— Разбил?
— Само собой, разбил, редька маринованная! Разбил, как есть, на мелкие кусочки! И начал вокруг искать, словно потерял чего. А потом начал ругаться до того худо… художественно…
— Это как же?
— Ну, редька маринованная, я на своем веку столько всякой ругани слыхал — мама не горюй! И трехэтажной, и пятиэтажной, и даже семиэтажной. Таких умельцев слышал, каких уж больше нету. Самого Колю Крюкова слышал! Со мной один сильно ученый человек на эту тему говорил, так я ему такого порассказал — он говорит, что меня можно сразу профессором назначить по этой теме. Но такой красивой ругани, какой тот мужик ругался, я еще никогда не слыхивал. Такими словами, что прямо редька маринованная! Я до того заслушался, что даже про свой глаз подбитый забыл!
— Но он точно ругался?
— Точно, точно! Что это самая что ни на есть ругань — это по лицу его было видно.
— Что же он — сперва радовался, чуть не плясал, а потом ругаться надумал?
— Вот и я об том же самом думаю! Видно, чем-то его эта обезьянка сильно расстроила…
— И все? А дальше что было?
— А что было? — Тютя пожал плечами. — Ничего не было. Плюнул он и ушел. А я полежал еще немного, подумал да и понял, что если сейчас не встану, то отморожу себе все напрочь. Все ж таки хоть и не совсем зима, а холодно на земле-то валяться. А больничный мне никто не выпишет, как говорится, спасение утопающих — дело рук самих утопающих, вот такие дела.
— Здраво рассуждаешь… — улыбнулась Надежда.
— Ага. Вот встал я кое-как, да и пополз в подвал, там уж отлежался возле трубы теплой.
— Ну ладно, пойду я. — Надежда представила, как она выглядит со стороны, и ужаснулась. Приличная, интеллигентная женщина беседует с этим чучелом, да на нем заразы всякой ужас сколько! Опять же запах этот…
Она заторопилась домой, забыв про кота. Всю дорогу ее преследовал жуткий запах. Как бы не пришлось пальто в чистку отдавать!
Остальной день пролетел в хозяйственных хлопотах, да еще пришлось за компьютером посидеть, чтобы ввести содержимое амбарных книг. Дело продвигалось медленно — не то Надежда разучилась, не то думала о другом. Перед глазами вместо строчек стояли керамические обезьяны. Значит, если верить рассказу бомжа Тюти, еще одна обезьянка выбыла из игры. Ничего неизвестный мужчина в ней не нашел.
Утром Надежда снова взглянула на листок с номерами телефонов.
На «Мертвоморе» можно было поставить крест, причем в буквальном смысле: таинственный охотник за обезьянами там уже побывал, и очередная сувенирная мартышка его разочаровала. Обезьянки погибали одна за другой, но с каждым разом шансы росли.
Кроме «Мертвомора», в списке был еще один городской номер. Его-то Надежда и набрала.
Как и прошлый раз, в трубке раздался приятный женский голос:
— Вы позвонили в жилищную контору. Ваш звонок важен для нас. Сейчас никто не может подойти к телефону, но вы можете оставить свое сообщение после сигнала…
Однако сразу после сигнала в трубке раздался щелчок, и другой женский голос — куда менее приятный — проговорил:
— Слушаю, жилконтора!
Надежда, которая успела продумать линию поведения, торопливо и сбивчиво заговорила:
— У меня вопросы имеются по оплате коммуналки. У меня в прошлой платежке за отопление выписано семьсот двадцать рублей, а в этой — семьсот пятнадцать, так вот я хотела узнать, почему такое. В прошлом месяце теплее было, почему же в этом меньше насчитали? Почему такое?
— Женщина, — перебила ее собеседница, — не понимаю, чем вы недовольны? Если бы вам больше начислили, это одно дело, но вам же меньше!
— Это не важно, больше или меньше, я хочу разобраться, почему так! Я хочу знать, за что я плачу!
— Женщина, я вам ничего не могу сказать, я вашу платежку не видела, и вообще, это вам нужно звонить в бухгалтерию, а еще лучше прийти со своей платежкой… если, конечно, вам времени не жалко.
— Так я и приду, только вы мне адрес скажите.
— Вы что — нашего адреса не знаете? Ну ладно, записывайте: Фиолетовый переулок, дом семь.
Фиолетовый переулок был совсем близко к Надеждиному дому, что Надежду не удивило. Ясно, что такие ерундовые подарки к Новому году покупали поблизости от работы.
Она решила сходить в жилконтору просто так, на разведку. И раз уж выбрала по телефону такой тон, то и оделась соответственно — в старую куртку, в которой ездила осенью на дачу. Подвела глаза черным, как у панды, а губы накрасила сердечком, причем помаду нашла у дочки в ящике. Дочь приезжала в прошлом году из своего Североморска, где ее муж служил на флоте. Помада эта Алене не шла, а зять так вообще сказал, что у нее при таких губах неприличный вид, причем употребил более резкое слово. Они тогда здорово поскандалили, так что Надежда забеспокоилась и хотела выяснить, все ли у них в порядке, уж больно нервным выглядел зять. Но, по совету мужа, решила не вмешиваться, и, как оказалось, правильно сделала. У детей все наладилось. Помаду дочка оставила в тумбочке, и Надежда приятно удивилась, она-то думала, что ее выбросила. Сейчас как раз пригодилась.
Надежда повязала еще шелковую косыночку по-деревенски и уже через двадцать минут вошла в приземистое здание жилконторы.
В первый момент ей показалось, что она перенеслась в советские времена. Все дело было в том, что жила Надежда с мужем в относительно новом доме, и ей давно не приходилось посещать жилконтору. У них за все отвечал управдом.
Здесь же стены в холле были выкрашены унылой светло-зеленой краской, на полу лежал дешевый коричневый линолеум, под потолком мерцали допотопные люминесцентные лампы. Самое же главное — прямо напротив входа висела оклеенная темно-зеленой бумагой доска, по верху которой большими строгими буквами было написано: «Лучшие работники нашей жилконторы».
Под этой надписью висели фотографии, по большей части женские. Все женщины на фотографиях таращились на посетителей жилконторы с таким выражением, как будто хотели испепелить их взглядом. Среди этого женского коллектива затесался один-единственный мужичок, судя по всему, измученный тяжелым похмельем. Под его фотографией была лаконичная подпись: «Л. Зайцев. Лучший слесарь-сантехник».
Слесарь-сантехник Надежду не интересовал, и она ознакомилась с остальными фотографиями.
На самом видном месте висел портрет женщины лет пятидесяти, с выпученными глазами и высокой прической, покрытой толстым слоем лака. Приглядевшись, Надежда заметила в этой особе несомненное сходство с сувенирной обезьяной.
Подпись под этой фотографией информировала, что на ней изображена Н. Б. Камнеедова, заместитель начальника жилконторы.
— Вот она-то мне и нужна! — вполголоса проговорила Надежда.
Если бы ей пришлось выбирать, кому из сотрудников этой жилконторы подарить керамическую мартышку, она бы ни секунды не сомневалась: такой подарок лучше всего подошел бы гражданке Камнеедовой. То есть что это мартышку, Камнеедова похожа была на серьезную обезьяну — орангутана или гориллу, а уж если не на гориллу, то на гамадрила — это точно.
Надежда свернула в коридор.
Вдоль таких же, как в холле, уныло-зеленых стен стояли стулья, на которых маялись посетители жилконторы. Пройдя вдоль коридора, Надежда наконец увидела дверь, на которой висела табличка «Н.Б. Камнеедова». Перед этой дверью сидело несколько человек, на лицах которых читались тоска и усталость. Две женщины помоложе читали что-то в своих смартфонах, еще одна женщина среднего возраста вязала крючком что-то ажурное, мужчина интеллигентного вида листал английский роман.
Надежда спросила, кто последний, и села на свободный стул.
Тут же проснулся ее внутренний голос, который возмущенно проговорил:
«Ну зачем ты тратишь время в коридоре жилконторы? Неужели тебе здесь нравится, в этом унылом, тусклом месте? Что тебе, больше нечем заняться?»
Надежде нечего было ответить, и она промолчала.
Тут дверь кабинета распахнулась, оттуда выкатилась невысокая кругленькая женщина с красным лицом и выпученными глазами. Она хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и бессмысленно размахивала руками. К ней подскочила женщина с вязанием и сунула в руку упаковку таблеток:
— Примите, женщина, это успокоительное!
Несчастная проглотила две таблетки не запивая. Лицо ее приняло осмысленное выражение, и она проговорила дрожащим голосом:
— Мегера! Ужас-ужас!
В это время из кабинета раздался громкий голос:
— Следующий!
— Сейчас ваша очередь! — одна из женщин со смартфоном обратилась к мужчине с иностранным романом.
Мужчина побледнел, привстал, снова сел и неуверенно проговорил:
— Я вас пропущу… мне нужно жену дождаться, она еще не подошла…
— Я тоже лучше подожду… — испуганно пролепетала женщина.
— Следующий! — снова прогремел голос из кабинета.
— Я сейчас… я на минутку… мне срочно нужно… — проговорила женщина с вязаньем и припустила прочь по коридору.
Надежда огляделась и увидела, что осталась одна перед кабинетом Камнеедовой. Нет, все-таки измельчал народ, расслабился. Раньше бы никто не сбежал. Дисциплина раньше была: надо идти — значит надо. Хоть к начальнице жилконторы, хоть к зубному врачу, хоть к черту на именины.
— Следующий! — снова донеслось из-за двери.
Надежда встала и вошла в кабинет.
Сама хозяйка кабинета восседала за письменным столом, сложив перед собой руки и глядя на посетительницу как на случайно залетевшую в компот муху. Лицо ее напоминало цветом недозрелый помидор, но общим обликом гражданка Камнеедова была похожа на упитанного гамадрила средних лет. Точнее — на вожака небольшой стаи гамадрилов. Если, конечно, ячейка общества гамадрилов называется именно стаей, а не стадом или сворой. Надежда мимолетом порадовалась, что определила обезьяну, похожую на Камнеедову, наугад, не глядя.
Одета Камнеедова была в бордовый костюм, цвет которого соперничал с цветом ее щек.
Кабинет гражданки Камнеедовой был обставлен со строгой безвкусицей, как и должен быть обставлен такой кабинет мелкой начальницы. На стенах висели какие-то грамоты, чередующиеся с цветными календарями прошлых лет — на год Петуха, год Лошади, год пресловутой Обезьяны. Видимо, подчиненные каждый год дарили своей начальнице такие календари.