Алита просидела в реанимации до самого вечера, пока, наконец, в коридоре не появился выискивающий кого-то взглядом врач. Алита поднялась, готовая ко всему, но увидела его улыбку и облегчённо вздохнула. С такой улыбкой плохих новостей не приносят.
– Вы Свиридова?
Алита кивнула.
– Не скрою, состояние тяжёлое, но стабильное. Угрозы жизни нет. – Врач ободряюще улыбнулся. – Я полагаю, мы можем надеяться на скорое улучшение. Если хотите, я могу открыть вам ординаторскую, ляжете там, но я рекомендую вам оставить свой номер телефона и идти домой – я вполне уверен, что за ночь ничего не случится. Так как?
Алита мягко улыбнулась и покачала головой:
– Спасибо вам громадное. Я пойду домой.
Алита пошла домой пешком, хотя идти было порядочно – хотелось развеяться, тем более что погода стояла тёплая и безветренная. Алита шла по тёмным улицам, чувствуя, как отпускает напряжение, и к дому пришла, почти совсем успокоившись. Поднялась на свой этаж, полезла в карман за ключами.
– Свиридова Алита Ивановна? – поинтересовался казённым голосом незаметно возникший за спиной мужчина.
Алита встревоженно обернулась и кивнула. Мужчина отработанным жестом достал из внутреннего кармана красную корочку:
– Милиция. Капитан Вахромеев. Вам придётся пойти с нами. Для выяснения.
– Почему? – встревожилась Алита, вцепившись в обшлаг пальто. – Что случилось? Я… Я никуда не пойду!
– Оказание сопротивления работнику милиции, – скучным голосом отозвался капитан Вахромеев, – влечёт наказание в виде лишения свободы на срок от одного года до трёх лет или штраф от 30 до 80 МРОТ. – Вздохнул и добавил: – У меня предписание доставить вас в УВД. Там всё узнаете у следователя. Я всё равно вас туда… отведу. Давайте не будем доставлять друг другу неприятностей.
Алиса сжалась, собираясь дальше сопротивляться, соседей разбудить, звонить знакомым, требовать адвоката, наконец, но… глубоко вздохнула и сдалась – слишком она устала сегодня. А повоевать можно будет и позже.
– Ладно, – сказала она, – ваша взяла. Ведите уж, чего там. Наручники наденете или так поведёте, под прицелом?
Капитан ничего не сказал. Проводил её на улицу; предупредительно, как обходительный кавалер, держа её под ручку. Подсадил в стоявший неподалёку милицейский «бобик». Залез сам с другой стороны и кивнул водителю:
– Поехали.
В УВД Алиту продержали на скамейке в коридоре под присмотром хмурого милиционера минут сорок, пока «её» следователь где-то ходил. Наконец откуда-то появился невысокий плотный тип с неприятным скуластым лицом, не глядя на Алиту, открыл дверь и бросил ей:
– Проходите.
Алита зашла и села на единственный в комнате, не считая хозяйского офисного кресла, табурет. Следователь невнятно представился и стал бродить по комнате, время от времени задавая Алите какие-то вопросы. Алита отвечала, недоумевая. У неё сложилось впечатление, что следователь сам не знал, о чём её спрашивать, и ответов на свои вопросы даже не слушал. Алита медленно закипала, но тут зазвонил телефон.
Следователь спикировал на него из противоположного конца комнаты, как коршун на цыплёнка:
– УВД, следователь Сорокин. – Помолчал, слушая ответ. Скосил глаза на Алиту: – Да, давно уже, больше часа… нет, не знаю… нет, ничего не говорила… – Оторвался от трубки: – Мать вам что-либо рассказывала сегодня?
– Нет, – ответила Алита растерянно, – она же без сознания, меня к ней не пустили.
– Нет, – сказал Сорокин в трубку, – говорит, что она без сознания… ладно… – Посмотрел на часы: – Когда?… Что?… А до этого что делать?… А основание?… Но я же не… Понял, Сер… эээ, понял вас хорошо, всё сделаю. Да… До свидания. – Положил трубку, подошёл к столу и сел в кресло. Повозился. В дверях возник милиционер.
– Проводите гражданку в КПЗ, – сказал следователь ему, не глядя на Алиту.
– Что?! – Алита возмущённо вскочила. – Как… За что?! На каком основании?! Я требую адвоката, я… я имею право позвонить!
Следователь поморщился:
– Не заставляйте применять силу, Алита Ивановна. Я имею полное право задержать вас на сорок восемь часов для выяснения обстоятельств. Сергей, проводи даму.
Милиционер мягко, но цепко взял Алиту за плечо, и она обмякла, сдавшись во второй раз.
– Я этого так не оставлю, слышите? – сказала она Сорокину многообещающим голосом. – Вам это дорого встанет.
Но прозвучало это уже неубедительно, она сама это почувствовала и безропотно позволила вывести себя из комнаты. Спустилась за конвоиром на два этажа вниз, где безропотно сдала в зарешеченное окошко сумочку, деньги (в сумме пятисот двадцати трёх рублей пятнадцати копеек), часы и сотовый. При виде телефона Алита встрепенулась и заявила:
– Я имею право сделать звонок.
Конвоир поморщился, но возражать не стал:
– Пять минут.
Алита схватила трубку, но тут её поджидало разочарование – экранчик не светился, на нажатие кнопки телефон отреагировал переливчатой мелодией, коротким анимационным роликом и – мёртвой темнотой экрана.
– Тьфу, – ругнулась Алита, – говорили мне «Нокию» брать. Дайте мне городской телефон! Это моё право!
– Я передам следователю, – безразлично отозвался конвоир, пододвигая бумаги. – Подписывайте.
Алита вздохнула, молча подписала список сданных вещей и положила ручку.
– Ничего. Посидишь, не порвёшься, – с этими словами конвоир втолкнул Алиту в камеру, захлопнул решётчатую дверь и удалился. Первое, что почувствовала Алита, оглядев маленькое помещение, было облегчение: она была в камере одна. Теперь уже можно было признаться хотя бы самой себе: она боялась, боялась до дрожи в ногах тех, кто мог бы оказаться соседками по нарам. Алита никогда не покупала «блатных» книжек про тюремное житьё-бытьё, но попадавшееся ей случайно прочитывала от корки до корки с жадностью и внутренним замиранием. Она всегда считала себя если не смелой, то уж способной постоять за себя, но описания волчьего тюремного быта пугали её до кошмаров, от которых она вскакивала посреди ночи с задушенным криком. И теперь, увидев отсутствие соседок, она почти физически ощутила, как расслабились до гитарного звона натянутые нервы. К ней даже вернулась способность мыслить логически. «Если даже ко мне сейчас и подсадят какую-нибудь… эээ, скажем так, нехорошего человека, то у меня будет преимущество: я первая, и это – моя территория, – подумала она. – Психология, туды её в качель». И улыбнулась. О том, что это обстоятельство может заставить новоприбывшую действовать агрессивно, она старалась не думать. Пока ситуация была нормальной. Правда, её бы больше устроило, если бы дверь была сплошная, металлическая; тем более что, насколько она успела заметить, напротив располагались мужские камеры. Но ничего, оскорбления словом она уж как-нибудь перенесёт. Да и на количество степеней свободы собственного языка она никогда не жаловалась: ещё посмотрим, кто кого больше оскорбит. И Алита смело взглянула на противоположную сторону коридора. В камерах, мимо которых её провели, сидело по нескольку человек, но в противоположной узник был тоже один. Мужчина лет тридцати сидел напротив двери с выражением совершеннейшего отчаяния на лице. Заметив внимание Алиты, он встретился с ней взглядом и тут же отвёл глаза, но она успела заметить мелькнувшее выражение презрения. Холодное бешенство тут же затопило её целиком: Алита резко подошла к двери, вцепилась в решётку и, сама удивляясь своему голосу, отчётливо выговорила:
– Ты, сволочь, никакая я не проститутка, понял!
И с удовлетворением отметила растерянность, появившуюся на его лице. Мужчина хотел что-то ответить, но не успел: загремела входная дверь, что в конце коридора, и они оба (да и не только они, надо думать) с надеждой повернули головы в сторону шума. Но это был всего лишь новый узник в сопровождении конвоира, правда, весьма нетипичный: довольно опрятного вида подросток лет двенадцати-четырнадцати. Ещё одну странность сразу же отметила Алита: руки его были скованы за спиной наручниками, ярко блестевшими в свете голых ламп холодным блеском нержавеющей стали. Конвойный отпер дверь напротив и резко, даже слишком резко, закинул внутрь своего пленника. Молча закрыл дверь и пошёл обратно. Паренёк встал из коленопреклонённого положения, в которое его поставил рывок конвоира, и повернулся к двери.
– Слышь, мент, – сказал он звонким, чуть хрипловатым подростковым голосом.
Шаги стихли, видимо, милиционер остановился.
– Чего тебе ещё? – донёсся недовольный голос.
И подросток тем же звонким красивым голосом произнёс такую чудовищную гадость, что Алита, никогда не бывшая комнатным растением, почувствовала, как заливается краской до кончиков волос и у неё в буквальном смысле вянут уши. С хрустом.
Из коридора донеслось шумное дыхание, похоже, милиционер был на грани закипания. Голос его тоже не свидетельствовал о христианском смирении:
– Ты… да если бы… да я б тебе… – Звук плевка, торопливые шаги и нарочито громкий звук запираемой двери.
Подросток удовлетворённо улыбнулся и встретился взглядом с Алитой, всё ещё стоявшей напротив двери, вцепившись в решётку. Алита вздрогнула: она вдруг вспомнила, где видела точно такой же взгляд.
В Уфе не было зоопарка. Изредка приезжал бродячий, и Алиту наверняка в детстве туда водили, но этого она не помнила. Осталось единственное смутное воспоминание, как она пытается разглядеть в мутной зелёной воде крокодила, но без малейшего успеха. Позже, уже школьницей, она ходила пару раз в такой зоопарк, но не почувствовала ничего запоминающегося. Если не считать брезгливости, конечно.
Зато в Уфе было вольерное хозяйство. Зверьё там было ничуть не экзотическое и малочисленное, но зато жили они в чистых и просторных вольерах. Ей было года четыре, когда мама первый раз её туда повела. И вот это посещение оставило впечатления. Особенно трудно было оттащить её от вольера с двумя медвежатами: медведица скрывалась от раздражающей толпы в своей бревенчатой берлоге, а два неотразимо неуклюжих зверёныша резвились под щедрыми лучами весеннего солнца, не обращая ни малейшего внимания на зевак. Оторвать Алиту от внешней ограды удалось только обещанием купить ей два больших пряника и одного медвежонка. Настоящего, как полагала Алита, и плюшевого, как полагала мама. С сожалением, оглядываясь назад, девочка позволила повести себя дальше.