Электрик включил фонари. Лед засверкал, обозначилась цветная разметка, трибуны погрузились в полумрак.
Грунин заорал, засвистел и, очертя голову, принялся бешено носиться, бросая себя в крутые виражи; на тренировках он заводил всю команду. Он еще испытывал голод по льду и по скорости, даже усталость не могла его угомонить: на льду он все забывал.
Рогов и себя помнил таким, когда его волновал лед, а сила требовала выхода и рвалась наружу. Теперь он делал что нужно, не отлынивал и в игре отдавал что мог, но спокойно, без прежнего азарта.
Грунин без устали носился из края в край катка. Рогов стоял у борта и смотрел. Молодость, твоя молодость скользила, неслась стремглав по льду сумасшедшей атакой на чьи-то ворота, жестким напором, в реве трибун, при ярком свете – вперед, вперед, и некогда перевести дыхание, лишь скорость и восторг забивают дух.
Он стоял и внешне спокойно, даже безразлично смотрел на безостановочное движение напарника.
Так незаметно проскользят годы, прокатятся безоглядно по льду, размеченному цветными полосами зон, и так же, как до тебя другие, откатаешь свое ты, исчезнешь незаметно, уступив кому-то место. Так было всегда, вечный закон, другого нет, но трибуны по-прежнему будут нетерпеливо требовать и лихорадочно молить, и кто-то горячий и неопытный будет рваться в клочья, забыв себя, как ты когда-то, как сейчас Пашка, так будет после нас, – и что же дальше, что еще?
Он ступил на лед и стал медленно раскатываться вдоль борта, волоча за собой клюшку, как страшную тяжесть. Парни нерешительно вышли на лед и остановились.
– Веселей! – крикнул Пашка через все поле.
Они нелепо выглядели на льду в своих куртках с блестящими пуговицами, в длинных брюках, с которых сзади на коньки свисали нитки.
Грунин подвез и сунул им в руки клюшки, парни медленно покатились, а потом стали горячиться, стучать клюшками о лед и неумело гонять шайбу.
– Не робей! – крикнул Грунин и закружил вокруг них, засновал причудливыми резкими зигзагами, мелко-мелко сучил клюшкой, ведя шайбу, внезапно, без замаха ударял со страшной силой ею в борт и снова подхватывал.
Рогов спокойно, как в игре, выкатился вперед, угадал следующий шаг Пашки, поймал его на бедро и резко разогнулся. Грунин перелетел через него как через забор. Коньки взлетели, блеснули в воздухе и прочертили полный круг; Рогов медленно покатил дальше.
– Ух, ты! – восхищенно охнул высокий.
Маленький в восторге махнул кулаком:
– Во дал!
Пашка приподнялся и с уважением сказал:
– Как ты меня подловил…
Команда собиралась на льду.
Мальчишки стояли у борта и во все глаза пялились на игроков. Впервые они их видели так близко, наяву, могли слышать каждое слово и даже находились с ними на одном катке, вроде тренировались вместе.
Игроки постепенно ускоряли бег. Рогов подъехал к мальчишкам.
– Хотите посмотреть тренировку, снимите коньки и садитесь на трибуну, – сказал он и уехал работать.
Он забыл о них. На бегу он падал на колени, на живот, резко вскакивал, ездил в свинцовом поясе, водил по льду диск от штанги, отрабатывал рывки, пристегнутый к борту тугим резиновым жгутом, а потом одного за другим принимал на себя стремглав бегущих нападающих и без передышки падал под шайбы, летящие от нескольких игроков, закрывая собой ворота, и сам стрелял по воротам; всей пятеркой они подолгу наигрывали комбинации и без жалости бросали друг друга на лед, потому что в игре их никто не жалел. Рогов взмок, пот скатывался со лба и заливал глаза, а по спине бежали струйки.
Это была его обычная ежедневная работа, в которой у него не было секретов и которую он всегда старался делать хорошо.
Сколько пота он пролил на этот лед за все годы, едкого пота настоящей мужской работы, но вот только в чем результат – в замирании ли трибун, в счете ли шайб, в неистовом мгновении победы, во множестве забытых игр или в тех немногих, которые помнятся?
После тренировки команда мылась под душем. Голоса, плеск воды, шлепки ладоней и смех сливались в гулкий неразборчивый шум.
Вот они, небожители, все голые, все на кривых ногах, потому что давно на коньках, мощные торсы и плечи под струями воды – сейчас всего лишь шумная компания здоровых молодых мужчин. Но вот наступает момент, когда они в яркой форме, в шлемах, под стать друг другу выходят один за другим на лед – выпрыгивают и катятся в свете всех фонарей, и гремит музыка, и тысячи людей замирают на трибунах и миллионы по всей стране, – у всех захватывает дыхание и волнение сжимает сердце, и тогда они – Команда!
Все знают каждого по фамилии и по имени, но на льду они одно существо – Команда, их принимают как одно существо, и гордятся ими как одним существом, и любят как одно существо – неизменной вечной любовью.
Рогов стоял под горячей водой, едва можно было терпеть. Товарищи резвились в облаках пара.
– Рог наш воспитателем в детский сад устроился…
– Леша, платят прилично?
– "Я, го-о-рит, с детства мечту имел…"
Все громко смеялись, но не зло, его любили. Он не наблюдал издали, когда в игре задирали товарища, а первым кидался на выручку, оттирая обидчиков, или устраивал им "шлагбаум": брал клюшку поперек груди и удерживал их до тех пор, пока страсти не угасали.
– Ах, ты, Боже мой, что благородство с человеком делает!
– "Я, го-о-рит, призвание чувствую…"
Рогов засмеялся:
– Ну, давай, жеребцы, давай…
Кто знал его призвание? Знал ли он сам? Было оно в том, чтобы гонять шайбу, или в чем-то еще? Ладно, теперь уже поздно выяснять, нечего голову ломать.
– Ох и задумчив ты стал! – крикнул из пара голый Грунин и с размаху хлопнул его по спине. Даже звон пошел.
Рогов одевался, когда к нему подошел тренер и сел рядом.
– Как самочувствие?
– Нормально.
– А вообще жизнь?
– Нормально.
– У тебя что, сегодня приема нет?
– Почему? – засмеялся Рогов. – Есть.
– Не нравишься ты мне…
– Играю плохо?
– Почему плохо? Прилично. Игра у тебя идет. Настроение мне твое не нравится. Что-нибудь стряслось?
– Да нет, так ничего…
– Как учеба?
– Какая учеба, хвостов набрал.
– Ничего, сдашь, нам в Канаду скоро.
– Вышибут меня, вот и будет Канада.
– Что ты преувеличиваешь?! – рассердился тренер. – Ты весело должен жить, легко… Вон как Пашка Грунин. Чего тебе не хватает? Из тебя защитник мирового класса может выйти, а ты… – Он умолк и глянул в глаза. – А?
"Ладно, – подумал Рогов, – надо кончать, поговорили". Он бодро кивнул.
– Да, – сказал он. – Конечно.
– Что? – опешил тренер.
– Все правильно, я и сам так считаю. Нормально. Не подведу.
– Да? – недоверчиво посмотрел тренер. – Смотри, держись, молодняк подпирает. Я на тебя надеюсь. – Он глянул еще раз внимательно и отошел.
Рогов не изменился в лице и не подал виду, но на мгновение кольнул страх. Он старался не думать об этом, ему только двадцать четыре, еще не вечер, поиграем, только и начинается настоящая игра. Но вот сказаны вслух слова – и впереди смутно обозначилась черта, за которой все неразличимо.
Он подошел к столу вахтера и взял трубку.
– Леша, подвезешь? – спросил Надеин.
– Сейчас. – Рогов набрал номер, но ответа не было, и он положил трубку.
Они вышли на улицу, сразу нахлынули болельщики, пришлось пробираться в плотной толпе; Рогов возвышался над всеми, самых назойливых отодвигал в сторону.
Машина со всех сторон была облеплена мальчишками. Рогов тронулся с места и едва ехал, не переставая сигналить.
– Черт, под колеса лезут! – Он напряженно сжимал руль.
– А для него, может, счастье под твою машину попасть.
– Балбесы! – в сердцах отмахнулся Рогов. Выехав на дорогу, он с облегчением перевел дух и прибавил скорость. – С Канадой играть легче.
– Кумир! – засмеялся Грунин.
– Развелось бездельников, прохода не дают. Выйти никуда не могу. Рогов посмотрел в зеркало заднего вида: неподвижная толпа мальчишек и подростков, запрудив дорогу, смотрела вслед машине.
– Удивляюсь я тебе, – сказал Надеин, – что ты все звонишь? Мало женщин вокруг? О таком, как ты, любая мечтает. Хочешь, познакомлю?
Рогов не ответил. Он часто слышал эти разговоры – привык, а первое время пытался объяснить, что ему не нужна любая, ему нужна одна – одна из всех.
– Леша, не сохни, смотреть больно. Дать телефончик? – весело глянул Грунин.
– Не понимаю. У нас решающие игры, а ты… Сопляков каких-то привел… – продолжал Надеин.
– Да, а где они? – вспомнил Рогов.
– Не знаю, я видел, сержант увез, натворили чего-нибудь.
Рогов неожиданно развернулся на перекрестке и помчался назад. Он резко затормозил у здания катка и побежал внутрь.
– Двое? В одинаковых курточках? – переспросил вахтер. – Они в милиции. Коньки увели.
– Как?!
– Украли. – Вахтер достал две пары коньков.
– Это Грунин им дал! На моих глазах было.
– Да? Значит, ошибка вышла. А их в отделение повезли.
Рогов бросился к машине.
– Леша, что стряслось? – невинно спросил Грунин.
Рогов глянул на него в бешенстве и рванул машину с места. Они подлетели к отделению. Парни сидели у барьера на жестком вокзальном диване. Вид у них был убитый.
Дежурный капитан сразу узнал Рогова, показал на парней и сказал:
– Отпираются.
Рогов набрал номер катка и протянул трубку капитану:
– Поговорите…
– Дежурный слушает, – сказал тот. Потом послушал и недовольно сказал: – Надо было на месте разобраться. – Он посмотрел поверх барьера на парней и спросил: – Что ж толком не объяснили? А то бормочете – мы не брали, а так все говорят. Можете идти.
Они недоверчиво встали и неуверенно пошли к выходу.
– Ну что? – спросил Рогов на улице. – Нашли приключение?
Оба едва не плакали и горестно молчали.
На улице гулял ветер. Было малолюдно и оттого еще холоднее. Ветер гнал по асфальту сухие листья, наметая к стенам домов; листья бились в сточных решетках, как живые.