. Гостевание его затянулось на многие месяцы. Как потом выяснится, дяде Спиридону Андреевичу и его сыновьям нужен был даровой работник.
Климент Ефремович через годы скажет, что пребывание на хуторе Воронов стало для него ещё одним уроком жизни. Здесь он побывал в шкуре батрака, хотя и жил у родственников.
Река жизни по-прежнему несла семью Ворошиловых по бурным волнам, причаливая то к одному, то к другому берегу. После Шепиловского рудника Ефрем Андреевич вернулся в село Смоляниново. Но из-за своей неуживчивости долго не удержался и там. Куда ещё податься? Наступил на собственное горло, унял гордыню и попросился вновь к помещику Алчевскому.
Семья переселилась в Васильевку. Для Клима село казалось родным местом. Всё здесь снова сложилось, как пять лет назад: отец стал пасти коров, мать — работать на кухне...
В школу — в 12 лет
Мария Васильевна Ворошилова мечтала, чтобы сын освоил грамоту. «В школу Климушке надобно, — говорила она, — вострый он на ум. Выучился бы Божий Псалтырь читать. Бог даровал бы ему благо в жизни».
Как-то она вместе с Климом наведывала своих родственников в селе Боровском, беседовала с братом Семёном Васильевичем, изливала душу: сделать бы сына «грамотеем».
— А зачем это тебе и Климу? — удивился брат, совершенно безграмотный человек, которому никогда и в голову не приходило учить своих детей. — Книжки читать — занятие господское.
— Нет, — возразила Мария Васильевна, — испокон веку говорят: «Ученье — свет, а неученье — тьма».
Жизнь семьи Ворошиловых в Васильевке была несладкой. Как и раньше, давила нужда. С началом весны Клим пошёл работать погонщиком волов. Летом возил снопы на тока, молотил хлеб. Его трудолюбие и прилежность заметили и стали доверять ответственную работу по смазке локомотива и молотилки. По тем временам к этому делу допускали далеко не каждого.
Лето пролетело незаметно. Осенью 1893 года в центре села возле храма Николая-угодника по решению помещика Алчевского был построен просторный дом, в котором намечалось открыть земскую[13] школу. Старшее поколение населения Васильевки с настороженностью отнеслось к этому событию, а молодое — с большим интересом. К. Е. Ворошилов писал: «Не знаю, как у моих сверстников, но у меня к тому времени уже проснулась жажда к учёбе, и я, ещё не зная ни одной буквы, уже видел себя сидящим за партой, зубрящим уроки»[14].
Школа не выходила из головы Клима. Но в душе щемило переживание: отдадут ли его учиться, ведь за учёбу, никак, нужно будет платить немалые деньги. В «Рассказах о жизни» он «великим спасибом» отметит упорную настойчивость матери, с которой она уговаривала отца записать сына в первый класс.