Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана) — страница 2 из 21

Произведения киргизского прозаика Кенеша Джусупова известны русскому, татарскому, башкирскому, эстонскому, арабскому читателю. На родном языке у писателя шесть книг.

За книгу о киргизском поэте Алыкуле Осмонове "Жизнь в стихах" К. Джусупов удостоен премии Ленинского комсомола республики.

ЛЕСОРУБЫПовесть

Зима в этом году выдалась на редкость ранняя, до срока выпал обильный снег. Он плотно укутал дома, улицы, деревья, близкие горы. Из аильных печных труб новалил дым, поднимающийся к небу ровным столбом, нохожим на оголенный ствол ели или сосны.

Тихо в аиле на рассвете. Повсюду мельтешат оголодавшие вороны и сороки, поминутно перескакивающие с веток на дувалы, с дувалов на крыши. Вдали, на дороге, ведущей в горы, виднеются одинокие фигурки — люди сгоняют в стадо своих коров.

Болотбек проснулся, когда солнце уже встало. Большинство аильчан успело отчаевничать, самые заботливые, угнав свой скот в стадо, теперь сбрасывали снег с крыш, расчищали дворы. Наскоро умывшись, Болотбек для начала отправился к дядюшке, жившему неподалеку, — справиться о здоровье, выпить пиалу бузы. Собирался — одну, а выпил две и, наверное, попросил бы еще, если бы вовремя не спохватился и не прервал затянувшийся дядин рассказ о необыкновенном просе, так ловко добытом им у своих сватов…

Почти у самого дома парню повстречался Касым. В аиле все называют этого человека сторожем Касымом, а женщины — молодухи большей частью — "посыльным дядей". Основание — было: сторожем и посыльным Касым стал еще в довоенные времена. А теперь его назначили разнорабочим, но забот на новой должности у него не убавилось.

В праздничные дни любит Касым покрасоваться перед односельчанами: приколет на новый пиджак все свои боевые медали и, не скрывая гордости, медленно прохаживается по самой главной улице.

Не было такого праздника, чтобы Касым не получил премии или хотя бы благодарности. Рассказывают, что в прошлом году он чуть не отхватил премию даже на восьмое марта!

— А, это ты, сын беднейшего, — но обыкновению приветствовал он Болотбека. — Вот ведь как получается — искал тебя в небе, а нашел на земле. К чему бы это?

— Начинается, — буркнул себе под нос Болотбек. Он знал, какой у дядюшки Касыма язык, и теперь не ожидал для себя ничего хорошего. "Сыном беднейшего" Касым прозвал его из-за отца, Акматбека. Однажды, уже после фронта, Касым зашел в их дом, но почему-то не дождался принятого в таких случаях угощения. С тех пор отец и приобрел прозвище, а за ним и Болотбек. Впрочем, в аиле не осталось жителя, который бы, точно верблюд свой горб, не таскал бы за собой повсюду какое-либо прозвище, полученное от Касыма.

— Послушай же, сын Акматбека, — да не торопись и не гляди на меня такими глазами — я тебе не пугало, — осадив лошадь и ответив на приветствие, продолжал Касыке. — Тебя зовет председатель. — И не удержался, чтобы не посетовать:

— Хороша теперешняя молодежь: разве когда догадается зайти к председателю без особого приглашения!

Сказав это, Касым застыл в полушутливом поклоне — сложив руки на животе и склонившись в седле.

— Зачем к председателю? — поинтересовался Болотбек.

— Говорят, тебя хотят женить на дочери феи!

— Противиться этому могут только старцы, — нослушно, но не без иронии произнес Болотбек.

— Ну и проныра же ты, ну и озорник! — но-своему оцепил намек дядя Касым. — И хотелось бы тебя отругать, да ведь ты любимый сын Акматбека… Ну-ка живо к председателю!

В голову парня лезло всякое. Но что бы он ни думал, получалось, что к председателю ему пдти незачем. Вот уже три месяца как Болотбек не водит машину. И председателю не хуже, чем ему самому известно, почему. Ведь именно председатель не защитил Болотбека от автоинспектора, когда тот забирал шоферские права, да еще публично отчитал при этом: "Люди, вы посмотрите, чего захотел этот сердцеед. Одну женщину посадил — мало. Посмотрите, люди, на этого ухажера…"

А, возможно, теперь ему хотят предложить свободную машину, ну, хотя бы для езды по мелким хозяйственным нуждам в самом аиле? Пожалуй, это было бы кстати, но обида еще не прошла. И все-таки, еслп вызывают, надо идти.

К конторе первым подъехал Касым. Он слез с копя, привязал его к столбу и пошел навстречу Болотбеку:

— Добро пожаловать, сын Акматбека! Я тебе вот что скажу: если твою мать во время беременности тянуло на сердце тигра, шагай к башкарме[11] и сам спрашивай, что к чему. Понимаешь? Только не думай, что в правлении тебя будут упрашивать, чтобы ты по крайней мере отбил казну хана, захваченную врагами. Так, наверное, подоспела какая-нибудь мелкая работенка, вроде того — зарезать курицу…

"Ах, Касыке! — Болотбеку только и осталось, что склонить голову. — Ну и язычок же у этого человека! Продирает до самых костей. Бегущую от овода корову успокаивает тень, силок усмиряет ястреба, запруда останавливает половодье. А кто остановит язык подобного острослова?"

Болотбек решительно шагнул в правление, и уже совсем было собрался переступить порог председательского кабинета, как Касым потеснил его и вошел первым.

В кабинете было накурено, впору вешать топор.

— Легче поймать в степи лису, чем отыскать этого парня. Как, жених, правильно я говорю? — с порога начал Касым, вызвав общий смех.

Так уж повелось: стоит только Касыму открыть рот, как все кругом смеются. А есть такие, которых хлебом не корми, дай только разнести его остроты по всему аилу.

— Проходи, проходи, Бокентай, — указал на место рядом с собой колхозный бригадир Темир.

"С чего это он стал со мной таким вежливым, — подумалось Болотбеку. — Ишь как, Бокентаем величает. С тех пор, как отобрали машину, все зовут меня не иначе, как только Акматбековым. Да и кто я? Так — возчик навоза, конюх. И тут — Бокентай… К чему бы это?"

Он осмотрелся. Утопая в табачном дыму, в комнате сидело больше десятка человек.

— А как вы смотрите на Ыдырыса? — не обращая внимания на вошедшего Болотбека, спросил председатель.

— Это который Ыдырыс, тощий сын Сарымсака? — тотчас откликнулся Касым.

— Боталин Ыдырыс, — улыбнувшись, поправил председатель. — Как, Темир, подойдет? — И, обратившись к бригадиру, добавил:

— Учти, с людьми работать и отвечать за все тебе самому.

Темир, неприметный с виду колхозник — в прошлом стригаль и мираб, косарь и рабочий на пилораме, а теперь бригадирствующий то на одной работе, то на другой, — молча сидел в уголке, сощурив глаза, должно быть, от дыма. Болотбек силился и никак не мог угадать, куда же его посылали бригадирить на этот раз. Темир, привстав с места, сказал, что Боталин его устраивает, но что у него много и других неясных вопросов, которые касаются лесозаготовок. Теперь Болотбеку стало ясно, о чем шла речь и почему его сюда пригласили, — в аиле набирали людей для рубки леса в горах.

— Асанкула Асанова послать можно, — предложил кто-то.

Касым не преминул и тут вставить свое:

— Ну как же, конечно, его надо отправить, чтобы нерестал каждый день бранить жену и оставлять без бузы весь аил. Бедный Асанкул, скоро его живот станет совсем таким, как саба[12].

— Это четвертый, — переждав смех, сказал председатель, — а надо еще шестерых. — И предложил Джуму Асанбекова.

Так, одну за другой, в правлении обсуждали кандидатуры будущих лесорубов, утверждая одни, отводя другие. У некоторых находились причины, чтобы не выезжать из аила: тот многодетный, у того нет на зиму дров, тому не на кого оставить скот. В подобных случаях всегда находится какая-нибудь причина. Кому это, скажите, интересно бросать свой очаг, теплую постель и десятками дней мерзнуть где-то в горах, вдали от дома?

Уже не первый год аил посылает своих людей на лесозаготовки. Так повелось еще с войны, когда каждая семья отрабатывала свою долю и когда с этой работой каким-то чудом управлялись одни женщины. С тех пор каждую зиму аильчане отправляются заготавливать лес. Заготовщиков так между собой в колхозе и называют — лесорубы: "уехали лесорубы", "не вернулись ли еще лесорубы?" И даже вошло в привычку связывать с ними отсчет времени — "это было в тот день (или неделю спустя), когда приехали лесорубы…"

Теперь все тяжести неустроенной жизни на дальней зимовке предстояло, испытать Болотбеку, так как членами правления была названа его кандидатура, девятая по счету. Все ждали от него ответа. А Болотбек не испытывал ни малейшего желания ехать. Между тем был твердо уверен, что все решат без него. Ну что же, так ему и надо, сам виноват, не надо было садить в кабину этих двух злополучных бабенок. Их пожалел, а для себя вон как все теперь оборачивается… Хорошо еще, если удастся избежать острот дядюшки Касыма. Но любители позубоскалить не преминули развязать его язык: с невинным видом спросили у Касыке — сможет ли, но его мнению, Болотбек работать на лесозаготовках. Для порядка чуть помедлив, дядюшка Касым ответил:

Очень сомневаюсь в этом. Если на что он и годен, так, наверное, с утра до вечера мучить гармошку.

— Это вы уж зря, — переждав смешки, вступился председатель. — Болотбек — парень с головой, стихи в райгазете печатает и гармонист неплохой.

Почувствовав неожиданную поддержку, колхозный комсорг вскочил с места:

— Акматбеков — третий комсомолец, который едет на лесозаготовки. Думаю, что ребята не подведут.

— Ты, комсомол, не торопись, — перебили комсорга. — Касым дело говорит. Лес валить — это тебе не гайки на машине завинчивать и не песни за пиалой бузы орать. Тут сила и сноровка нужны. А откуда им взяться у Болотбека?

— Ну это вы бросьте! — неожиданно вмешался в разговор дядюшка Касым. — По правде сказать, такие вот доходяги часто оказываются повыносливей здоровяков. По фронту знаю.

Болотбек подозрительно покосился на аильного острослова, а потом вдруг, сам не зная почему, выкрикнул:

— Да пусть хоть пожар, хоть потоп, а я все равно поеду, со всеми поеду! Хоть запишете, хоть нет… — упрямо добавил он.

— Давно бы так, — засмеялся Касым. — Ну чем не джигит, этот сын Акматбека? А я уж грешным делом нодумывал, что ждать толку от этого парня — все равно, что надеяться на приплод от желтогрудого верблюжонка…

И тут неожиданно назвали кандидатуру самого дядюшки Касыма. Ее предложил председатель.

— Что ж, будь по-вашему, — полушутя, полувсерьез согласился дядя Касым. — Только, если что случится, заранее прошу: похороните по-людски, со всеми почестями и с музыкой!

Бригадир охотно пообещал:

— Об этом можете не беспокоиться, последнюю волю выполним.

Председатель коротко заключил:

— Итак, вас десятеро. Лошадьми и продуктами вы обеспечены. Ночевать будете, как обычно, в доме Мекуша. Закончите рубку, свезете бревна на берег Он-Арчи. Там вашу работу примет лесник. На сборы времени достаточно, — в дорогу послезавтра…

Возвращаясь домой, Болотбек с опаской посматривал на горы, сплошь укрытые лесом. Он все еще не мог привыкнуть к мысли, что сам, добровольно согласился ноехать, можно сказать, к черту на кулички. "Ничего, будь что будет, — принимался он утешать себя. — Другие работают, и я, авось, не пропаду."

Иначе восприняла все мать — старая Маасынбюбю. Она долго не могла успокоиться. То ругала его автомашину, то вспоминала о каком-то Артыке, который отморозил ногу на лесозаготовках, то попросту угрожала не пустить: "Куда тебе в лес, еще совсем дитя!.."

— Ничего дитя! В девятнадцать-то лет! — обижался Болотбек. — Нет уж, мам, поеду я!

Зная, что материнскому ворчанию и вздохам не будет конца, Болотбек, переждав новую бурю, решил направиться в кузницу. Там, у коновязи, уже стояли лошади лесорубов. Круглолицый, с проседью в усах Мамыралы по одной, не спеша, подводил лошадей к столбу. Колхозники придерживали их за узду, наблюдая, как безошибочно, с одного удара кузнец вгонял гвозди в подкову.

— Молодец, Мамыке, — не удержался от похвалы стоявший рядом бригадир. — Не думал, что так по памяти можно знать размеры копыт коней. — И, повернувшись к людям, пояснил: — Стоило назвать лошадей по кличкам — и вот какие отличные подковы он изготовил для каждой.

Болотбека послали в магазин за традиционным угощением для кузнеца. Когда он вернулся, все лошади были уже подкованы. Болотбеку выделили гнедого мерина. Отведя его на конный двор, Болотбек отправился домой.

Маасынбюбю всю ночь не спала, чинила, готовила своему младшему одежду. Сшила портянки из заячьей шкуры и теплые овчинные варежки, заштопала старый лисий малахай.

Приготовления продолжались и на следующий день.

В назначенное утро Болотбек проснулся от приза бригадира. Было еще совсем темно. Темир отправился будить остальных, а Болотбек долго сидел на постели, протирая глаза.

Вместе с сыном встала и Маасынбюбю. Суетясь, зажгла лампу и растопила печь.

Он вышел во двор, полной грудью вдохнул зимний воздух. Сон постепенно уходил.

Горы, земля — все вокруг белым-бело. Высоко над головой бездонное чистое небо. В глубине его мерцают холодные звезды. Далеко, казалось — но всему аилу, разносились людские голоса, фырканье коней.

Болотбек потуже затянул подпругой на своем гнедом, приведенном с вечера во двор, обтянутое кожей отцовское седло и зашел в дом. Маасынбюбю давно приготовила завтрак и ждала сына. Не успел Болотбек управиться с едой, как с улицы послышались зовущие голоса.

— Беда прямо, — не выдержала старуха. — Не дают спокойно поесть ребенку, изведут бедного мальчика. Береги себя, сынок, помни Артыка, которому отрезали ногу…

Когда Болотбек вышел на улицу, трое всадников, резко повернув своих лошадей, поскакали дальше.

— Не задерживай других, догоняй!

— Хорошо, — заторопился Болотбек.

Он приладил топор, перебросил переметную суму, а позади седла привязал одеяло.

— Ну, мама, пока, — вздохнул он, уже сидя верхом. — Иди домой, а то очень уж на улице холодно.

Горестно сморщившись, Маасынбюбю стояла во дворе в стареньком домашнем платье. Болотбеку вдруг стало до слез жаль ее. Нагнувшись, он поцеловал мать и, поспешно хлестнув лошадь, тронулся в путь.

Добраться до Каратал-Джапырыка не так-то просто. Там, где это можно, всадники стараются ехать побыстрее, чтобы в движении хоть слегка согреться. Мороз преобразил всех до неузнаваемости: на усах появились сосульки, на воротниках и шапках — густой пепельный пней. Временами Болотбеку казалось, что он закоченел. Не помогали ни портянки из заячьих шкурок, ни овчинные варежки. Нестерпимо хотелось слезть с коня и припустить богом что есть духу. Одно удерживало: как на это носмотрят остальные…

Увидев, что Болотбек порядком продрог и понурился, а может, чтобы избавить его от излишних насмешек, к нему подъехал бригадир и, огрев плетью гнедого, сказал:

— Живее, парень, копя время от времени надо понукать. Если сам будешь собран, и лошадь пойдет хорошо. Смотри, ты же весь закоченел. Рано вешать нос.

Единственная тропа, но которой ехали лесорубы, но мере подъема становилась все более труднопроходимой. Ноги лошадей то проваливались в щебень, то скользили по льду. Поднимаясь все выше по ущелью, всадники много раз переправлялись через замерзшую речушку. Наконец, они въехали в долину, со всех сторон окруженную стеной отвесных скал. Речка тут еще не промерзла. Сколько лесорубы не тащили лошадей, ни одна в воду не шла. Пришлось силком столкнуть в речку лошадь Чогулдура вместе с наездником. Вода тут же дошла до стремени седока.

— Бери наискосок, до отмели! — крикнул с берега Темир. — Что вы, как маленькие, сами не догадаетесь, что делать, ждете подсказки!

Между тем Чогулдур переправился. Теперь и другие лесорубы вместе с лошадьми оказались в воде. Болотбек остался один. Сердце его защемило. Сколько не нахлестывал он своего гнедого, тот не трогался с места.

— Посильнее огрей его! Пришпорь! — подавал советы Темир.

— Это тебе не машина, — съязвил Касым. — Лошадью надо с умом управлять.

— Да не бойся ты коня, не бойся, — он чует это, — кричал Чогулдур. — Ах, чтоб тебе век не сидеть на лошади!

Болотбек, как ни старался, беспомощно крутился на одном месте.

— Поводком работай, поводком, И ногами шевели, — снова подал голос Темпр, и, поняв бесполезность советов, направил своего копя в обратный путь, спеша на помощь. Он приблизился, и Болотбек бросил ему поводья, а сам начал яростно попукать гнедого ногами и камчой. Раз-другой споткнувшись, лошадь, наконец, плюхнулась в студеную воду и поплыла. Болотбек облегченно вздохнул. С того берега донесся смех.

— Так-то, малыш, — только и сказал Темпр, возвращая поводья.

— Если этот малый не может даже ездить верхом, то какой же прок от него будет в лесу, — громко, чтобы слышали все, произнес Асапкул Асапов.

Болотбек виновато молчал.

К вечеру подъехали к старому, заброшенному дому чабана Мекуша, над которым одиноко кружила потревоженная ворона. Многие годы Мекуш зимовал здесь со своей отарой. На других зимовках скот, случалось, падал от бескормицы, в отаре же Мекуша за все время пропало лишь несколько овец, да и то из-за волков. Был Мекуш скромным, добрым человеком. Усердно чабанил вместе с женой, всю жизнь проводил в горах, редко когда спускался вниз, к аильчанам. Всю жизнь ничем не болел, а погиб нелепо: попал с женой под снежную лавину. Теперь вот от Мекуша дом остался, коновязь старая, каменный загон для овец, да еще добрая память о нем.

Мужчины внесли в ветхий, словно мечеть, глинобитный дом печурку, которую привезли с собой. В комнатах разостлали принесенное со двора сено. Наскоро подправили покосившиеся двери и окопные рамы.

Дом Мекуша — постоянное пристанище лесорубов, поэтому тут оказались загодя припасенные дрова. И вот уже из трубы повалил первый веселый дымок, оповещая ущелье, что сюда приехали люди… Все сгрудились у нечурки, дымя папиросами, а Болотбека попросили принести дров про запас. Он вышел на мороз и долго стоял, не шелохнувшись. Вокруг была такая тишина, что временами казалось, будто уши наглухо заложены ватой. Огромная луна источала призрачный, молочно-белый свет. В лунном молоке даже лошади стали белыми. Над горной рекой лениво поднимался седой туман. На противоположном склоне гор смутно виднелись густо припорошенные, словно одетые в нарядные кементаи[13], ели.

С трудом оторвавшись от этой картины, юноша наколол еловых дров и с охапкой их вошел в дом.

— Ого, — не сдержал своего удивления Касым, — оказывается, наш Болотбек может быть не плохим лесозаготовщиком.

— Он же у матери один дома остался, потому и приучен ко всякой работе, — невозмутимо, как будто не было злополучной для Болотбека переправы через реку, заметил, известный по прежним годам как табунщик, старик Сыды.

Болотбек открыл дверцу печурки, подбросил несколько поленьев, — пламя забушевало сильнее. Тепло, особая близость людей в горах располагают к неторопливому разговору.

— Да, без Мекушевой крыши нам бы туго пришлось, — придвигаясь к огню, задумчиво произнес Джума Асапбеков. — Тысячи раз спасибо ему от нас.

— Мекушу-то спасибо, а вот что скажут добрые люди со временем тебе, Джумаке? — пошутил Чогулдур, немолодой уже мужчина, славившийся в аиле как удачливый охотник.

— Я сроду без дела не сидел, это ты вечно шляешься по горам, мешаешь жить в тишине даже птицам, — оскорбился Джума. — Я всю жизнь был сторожем. Честно стерег каждый колхозный колос, пучок травы, каждый литр арычной воды…

В котле забулькало и, следуя давним советам жен, мужчины сначала отлили из него кипяток для чая, а затем бросили замерзшее мясо, чтобы разогреть его. После крепкого чая они поснимали верхнюю одежду, заметно разомлели.

Покончив с ужином, сразу же стали укладываться на ночлег.

Болотбек долго не мог заснуть. Задремав, скоро снова проснулся. Было уже совсем поздно. В избушке стоял холод. Скрючившись, натянул на себя одеяло. Но, несмотря на все свои старания, согреться не мог. Тогда впотьмах натянул на голову лисью шапку и в ней залез под одеяло.

Лошади у коновязи стояли неспокойно, фыркали, стучали копытами.

Печь еще не потухла, блики пламени играли на нотолке, на окне, на оштукатуренной стене. Раздавался разноголосый храп. Болотбек, измученный бессонницей, злился на себя, но ничего не мог поделать. Вспоминалась своя жизнь, трудности. Но были ли они в его жизни, такие, что оставляют в сердце глубокие следы, даже раны? По-настоящему тяжелые дни? Если и были, то это, ножалуй, дни, когда он поехал в город учиться и провалился на экзаменах в институт. И не мог от стыда вернуться домой. Мыкался в городе без прописки, без жилья и работы. Повезло ему только после того, как встретил ребят из своего аила и те повезли его на ипподром. И там номогли ему пристроиться — приглядывать за лошадьми, прибывающими из совхозов. По утрам он с гордостью гонял лошадей к речке на водопой. Любил ухаживать за ними, особенно за одним сивым красавцем, которому прилежно расчесывал гриву, челку и который в ответ тоже не скупился на ласку. Только Болотбек. к сожалению, не дождался того дня, когда Сивый блеснет на состязаниях. Приехала мать и, отчитав его, как ребенка, с позором увезла домой. Так он очутился за баранкой колхозного грузовика в родном аиле. Нет, это, пожалуй, не настоящие трудности. У других бывает такое, от чего даже седеют волосы. Но он не виноват, что его обошло такое…

Незаметно Болотбек крепко уснул.

Утром лесорубы занялись устройством на новом месте. Джума и Молдакун отправились за питьевой водой к недалеким тут родниковым ключам. Асанкул расчищал от снега дорожку у домика. Чогулдур точил о свой ремень добротный охотничий нож. Все было спокойно и мирно, если не считать легкой словесной перепалки с Чогулдуром.

Зачинщиком ее стал обычно спокойный, сдержанный Ыдырыс. Большую часть своего времени в колхозе он проводил, загорая под неисправными тракторами и другими сельхозмашинами прямо в поле илп за стенами ремонтных мастерских. Ыдырыс был очень невысокого мнения об охотничьих способностях Чогулдура. Обнаружив за ближним бугром какие-то следы, он готов был биться с каждым о заклад, что Чогулдур ни за что не определит, чьи они. И вообще не способен отличить даже следы волка от следов лисицы. Мол, при желании он, Ыдырыс, мог бы тоже изо дня в день, как Чоке, с дрянным ружьишком за плечами, сидя на какой-нибудь кляче, гоняться за сусликами. Но он не из таких. Он любит настоящую работу и работает от души.

По правде сказать, у тихони-ремонтника были основания думать и говорить так, а не иначе. Добрых три де-сятка из сорока лет ушло у Чогулдура не только на охоту. Все знали, что он неутомимо колесил по джайлоо не столько в поисках дичи, сколько ради лишней чашки кумыса. На это-то и намекал Ыдырыс. И его охотно поддержали Молдакуп и Джума, вернувшиеся с водой от родника.

— Что верно, то верно, — сказал первый. — Охота — это занятие для бездельников. И хотя наш Чогулдур всю жизнь провел в седло, во время козлодрания и других конных состязаний честь колхоза защищает все-таки Ыдырыс. А вот Чогулдура народ что-то не видел на скачках…

— Э, да что там говорить, — безнадежно махнул рукой Джума. — Чогулдур не попадет из ружья не то что в суслика, а в привязанную косулю. Скорее я, несмотря на свои косые глаза, попаду, чем он.

Это уже было сверх сил и терпения Чогулдура. Задетый за живое, он заявил, что все просто-напросто сговорились против него, что охота — это древнейшее, чисто мужское ремесло, и он родился и умрет охотником.

Болотбек понял, что каждая из спорящих сторон так и останется при своем мнении. Что касается его, то он пока насчет охоты своего мнения не имел.

Бригадир попросил лесорубов собраться всем вместе для важного совета. Готовая пища кончалась и следовало, не мешкая, назначить артельного повара.

— Предлагаю Джумаке, как опытного и знающего человека, — внушительно произнес Темир. — Если будут какие трудности, с дровами, например, — поможем.

Бригадира дружно поддержали.

Сидевший в стороне — жидкая бородка клинышком, войлочная шапка надвинута на глаза, — крайне довольный доверием односельчан, Джума неспеша процедил меж зубов насвай, кивнул головой. С достоинством сказал:

— Хорошо, дети мои, я согласен. Как решили, пусть так и будет. Если решите отправить в лес на заготовку, пойду в лес. Дело у нас общее, колхозное.

Незадолго до полудня из-за поворота ущелья показалась фигура здешнего лесника Айылчиева. Когда он подъехал к дому, Чогулдур с неожиданной живостью вдруг засуетился у разгоряченного копя:

— Сюда, ребятки, живей! Помогите спешиться человеку.

Тучному Айылчиеву и точно требовалась помощь. Глядя на лесника, Болотбек вспомнил, что тот даже при неторопливой ходьбе пыхтит, как паровоз. Это не мешало некоторым аильчанам считать его самым почечным человеком в округе. Болотбек догадывался, почему. Зимой и летом его односельчане возили лес через Каратал-Джапырык. А там их неизменно поджидал Айылчиев. Днем и ночью, в зной и мороз. Случалось, что виновные в незаконной порубке, будучи пойманными с поличным, спасались тем, что шли на хитрость. Играя на известной им слабости лесника, они клятвенно заверяли, что приходятся ему родственниками, не далее как в седьмом колене. Но чаще бывало так, что аркан с незаконной поклажей обрезался, "родственник" уплачивал штраф и уезжал восвояси. Не раз Болотбек слышал и о том, что иные, когда дело происходило ночью, исчерпав все свои доводы, оставляли лесника привязанным к дереву. Таким образом, затяжная война между грозным лесником и аильчанами шла с переменным успехом.

Многоопытный Чогулдур, не давая открыть рта гостю, спешил справиться о его здоровье и жизни, явно угождая, называл лесника "вечным тружеником леса", "беркутом с черной скалы".

Однако Айылчиев не поддавался лести. Не сходя с коня, он всем туловищем повернулся к Чогулдуру, взмахом руки сдвинул лисью шапку с потного лба.

— Зря беспокоишься. Я живу хорошо, точно арча на скале. Уж не думаешь ли ты, горемычный, что я живу так только — благодаря твоим молитвам?..

Чогулдур бережно, словно ребенка, ссадил Айылчиева с коня.

После обычных приветствий Темир объявил своим, что лесник будет говорить. Лесорубы сгрудились, Айылчиев сплюнул на землю, раскрыл полевую сумку, долго рылся в ней, наконец, достал какую-то бумагу и книгу.

— Значит так, всех вас здесь десять человеко-единиц. Это хорошо, — неторопливо начал он, не поясняя почему же хорошо. Так же, не спеша, достал из нагрудного кармана карандаш и продолжил: — Ну и запишем: десять человеко-единиц.

— И что из того? — не выдержал кто-то.

— Тс-с-с, — мгновенно призвал к тишине Чогулдур.

Между тем оратор, похоже, настраивался на длинную речь.

— Так вот, братцы, знайте, — вы приехали в лес, — Айылчиев величественно повернулся лицом к лесистому склону ущелья, как бы призывая далекие ели в молчаливые свидетели того, что он действительно говорит правду. — Не думайте, что лес — это просто когда много деревьев. Я мог бы вам целые сутки рассказывать о том, что такое лес, но боюсь, что рассказ мой скоро выветрится из ваших голов, что от него не будет ровно никакой пользы. Не так ли, братцы?

Лесорубы зароптали. Возмутился даже Чогулдур:

— Молдоке[14], мы не перваши, кое в чем тоже разбираемся, кое-что знаем. Но если за долгие годы своей работы вы действительно так уж много узнали о лесе, что вам невмочь молчать об этом, так и быть, рассказывайте, мы слушаем.

Айылчиев обиделся на охотника, но особого вида не подал и своего решения поучить лесной азбуке не изменил.

— Страна наша, — откашлявшись, заговорил он, — очень богата лесом. Вот что пишут о тяньшаньской ели ученые люди. — И, не моргнув глазом, стал читать по книге: "…Ель отличается большой выносливостью, непритязательна к почве. Растет на высоте до 3000 метров над уровнем моря. Растение можно встретить на болотистой земле и черноземе, на каменистой и песчаной почве. Эффективно способствует влагозадержанию…"

— Хвала вам, молдоке, вы открыли нам глаза, заткнули за пояс всех городских краснобаев, — с преувеличенным усердием стал благодарить Чогулдур и захлопал в ладоши. Раздалось еще несколько жидких хлопков.

Джума решил, что настало время помочь незадачливому оратору и наивно поинтересовался, почему это почтенный молдоке, с одной стороны, наказывает беречь лес, а с другой, — позволяет вовсю рубить деревья.

Давно ожидавший этого вопроса Айылчиев важно кивнул головой:

— Это я слышу не в первый раз. На то мы, лесники, здесь и поставлены, чтобы лес рубили с умом, а не где попало и как попало. За каждое дерево мы отвечаем головой. И потом мы не только рубим. Вон на том склоне виднеется много темных пятнышек — лунок. В них тридцать тысяч саженцев. Их посадили в этом году. Рубим старые деревья или подпорченные, с изъяном. Такие я и для вас пометил. За это можно не беспокоиться, тут полностью отвечаю я. Есть еще вопросы?

— А за дичь, что в лесу, вы тоже отвечаете? — не удержался Чогулдур.

— Тоже. Хорошо, что напомнили. Сейчас охота здесь запрещена. За каждый выстрел, попавший в цель, штраф. Мы хотим, чтобы дичь размножалась, поэтому каждый год.

Но тут у Молдакуна нашелся один вопрос.

— Молдоке, — с невинным видом осведомился он, — вам точно известно, сколько самок лесных животных в этом году осталось яловыми?

Раздался дружный смех.

Айылчиев тоже не выдержал — улыбнулся.

— Довольно вам зубоскалить. Пора ехать, дело не ждет. Не правда ли, абыке? — обратился Темир к леснику.

Тот молча отвязал коня, безо всякой помощи оказался в седле.

Лесорубы поднялись вверх по ущелью, переехали речку. На просторной поляне привязали лошадей. Разобрав топоры и пилы, полезли в гору, увязая в глубоком снегу. Шли гуськом за Темиром. В толстой стеганке тот казался еще громаднее, но двигался проворно. Оглядывался — смотрел, как идут другие.

— Эй, Темир, так ты нас всех скоро загонишь в могилу, — взмолился Сыды. — Не спеши, шагай наискосок.

Болотбек и тут отстал. Впереди него пыхтит грузный Айылчиев. Жаль его, но помочь не в силах.

По одному, обливаясь потом, выбрались к опушке.

Обессиленный, добрел и Болотбек, бросил топор, новалился в снег. Лежа на спине, смотрел в бездонное небо. Шапка его сбилась на затылок. Со лба валил пар. Лежал до тех пор, пока не почувствовал, что спина начала мерзнуть. Тогда он быстро вскочил, очистил от снега голенища и поплелся за людьми, направившимися в лес. Пробиваясь сквозь тонкий лесок на крутом склоне, тоскливо думал: "За сколько же времени все это можно вырубить? Тут и года не хватит".

Когда дошли до толстой, в два обхвата ели, Айылчиев, снова достав из сумки бумагу и вытащив карандаш, официально заявил:

— Валите только меченые деревья. Иначе буду составлять акт и отправлять в район. А там на ваш колхоз паложат штраф. На мне должна остаться пометка. Это обязательно. А как будете работать, — это ваше дело. За день вы управитесь или за десять — это не моя забота, лишь бы рубили положенное и доставили лес на контрольный участок.

Айылчиев закашлялся. Продолжил:

— Все ветви снесите в лог. А бревна доставите к началу дороги в ущелье. Надеюсь, что все это вам известно, но еще раз напомнить нелишне.

— Все будет сделано, как надо, — заверил Темир и сказал, что можно начинать работу.

От ударов топоров с верхушек деревьев обильно носыпался снег. Косматый снежный ком угодил в голову беспечно стоявшего неподалеку Айылчиева. А потом в его сторону начала падать и ель.

— Уйди, уйди! — истошно закричали лесорубы.

— А-а-а! — испугано выпучив глаза, Айылчиев рванулся было, чтобы отбежать, но тут же провалился в снег.

Ель с грохотом рухнула на расстоянии трех-пяти мег-ров от лесника. От страха он на некоторое время лишился дара речи. Потом встал, поднял шапку, отер ею пот со лба.

Придя в себя, обрушил на Ыдырыса поток ругательств.

— Ыдырыс, сделай ему апап[15], — посоветовал Касым, когда ему надоело слушать брань.

— Бере-гись! — снова раздался чей-то громкий крик.

Айылчиев с неожиданным для его комплекции проворством, словно ужаленный, побежал с места. Лесорубы повалились со смеху.

Не желая больше испытывать судьбу, Айылчиев, наскоро попрощавшись, оставил лесорубов.

…За день уложили уйму. леса. Особенно отличился Асанкул. Быстро очистив от веток последнее поваленное им дерево и вонзив в него топор, довольный сделанным, он сидел на комле ствола и неспеша закуривал. С разных сторон к нему сходились другие лесорубы, устало присаживаясь рядом, один к другому, словно ласточки на проводе. Курили, посмеивались над Айылчиевым.

— Однако, здорово он струхнул, — начал Молдакун.

— Поделом ему, — похвалил Ыдырыса старик Сыды. — Этот Айылчиев многим как бревно в глазу, кому только не успел напакостить!

Иначе рассудил бригадир:

— Подумайте о завтрашнем дне, — лесник не любит таких шуток, а тут он полный хозяин. К тому же Айылчиев очень обидчив и боится за свой авторитет. Этого хмурого я хорошо знаю, поверьте мне, лучше не связываться с ним. Лучше извиниться, не то он еще наделает нам неприятностей.

Совсем стемнело, когда, сложив инструмент, начали спускаться вниз.

Последними еле дотащились до своих лошадей Сыды и Болотбек.

В домике после ужина Болотбек, не раздеваясь, залез под одеяло. Но и под ним, как ни старался согреться, было холодно.

А тут еще в горах неожиданно разыгрался буран. Кругом все замело. Ветер, казалось, вот-вот сорвет со склона избушку вместе с сараем. Лесорубы, высовывали головы из-под одеял, перебрасывались негромко словами. Когда потушили лампу, наступила тишина. Лишь старый Сыды долго не мог угомониться. Все давно спали, а он еще ворочался. Наверное, вспоминал, как лихо объезживал скакунов аила и какие замечательные призы получал за них в районе, а может быть, думал о том, как ему было трудно в этом году добраться на летние выпасы, или — как сильно он скучает по внучке…

Бригадир разделил работу так: шестерых оставил на рубке, троим поручил очистку стволов и распилку. И вот теперь Болотбек и Ыдырыс распиливают ель на двухметровые бревна, Сыды собирает ветки.

Как не крепится Болотбек, все же выбивается из сил, быстро устает. Заметив это, его напарник советует:

— Передохни немного и терпи, не выказывай своей усталости… Работы здесь хватит надолго.

Болотбек отпустил ручку пилы, послышался певучий звон. Сел на снег, разбросив ноги. Вытирая пот со лба, почти враждебно глядел на пилу, словно она в чем-то виновата. Ыдырыс тоже присел, но на бревне.

Он тремя годами раньше Болотбека оказался за рулем колхозной машины, но шоферил неудачно. Совершил аварию, и сам едва не погиб. После этого стал ремонтником. Это парень работящий, бесхитростный и веселый.

После короткого отдыха Ыдырыс первым подошел к пило, которая полностью ушла в толстое еловое бревпо, кивнул напарнику:

— Взялись!

Болотбек нехотя поднялся.

— Да что мы хуже других! — вдруг вскричал Ыдырыс, ударив шапкой о спег. — Чудак ты, смотри, — там же старики работают.

Болотбек начал с силой тянуть пилу, наблюдая, как из-под нее сыплются опилки. Ноги его подкашивались, руки отяжелели, дышать становилось все труднее. Ыдырыс качался в его глазах, словно отраженный в неспокойной воде. Но Болотбек дал себе слово не сдаваться и держался изо всех сил.

Наконец, пила прошла весь ствол и с хрустом врезалась в наст. Пильщики с облегчением вздохнули, расправили затекшие спины. Ыдырыс тут же вытащил папиросу, чиркнул спичкой о коробок. И вдруг что-то твердое и холодное ударило его по ладоням. Обернулся назад, — на стволе поваленной ели стоял смеющийся Молдакун. Ыдырыс мгновенно слепил ответный снежок и с силой метнул в Молдакуна. Тот увернулся, и снежок точно угодил в плечо Асанкула. Асанкул бросил работу, и, показав издали Ыдырысу огромный кулачище, тоже потянулся за снегом. Вскоре на всей площадке разразилось настоящее снежное побоище. С шумом летели и при падении с треском ударялись плотные белые ядра, отовсюду раздавались возбужденные возгласы. В самый разгар схватки послышался окрик старого Сыды, который не участвовал в веселье:

— Лесник!

Игра так же быстро, как и началась, угасла. Весело галдя, лесорубы снова взялись за топоры и пилы, наблюдая за дорогой. Маленькая фигурка наездника постепенно приближалась. Но всадник почему-то не стал подниматься к лесорубам, закричал снизу, а что — разобрать было нельзя.

— Я же говорил, что он сильно перепугался, — сказал Молдакун.

— Эй, киньте ему аркан, — советовал Касым, — пусть поднимается по аркану!

— Это все Ыдырыс виноват. Лесник теперь не подойдет к нам и на длину аркана, — пошутил кто-то.

Бригадиру было не до шуток. Он крикнул, чтобы Айылчиев подождал лесорубов внизу, и объявил об окончании работы. Спустившись на лошадях к дороге, колхозники увидели, что лесник страшно продрог. Пытаясь согреться, он ожесточенно бил ногой об ногу.

Темир поехал рядом с лесником.

— Сагындык Айылчиевич, — но-городскому обратился он к леснику, — просим вас в гости. Хотя у нас тут и нет семей, живем мы не худо. Поэтому не откажите, отведайте мужской стряпни.

О том же стал просить и подоспевший Чогулдур:

— Мы думаем, что тетушка Бурул не станет ругаться, если вы переночуете сегодня у нас. Куда же теперь ехать в такую темень?

Довольный Айылчиев слегка улыбнулся.

Темир стрелой вырвался вперед всех. За ним с гиканьем, крутя плетью над головой, бросился Молдакун. Другие тоже пустили вскачь застоявшихся лошадей. Рванулся вслед и тяжеловоз Айылчиева, отчего тот едва не вывалился из седла. Лесник с трудом удерживал коня. Откормленная лошадь долго не могла успокоиться, мотала головой, нетерпеливо перебирала ногами. Разозленный лесник, матерно ругаясь, бил ее куда попало.

— Лошадь-то причем, — вслух удивился Болотбек, когда догнал товарищей.

Ехавший рядом Темир промолчал.

У домика Мекуша лесорубы помогли Айылчиеву спешиться, пропустили, как гостя, вперед.

— Джумаке, — у нас гость, — обратился Темир к новару, гремевшему в углу посудой.

— Добрый гость — радость для дома, — отозвался старик. — Проходите, Саке, располагайтесь поудобнее. Чем можем, угостим.

— Где же у вас здесь тёр[16]? — ревниво спросил лесник, не находя достойного себе места.

Действительно, в комнате царил полный беспорядок: у входа громоздились пилы, топоры, деревянные лопаты и вилы, возвышалась пирамида из седел; на стенах как попало были развешены всевозможные торбы, уздечки, арканы; в углу — котел, ведра и другая посуда. Во всем чувствовалось отсутствие женской руки.

— Не удивляйтесь, Саке, — сказал Джума. — Мы тут устроились но-полевому. А в народе недаром говорят, что в поле все равны — и стар, и мал. Живем в тесноте, но не в обиде. Проходите, отведайте горячих лепешек и джармы.

— А кроме джармы, Джумаке, у нас ничего не найдется? — многозначительно спросил Темир.

— Как же, как же, поищем, — засуетился старик и достал откуда-то небольшой бурдюк. — Эта буза приготовлена лучшим в аиле специалистом — тетушкой Сюйуркан.

— Ай да Джумаке, — похвалил Темир, — смотри какой запасливый. Давайте немного выпьем, Саке, согреемся. Вы же с дороги.

Когда уселись за наскоро приготовленный дастархан, Темир до краев наполнил деревянную чашку бузой и протянул ее Айылчиеву.

— Сынок, — удивленно произнес Джума, — такая доза для нашего гостя, что для слона дробинка.

Темпр, чтобы сгладить остроту, извинился перед гостем, и снова палил леснику полную чашку:

— Вот, пейте, Саке, еще.

— За ваш приезд, Саке, — добавил Чогулдур.

— А эти почему не пьют? — заев бузу холодным мясом, удостоил своим вниманием остальных Айылчиев.

— Они выпьют свое, когда дорастут до вашего возраста, — заверил гостя Касым.

Лесорубы старались не смотреть в сторону бригадира и лесника. с подчеркнутой заинтересованностью говорили о работе. Все знали про эту припрятанную бузу. Ее можно было пить только с разрешения Темира.

Чтобы запяться чем-нибудь, Болотбек включил свой портативный приемник и старался поймать музыку.

— Мы сами виноваты, — возмущенно зашептал вдруг Ыдырыс. — Айылчиева испортили заготовители, такие, как мы. Если бы все не прислуживались перед ним, он так бы не поступал.

— Ничего, мы не обеднеем, — пробурчал слышавший Ыдырыса Молдакун.

— Дело не в этом, — не согласился ремонтник. — Лесника следует проучить, чтобы он больше не зазнавался, не жадничал. Его надо угощать но-другому, — добавил он, видимо, намекая на тот случай с упавшей елкой.

— Ну что вы, сердешные, приумолкли, — забеспокоился старый Джума. — Скоро поспеет шурпа, а пока поиграйте в карты.

— А что, это мысль! — Темир глянул на лесника. — Как считаете, Саке?

— На деньги? Что ж, давайте, — обратился лесник и стал шарить у себя по карманам. — Только пусть он прекратит этот ослиный рев, — бросил Айылчиев по адресу включившего транзистор Болотбека.

Бдительный Джума, боясь, как бы по наивности своей тот не огрызнулся, поспешно попросил:

— Сходи-ка за дровами, Бокентай. Что-то огонь стал убывать.

Выключив приемник, Болотбек нехотя поплелся во двор. Там при свете луны нашел топор. Грохоча на все ущелье, начал рубить толстую еловую чурку.

Открылась дверь, и в ее просвете взметнулись клубы пара. Из них, словно добрый волшебник, вывалился на улицу Ыдырыс. С минуту он наблюдал, как Болотбек тщетно пытался расколоть огромный сучковатый чурбан.

— Чудак, такую колоду одним махом не расшибешь. Дай-ка сюда! — Ыдырыс, не спрашивая согласия, забрал топор. — Иди-ка лучше подкорми лошадей.

Болотбек влез на скирду в углу загона и стал сбрасывать вниз охапки горного разнотравного сена.

…Как и в день приезда, стояла тихая морозная ночь. Над горами висела все та же огромная лупа, Болотбек любил такие тихие лунные ночи, во время которых легко забывались обиды, исчезали тревоги, просыпались давние детские мечты. Он смотрел на ровный столбик дыма над одинокой избой, и ему казалось, что это распускается белая воздушная лестница. Вдруг захотелось ему подняться по этой лестнице до самого купола неба, до самых звезд…

Ыдырыс отнес наколотые дрова и забрался на стог к Болотбеку. Раскинув руки, тот лежал на спине и смотрел на звезды.

— Не считай до сорока, помрешь, — шутливо напомнил Ыдырыс давнее поверье.

— Люблю считать звезды, — признался Болотбек. — В детстве еще любил, когда выезжали на джайлоо. А бабушка, помню, все ругала меня за это.

— Да уж лучше звезды считать, чем слушать в доме разный вздор.

Ыдырыс подсел к Болотбеку. И они вдруг разговорились, как добрые старые друзья. О чем они только не говорили! Но больше все об автомашинах, их разных марках, о колхозном механике-скряге, который — жила! — и на выстрел не подпускал обоих к новым грузовикам. Потом Ыдырыс подробно рассказал, как он совершил аварию в горах и как после того ему было одиноко и горько. Вдруг без всякого перехода заявил, что их бригадир — вчера еще рядовой колхозник — прямо на глазах становится чванливым и заносчивым и что этого нельзя так оставить.

Снизу парней окликнул Джума. Он проваливался в сугробы, чертыхался. Не дождавшись ответа, поковылял в дом. Выждав время, Ыдырыс и Болотбек проскользнули в душную накуренную комнату.

Как раз из котла доставали вареное мясо. Лесорубы сели в круг, приготовив перочинные ножи и ожидая воду для мытья рук.

После бузы Айылчиев заметно повеселел, рыжеватое лицо его стало красным.

— Сколько лет вы работаете, Саке? — спросил Чогулдур у захмелевшего лесника. — Сейчас за многолетний труд на одном месте часто награждают.

— Я? — переспросил Айылчиев и самодовольно сказал: — Давно, давно работаю. С тех пор, когда вы еще под стол пешком ходили. Имею тридцать лет стажа, грамот и медалей целый мешок. А сколько пережито, сколько людей перебывало под моим руководством.

— А женщины были средн заготовителей? — спросил Молдакуп, начиная крошить мясо.

— А как же, еще сколько! Особенно в годы войны. Тогда заготовителями были одни женщины. Только в этом ущелье есть четыре или пять женских могил. Мужчины в ту пору были на вес золота. Самые красивые, молодые женщины побывали вот в этих, моих руках. Золотые были времена!

— Сако молодец, — даже в самые черные дни ловил удачу, — насмешливо сказал Джума.

— Да, ушло время, когда я был молод, купался в славе, — пропустил лесник насмешку мимо ушей, — был пылким, многих лишал девичьей чести. Нынешней молодежи далеко до нас. Хе-хе.

Болотбек с откровенной ненавистью глянул на разболтавшегося гостя. Мясо не лезло в горло, сердце сжимали обида и злость. Не поужинав, пробкой вылетел на улицу.

— Куда же ты, неслух? — удивленно бросили ему вслед.

Болотбек снова залез на стог. Потуже запахнувшись, повалился на сено. Почему-то хотелось плакать, но плакать не мог. "Ишь, как расхвастался. И чем нашел хвастаться, наглец", — стучало в голове. Ему вдруг стало жалко тех женщин… Долго лежал он, вдыхая запах села. Постепенно пришли мысли о далекой городской подружке — Гульсаре, почему-то не отвечавшей на письма, думалось о родном селе, о матери, о доме, даже о кухне, которую давно собирался отремонтировать и никак не собрался…

Наутро Болотбек проснулся от разговора. Не вставая, наблюдал за приготовлениями Сыды к утреннему намазу. У печурки выстроились одиннадцать пар валенок с портянками на голенищах, — значит, лесник еще тут. Рядом, при входе, самодельный календарь на деревянной дощечке. Он, Болотбек, сам смастерил.

Все шумно собирались на работу, только Сыды бил поклоны на расстеленном чапане. Тут же помятый, с нохмелья, неуверенно натягивал на себя одежду Айылчиев.

Касым, еле дождавшись конца молитвы, спросил:

— Эй, Сыды, ты и вправду веришь в бога?

— Отстань, — отмахнулся старик, — тебе-то какое дело?

— Нет, скажи, есть бог или нет?

— Откуда мне знать, — сказал Сыды. — Раз наши предки верили, что есть, значит — есть.

— А как по-вашему, Джумаке? — не унимался Касым.

— Э-э, кто его знает…

— Недавно я поспорил об этом со своей старушкой, — начал Касым. — Она говорит — есть, я говорю — нет. И спрашиваю: "Этот ваш бог мужчина или женщина?" Тут она, не зная, что ответить, перестала спорить. А ты как, Сыды, ответишь на этот вопрос?

— Э-эх, бестыжий, — не нашел больше слов возмущенный старик.

Во дворе растирались снегом раздетые до пояса лесорубы. Делали они так по примеру Асапкула, который привез эту привычку из армии.

— Великое дело — закалка, — изрек тепло одетый Айылчиев и, увидев рубаху на Болотбеке, поучительно добавил: — Тебе тоже надо закаляться. Тогда будешь здоровым, как они. А то смотрю — одна кожа да кости.

Асанкул и лесорубы помоложе окружили Болотбека, повалили в снег. Как он ни старался, дюжие односельчане натолкали ему за шиворот уйму снега. Поневоле пришлось раздеваться.

Перед самой отправкой в лес Болотбека подозвал бригадир и, сказав, что Джумаке приболел — спину у него ломит, — попросил остаться за повара.

Признаться, Болотбек даже обрадовался такой возможности отдохнуть.

…Джума, лежа в постели, командовал:

— Сначала разожги огонь. Потом привези два бурдюка воды. Как их навьючить на коня, думаю, сам знаешь. Сперва надо поднять один и навалить его на седло. Затем приниматься за другой.

Болотбек оседлал копя и, прихватив пустые бурдюки, помчался к реке. Небольшую речную прорубь, в которой раньше поили лошадей, забрало льдом, припорошило снегом. Сколько не долбил Болотбек, лед не поддавался. Пришлось искать другое место. Двигаясь вдоль реки, он наткнулся на родниковый фонтан. Спешившись, половником стал наполнять бурдюки. Пока наполнил оба, сильно намок. Взвалив их на плечи, побрел к лошади. И тут гнедок показал свой поров. Едва Болотбек перебросил один бурдюк через седло, как лошадь взбрыкнула и отскочила в сторону. Бурдюки перевалились с седла на круп, и это еще больше не понравилось коню. Он запрыгал и сбросил поклажу наземь. Совершив это черное дело, победно заржал и, подняв хвост, пустился наутек, как угорелый.

— Тпрру, тпрру, скотина, — увязая в снегу, бежал Болотбек, — стой, я тебя не съем, окаянный!

Но тот и не думал останавливаться. Напав на след лошади лесника, помчался в сторону хребта и скоро скрылся из виду. Оставалось только пригрозить вслед кулаками.

Растерянный, вернулся Болотбек к злополучным бурдюкам. До зимовки неблизко, — других лошадей нет. Ждать приезда лесорубов нельзя, это значит — оставить их без горячей еды. Засмеют до смерти: какой срам — здоровый джигит и не управился с лошадью, не смог привезти воды.

Тогда он решительно взвалил бурдюки на плечи и ношагал. Поначалу, сгоряча, ноша показалась не такой тяжелой, но уже с полдороги ноги от усталости стали подкашиваться, бурдюки раскачивались из стороны в сторону — хоть плачь. Остановиться бы, передохнуть, но тогда надо опускать ношу на снег, расплещешь воду, а ее и без того разлилось порядком при навьючивании. Тащить бурдюки волоком? Это тоже делать нельзя, они могут лопнуть.

Пальцы в намокших варежках ломило от холода, обледеневшие валенки не грели. От напряжения в висках стучало, плечи пригибало к земле. Что ж, он сам согласился поехать на лесозаготовки. Винить некого. Сам виноват. И надо держаться.

Когда Болотбек добрался, наконец, до порога избы, его покидали последние силы. Свалил с себя бурдюки и, боясь показать слабость, сразу же вышел из дома. Его качало от усталости так, что подташнивало.

Наконец придя в себя, юноша растопил печку, присел рядом на дровах, с наслаждением закурил. Ему вдруг захотелось излить свою душу, неважно перед кем, но высказать то заветное, о чем он давно думает.

— А скажите, Джумаке, — спросил он к немалому удивлению хворого старика, нарезавшего мяса для бульона. — Для чего мы живем? Вы меня слышите, Джумаке?

— Что, что ты такое сказал? Ох, спина моя, спинушка…

— Я говорю, для чего мы живем?

— Что это ты, сынок, не заболел ли часом, всякой чушью себе голову забиваешь? Для чего, для чего? Откуда мне знать, для чего. Живу, как живется. И тебе советую то же. Лишь бы не делал другим ничего плохого.

— А вы сами добро делали?.. Для людей? — не успокаивался Болотбек.

Джумаке внимательно посмотрел на юношу, видимо, уловил в его состоянии что-то особенное. Задумался.

— Как не делал, делал, конечно. И делаю. Кто просит в долг — даю. Когда к соседу сваты приехали, теленка отдал, другому — сто рублей дал, тоже помог… — Джумаке передал нарезанное мясо Болотбеку, вымыл руки, нотянулся за полотенцем. — Еще одному помог, будь он трижды неладен. Ты его не знаешь, дальний родственник он мне, в город подался, продавцом стал. Как-то ночью заявился к нам. То сроду не приезжал, а тут на тебе. Лица на нем нет, весь какой-то растрепанный. "Ну, думаю, не иначе что-то стряслось". Так оно и вышло. "Выручай, говорит, байке[17], растрата у меня огромная, пять тысяч недостает. Если в три дня не погашу, не видать мне гор". Говорит, а сам почти плачет. Да, бывают же такие люди, не приведи аллах. Раньше у него, бывало, платка жене не выпросишь, ни разу на чашку чая не пригласил, а тут — пять тысяч. Но делать нечего, надо выручать. Не срамить же родственника. Созвал всех близких к себе, рассказал им обстоятельно. Решили сообща собрать нужную сумму. И собрали, даже быстрее, чем за три дня. Только самому мне пришлось продать двух коров, да и другие не жалели последнего. Деньги ведь немалые. Спасли мы человека от тюрьмы. Но вот что обидно: думаешь, он покаялся, вернулся в апл? Как бы не так! По сей день околачивается в городе, прохвост, и хоть бы спасибо сказал…

— Я не про родственников, я про народ, — робко напомнил Болотбек.

— Опять ты мудришь, морочишь старику голову, — нохоже, рассердился Джума. — Про народ сразу не скажешь. На то он и народ. Он сам о себе сказал. Вот ностроил для вас новую, хорошую жизнь. Этого тебе мало?

Болотбеку стало неловко. В самом деле, с чего это он вдруг пристал к старику: "Зачем живем, добро, народ…" К чему эти высокие слова? И потом хворает Джумаке, это тоже надо понимать. Он хотел было уже извиниться перед аксакалом, как тот, смягчившись, продолжил:

— А вообще парод всегда щедрый на доброту. Жил-был некий человек Максют. Занимался тем, что могилы копал. А платы не брал ни с кого. Я своей жизни, сынок, не стыжусь, не жалею, что так прожил. Вместе с другими строил школы, дома, воевал с безграмотностью, с кулачеством, колхоз создавал, деревья садил. Об этом вы, молодежь, не должны забывать. Теперешняя жизнь не с неба упала…

— Я понимаю, — тихо сказал Болотбек. — Знаете, Джумаке, хочется приносить больше пользы, пока есть силы. Не только родителям, но и всем людям, народу. Правда. Вот раньше, помню, подвезу попутчиков на машине, они спасибо говорят, и мне хорошо: доброе дело, вроде, сделал. Но ведь этого мало, хочется чего-то большего…

— Для этого учись больше, Бокен, — посоветовал старик. — Кто не учится, тот знает только одну сторону горы. Тем-то и доволен. А ведь у горы есть еще и другой склон…

— Я буду учиться, Джумаке.

— Ай, ай, ай! Как же мы заговорились, — спохватился Джума, — совсем забыли про казан. Подбрось-ка дровишек, сынок…

Приехали лесорубы. Темир привел на поводу сбежавшего гнедого мерина. Оказывается, он сам прибился к другим лошадям.

Болотбек слукавил — объяснил побег тем, что гнедой, мол, оторвался от коновязи.

— Надо же, — покачал головой дядюшка Касым. — Наши парни, оказывается, разучились даже привязывать лошадей. Они, наверное, дождутся того, что мы смастерим для них зыбку и, как детей, будем снова баюкать их в колыбели.

"Хорошо, что он не знает всего, — порадовался Болотбек, — а то бы докопал насмешками".

Вечером Болотбек грелся у печки, сидя на седле. Думал. "Какие все-таки люди разные. Темир, Касым, Асанкул, тот же Ыдырыс. Раньше в аиле они казались мне одинаковыми. Теперь не то. Оказывается, не так-то просто глубоко узнать человека. Для этого мало часто видеть его, быть с ним на одних праздниках. Надо еще и разделить с ним ночлег, побывать в одной упряжке, похлебать шурпу из одного казана…"

Мысли его прервал зычный голос Касыма:

— Эй, послушайте! Сегодня Чогулдур мне такое рассказал…

— Опять ты за свое, длиннохвостая сорока. Замолчи!

— Замолчу, если откупишься.

— Вечно ты торгуешься, — все больше сердился охотник. — Можешь успокоиться, — я торговаться не буду. Ври больше. Все знают цепу твоим небылицам.

— Я тебя не заставлял признаваться, сам навязался.

— Да не о себе я рассказывал! — в отчаянии закричал Чогулдур. — Так об одном человеке говорят! Болтун ты и выдумщик, отсох бы твой язык!

— Это он только сейчас придумал. Для отвода глаз, — не обратил внимания на опровержение Касым. — Мне он другое говорил. Слушайте.

И, весело поглядывая на охотника, начал:

— Года два назад Чогулдур с женой поклялись друг другу в верности…

— Чтоб ты подавился своим языком! — в сердцах воскликнул Чогулдур. Он уже проклинал тот час, когда его дернуло поделиться с Касымом слухами о своем несчастном друге.

— Бедный Чогулдур, — рассмеялся Джума, — мы ведь предупреждали тебя раньше, что с Касымом шутки плохи.

Болотбек слушал эту веселую перепалку и с наслаждением хлебал свежий мясной бульон, заедая его черствой лепешкой. Сегодня бульон казался ему вкусным, как никогда, тем более, что поющая боль в плечах заставляла помнить каждую минуту о том, как тяжелы бурдюки с водой, если их тащить на себе добрых два километра…

Опять всю ночь бушевала пурга.

Наутро, едва лесорубы собрались на работу, приехал Айылчиев.

— Хорошо, что я вас застал дома, — отряхнув от снега шубу и лисью шапку, с порога заявил лесник. — Во время пурги лес валить не разрешается. Таков закон. Таковы правила.

— А кто за нас работать будет? Закон? — огрызнулся Асанкул.

— Товарищи, не шутите, поймите меня правильно, развел руками Айылчиев. — В такую пургу рубить опасно. За вас будут наказывать меня. А у меня, как и у каждого из вас, семья, жена, трое детей.

— Да бросьте, байке. Никто не собирается умирать, — перебил его Асанкул, потуже затягивая свой ремень. — Кому это хочется попасть под поваленное дерево?

— Ясно, что не хочется, — согласился Айылчиев. — Но вот в прошлом году у лесозаготовщиков из колхоза "Орнок" один парень среди бела дня попал под упавшее дерево. Хорошо еще, что остался жив. Вам нужно поскорее заготовить лес и уехать домой, а что будет со мной?

С помощью бригадира лесник влез на коня, хмуро нопрощался.

Только он уехал, буран начал стихать. Темир вошел в дом и, прислонившись к косяку, задумался.

— Да, задал нам лесник задачу…

— И нечего голову ломать, — решительно заявил Асанкул, — не сидеть же нам по углам, словно зверю между скал!

— Надо подождать. Лесник не зря предупреждал, — возразил Темир.

— Тебя назначили бригадиром не для того, чтобы ты работал по указке Айылчиева, — возмутился Асанкул.

На этого здоровяка не иначе что-то нашло. Теперь его не остановить. Вообще он как хорошо заведенная машина. По утрам обычно заправляется огромной чашкой джармы. В обед он съедает большую лепешку, испеченную в жаровне. И в работе он такой же неистовый. Тяпет за двоих и даже за троих. Поэтому с ним нельзя не считаться.

Асанкула поддержал Ыдырыс:

— Темике, нам кажется, что леснику тоже нельзя во всем потакать. Он думает только о собственной выгоде.

Бригадир, не зная, как поступить, растерянно улыбнулся.

— Если и дальше так будешь идти на поводу у Айылчиева, то скоро уступишь ему и свою жену, — подбавил масла в огонь обычно молчаливый Молдакун.

Тут вспыхнул Темир:

— Не мелите чепуху! Лесник ездит сюда не сучки собирать. Он дело говорит. В пургу, в метель работать рискованно.

— Лесник боится за себя. Ему все равно, когда мы заготовим лес, завтра или через год, — вставил слово Сыды.

— Эх, да что тут долго говорить! Кто дрожит за свою шкуру, пусть остается отлеживать бока. Ыдырыс, Чогулдур, айда в лес!

Асанкул решительно рубанул воздух рукой и поднялся.

— А что, в самом деле, пойдем, — чуть помедлив, согласился Чогулдур. — Если не валить лес, так хоть распиливать и очищать стволы будем.

— Черт с вами, пошли! — согласился Темир.

Когда бригада добралась до лесосеки, снег еще порошил, но пурги уже не было.

Начали валить лес.

Болотбек и Касым подошли в числе последних, поэтому их поставили на распилку. Перед тем, как приступить к делу, дядя Касым неожиданно спросил Болотбека, помнит ли он своего деда. Тот ответил, что нет, почти не помнит.

— Жаль, — сказал Касым, — веселый у тебя был дед. Главное, шутку любил. Захожу я как-то к нему домой, а он в постели лежит, бедняга. "Чувствую, говорит, конец мне скоро". Я, как могу, успокаиваю. "А знаешь, милый Касым, говорит, правда было бы неплохо, как ты думаешь, помереть после того, как моя Пеструха отелится. Раньше мне никак нельзя помирать…" Видишь, помирал, а с шуткой не расставался. Жалко, что никто из вас в деда не пошел…

Едва пильщики покончили с одним бревном, как сверху донеслось привычное:

— Берегись!

Неподалеку, в снежной круговерти ухнула огромная ель. И сейчас же послышался крик, зовущий на помощь.

— Спасайте! Беда!

За считанные секунды Болотбек очутился на верхней площадке. Там на корточках сидел Чогулдур, обнимая голову стонущего Ыдырыса. Болотбек опустился рядом, приложил платочек к струйке ползущей по лицу Ыдырыса крови.

— Как же это случилось?

Лесорубы подавленно молчали. Разомкнув круг, пробрался Сыды. Опустился на колени около Ыдырыса. Приложил к его груди сухонькую ладошку:

— О, Ыдырыс, ты меня слышишь? Открой глаза, миленький. Люди добрые, не пугайтесь, он жив. Счастье его матери, — остался жив!

— Ии… Нога, — застонал Ыдырыс.

— Приподнимите парня, — скомандовал Сыды. — Так, так, осторожнее. А теперь, Ыдырыс, плюнь на это проклятое место. Покрепче плюнь. О баа-бедин! [18]

Асанкул расстелил на снегу свою шубу. Осторожно перенес на нее Ыдырыса. Стали осматривать ногу.

— Что за джигиты пошли! Чуть что — хныкать. На фронте, бывало, оторвут одну ногу, скачешь себе на другой, как косуля, — сострил Касым.

Никто его шутки не поддержал.

Когда с ноги Ыдырыса стянули валенок, он был полон крови. На снегу тоже образовалось красное пятно. Оказалось, острым сучком сильно поранило лодыжку. Посыпалось множество советов:

— Сожгите войлок и приложите к ране. Быстрее, не то рапу прихватит мороз!

— Надо отправить домой. Пусть отлеживается в тепле.

— Нет, лучше отвезти в лесхоз, а потом к врачу, — не получилось бы осложнения.

Сняв с себя поддевку, Сыды ловко перевязал пораненную ногу. Лицо парня покрылось бисеринками пота.

— Как бы ему не стало хуже. Давайте спустим бедолагу вниз, к дороге, — наконец вмешался Темир. — А ты, Болотбек, отвезешь Ыдырыса в лесхоз. Скажи Айылчиеву, чтобы немедленно отправил в райцентр. У него есть машина. Пусть не жмется.

Пострадавшего на широкополой шубе волоком стащили вниз. Усадили на породистую лошадь Чогулдура. Сзади, на потпике, устроился Болотбек.

— Вся надежда на тебя, Бокентай, — наставительно сказал Темир, но в голосе его слышались потки растерянности. — Убеди Айылчиева. Пусть не жалеет своей машины, поскорее доставит Ыдырыса к врачам.

Встревоженные лесорубы долго следили за удалявшимися фигурками парней, пока те не скрылись за хребтом.

Пожалуй, это была самая трудная в жизни Болотбека дорога. Он переживал за товарища. Мыслеппо почем зря ругал лошадь, когда та спотыкалась или норовила перейти на рысь. Если Ыдырыс стопал, последними словами крыл себя за неуменье хорошо управлять копом. Когда раненому становилось совсем плохо, Болотбек утешал:

— Ты уж чуть-чуть потерпи, совсем немного осталось.

Он приободрился только после того, как на взгорье показались дома лесничества. Остановились возле одного из них с табличкой на двери: "Каратал-Джапырыкское отделение лесного хозяйства". Почти на себе Болотбек втащил товарища на крыльцо. Из жилых комнат доносился женский голос. Войдя в дом, они увидели женщину с грудным ребенком на руках. Болотбек объяснил, в чем дело, и вместе с хозяйкой уложил Ыдырыса на одеяло.

— А где сам лесник?

— В конторе, — ответила женщина, кивнув на соседнюю комнату. В это время дверь распахнулась и показалась грузная фигура Айылчиева.

— Что случилось? — едва не выкрикнул он.

— Да вот, видите, упала лесина…

Айылчиева как прорвало:

— Так я и знал. Доигрались! Бестолочь! — взорвался он. — Теперь пойдет по району, что я убил человека. Снимут с работы. Когда давали раньше выговор — об этом строго предупредили. Бедный я, бедный… А разве я в чем виноват, разве я действовал против инструкции?

— Да жив Ыдырыс, жив, — вдруг обозлился Болотбек. — Ему сучком ногу поранило. Кровь, правда, сильно идет.

— Жив? Не погиб? — не веря своим ушам, переспросил Айылчиев. Похоже, что он только сейчас начал приходить в себя. — Ух, как напугали меня! Но я все равно не виноват, действовал строго по инструкции, предупреждал. — И обратился к бледному Ыдырысу: — Нога сильно болит?

— Болит, — сморщился тот.

— Покажи, — Айылчиев начал разматывать больную ногу, костя на чем свет стоит упрямых лесорубов. — Кто вам разрешил, кто вас подбил в буран валить лес? — кричал он на Болотбека. — Бригадир?!

— Мы сами. Да и буран, считай, прошел, когда мы добрались до лесосеки, — оправдывался тот.

— Тогда сами и выпутывайтесь. Я тут ни при чем. Каждому дорога своя честь. Прядется составить акт на вашего бригадира. Послать в район. Посмотрим, как он будет оправдываться.

— Темике очень просил вас отправить Ыдырыса в райцентр. Машиной. Его надо быстрее показать врачам…

— Пусть ваш Темике, — передразнил Айылчиев, — не распоряжается государственным транспортом. Не валит свою вину на других. Я тут не при чем. За него ле ответчик.

Давая понять, что разговор окончен, лесник повернулся спиной и двинулся в комнату.

Болотбек как был, так и остался с раскрытым ртом: "Ну и фрукт! Ну и перестраховщик!"

— А если вдруг он помрет здесь? Что, тогда тоже ваша хата с краю? — догнал он Айылчиева.

— Значит, так ему на роду написано, — невозмутимо ответил лесник. — Я предупреждал. Для этого и существуют инструкции. В них все предусмотрено.

— Не имеете права… ле имеете… отказать нам в помощи, — стараясь не смотреть на лесника, тихо произнес Болотбек. Чтобы успокоиться, он начал считать в уме до двадцати. Давно вычитал где-то об этом способе самоуспокоения, и с той поры взял его себе за привычку.

Айылчиеву не понравился топ, с каким обратился к нему этот юнец. Да и слова он нашел недостаточно уважительными.

— Ты чей это будешь, грубиян? Ага, вспомнил, кажется, сын Акматбека. Хорош сыночек, весь в отца.

— Ладно, пусть я грубиян. А что плохого сделал мой отец?

— Ничего. Только в работе от него толку мало было. И всюду нос свой совал, как и ты. Тоже — правдоискатели!..

Болотбек задохнулся от жгучей обиды. Он готов был броситься с кулаками.

Айылчиев, кажется, угадал его мысли, смягчился.

— Ну, хорошо. Что ты предлагаешь? Умереть мне самому? Тогда успокоишься?

— Помогите, — больше ничего не прошу.

— Как, каким образом? — покачал головой лесник. — Должен тащить твоего дружка на своем горбу? Машины у меня нет.

— А та, что во дворе?

— Странный молодой человек. Чему только вас сейчас учат. Это не санитарная машина, на ней возят лес, проволоку. Понял? Людей не возят.

— Я не о лесе говорю, — в отчаянии заговорил Болотбек. — Вы понимаете, человек попал в беду. Крови много потерял. Еще неизвестно, чем все это может кончиться.

На лице Айылчиева не дрогнул ни один мускул.

— Ну, ты, малец, панику тут не разводи. Хе, — усмехнулся он, — меня тоже постарайся понять. Машина государственная, на ней лес возим. План заготовок еще не выполнили. Что скажут в районе, если узнают, что Айылчиев вместо леса возит людей? Поверь мне, за это Айылчиева по головке не погладят.

— В районе тоже живые люди сидят.

Лесник был неумолим:

— Ну, вот что, парень, поговорили и хватит. Утром на машине лес повезем. А приятель твой… что ж, помучается, потерпит. Пусть это будет ему уроком, — назидательно заключил он.

Сердце Болотбека окончательно упало. Он уже пожалел о бесполезно потерянном времени. Быстро темнело. Надо было что-то делать. Может, ехать в район верхом? Только выдержит ли такую дорогу товарищ?

Скрипнула дверь, и в контору, держась за косяк, проковылял Ыдырыс.

— Ну, как решили, Саке? — с надеждой в голосе спросил он.

— Я уже все объяснил вот ему, — кивнул лесник на Болотбека. — Машины не будет. Хотите, ждите до утра. Утром поедете с нами. Работнички… И меня прошлый раз чуть не угробили.

— Что вы, Саке, — упавшим голосом прошептал Ыдырыс. — Я же не нарочно. Так получилось, что дерево упало в вашу сторону…

И тогда Болотбек решился. Как бы между прочим, он стал припоминать вслух о разговоре со старым Джумой, который, якобы, на полном серьезе поведал ему, Болотбеку, что Ыдырыс приходится дальним родственником Айылчпева. Мол, он бы ни за что не поверил этому, если бы тот же Джумаке не рассказал, что своими ушами слышал, как мать Ыдырыса, тетушка Сырга, жаловалась соседкам: за хлопотами никак не может выбраться в Каратал-Джапырык отвезти годовалого теленка в подарок достойному из родственников.

— Этим родственником тетушка Сырга называла вас, Саке, — доверительно сказал Болотбек, поглядывая в сторону ничего не понимающего Ыдырыса.

Сперва Айылчиев опешил от услышанного, потом, поразмыслив, самодовольно захохотал:

— Годовалого теленочка, говоришь? Ну, ну, ври больше, каналья. Знаю я ваших телят…

То ли Айылчиев поверил в неожиданный подарок, то ли ему все-таки стало совестно за себя, только лесника вдруг как подменили. Сразу посерьезнев, он деловито распорядился, чтобы Болотбек сходил за шофером.

Болотбек мигом сбегал к крайнему дому. Шофер — огромный, заросший щетиной джигит — маясь без дела, валялся на месте, предназначенном для почетных гостей. Болотбек передал слова лесника.

— Куда это еще теперь, на ночь глядя? — недовольно бурчал шофер.

— В райцентр.

— В такую темень? И бензин почти кончился, — почесал затылок здоровяк.

Болотбек умоляюще зачастил:

— Это не Айылчиев едет, байке. Товарища нашего лесиной поранило. Надо его поскорее доставить к врачам. Мы, конечно, заплатим. Деньги со мной. Вот они, — он полез в карман.

Детина с ног до головы смерил Болотбека убийственным взглядом:

— Ты, друг, голову мне не морочь. Если кто нуждается в деньгах, так это Айылчиев. А мне это ни к чему. Не по адресу обратился.

Юноша густо покраснел.

В конторе Айылчиев распорядился, чтобы шофер довез Ыдырыса до самой больницы.

— Да, — простодушно подтвердил лесоруб, — прямо к врачам.

Айылчиев внимательно посмотрел на него:

— Может, сначала все-таки домой? Известить тетушку Сыргу, передать ей мой поклон? Но вообще смотри сам, Я свое обещание выполнил: дал в твое распоряжение машину. Теперь слово за тобой.

Ыдырыс понуро опустил голову. Болотбек и шофер помогли ему сесть в кабину.

— Счастливой дороги! И выше пос! — старался ободрить Болотбек товарища.

Машина тронулась в путь. Как только она отъехала, лесник окликнул Болотбека:

— Эй ты, сын Акматбека! У тебя, как я заметил, очень длинный язык. Советую держать его за зубами. Не то его тебе укоротят.

— Это еще за что?

— Сам знаешь за что. Меня не проведешь. А если попытаешься, не сдобровать. Тоже однажды попадешься, как этот твой приятель. Тоже будешь ползать у меня в ногах.

— Лучше мне встретить в лесу голодного шакала, чем иметь дело с таким, как вы.

— Ах ты, стервец! Я тебя проучу! — тяжело дыша, Айылчиев направился к парню. — Грубиян! А наверное, еще комсомолец!

— Точно, — подтвердил Болотбек, беря коня за поводья. — Почему я и не молчу.

— А где же твое уважение к старшим? Я проработал на одном месте тридцать лет, получив уйму медалей… Да ты знаешь, что я могу с тобой сделать?! — все сильней ярился лесник.

— Не работали вы! Тридцать лет сидели на теплом местечке. Извлекаете из него выгоду.

— Что! — взревел Айылчиев. — Сосунок! Грубиян! Убью!

Лесник забегал по двору, не найдя палки, стал ломать молодое деревце.

Болотбек огрел коня камчой[19] и поскакал прочь. Вдогонку ему еще долго неслись ругательства.

Уже уехав далеко от домиков лесхоза, Болотбек вдруг ни с того ни с сего едва не расплакался. Но сдержал себя. Только пришпорил и пустил коня вскачь.

Поздним вечером добрался до домика Мекуша. Показалось, что все уже спят, но вдруг раздался тихий оклик Темира:

— Ты чего это так долго, Бокен?

— Да этот ваш Айылчиев… Он задержал. Машину едва выпросил, — так же шепотом, раздеваясь, ответил Болотбек.

— Он злопамятный, — приподнялся с постели Чогулдур. Наверное, надолго запомнил Ыдырыса, в тот первый приезд…

— Но машину он все-таки дал? — спросил Темир.

— Дать-то дал, — сказал Болотбек. — Но боюсь, что это будет стоить Ыдырысу теленка. — И он рассказал бригадиру обо всем, что там произошло.

— Вот ведь жила! А мы-то добра от него ждали, — вставил кто-то из лесорубов. Оказывается, никто не спал.

— Ничего, — успокоил Темир, — закончим работу, тогда во всем разберемся.

— Ты бы поел чего, Бокептай, — подал голос Джума. — Айылчиев, наверное, забыл угостить вас пловом?

— Я сыт, Джумаке, — отозвался Болотбек, залезая под одеяло.

По утрам Молдакуп наладился будить лесорубов "последними известиями". Проснется раньше всех и начинает, как петух, голосить из бумажного рупора. Так было и сейчас.

— Доброе утро, товарищи, — подражая диктору, начинал он. — Местное время семь часов. Слушайте последние известия. Борясь за достойную встречу Нового года, лесорубы колхоза "Сары-Булак" досрочно заготовили тысячу кубометров древесины. Особенно отличились в работе Асанкул Ненасытный и Крепыш Темир. Если на то будет воля аллаха, через два дня сарыбулакцы вернутся домой. Сегодня они будут переправлять лес к нижней дороге. Вы слушали последние известия. Читал Ниязов. А теперь, дорогие лесорубы, передаем концерт по вашим заявкам. "Айнаш, — торжественно объявлял "диктор". — Музыка народная, слова народные, обработка Ниязова, исполняет Ниязов. "Ой, Ай-наш! — во всю силу своих легких заводил любимую песню Молдакун.

Ругаясь, лесорубы вскакивали с постелей, как ужаленные.

Во дворе из-за чего-то не поладили Чогулдур и Асанкул. Образовался круг, в котором мерялись ловкостью и силой двое джигитов. Зная, что Асанкул намного сильнее Чогулдура, все шумно болели за охотника:

— Пусть тебе помогут твои предки, сынок!

— Покажи-ка, Чоке, этому бычку, где зимуют раки! Осрами его на весь свет!

— Подножку ему дай, подножку!

Но, как ни старался Чогулдур, силач в одни миг управился с ним, швырнув на снег, как козленка.

— Вот так! Знай наших, — тяжело дыша, сказал он.

— Ничего, в другой раз положишь его на обо лопатки, — успокаивали болельщики побежденного. — Сейчас было очень скользко.

После завтрака, прихватив арканы и багры, лесорубы отправились на работу.

Для Болотбека зима — самое нелюбимое время года. Здесь, в горах, он впервые почувствовал её красоту и очарование. Все ущелье было залито светом. Солнце играло на верхушках деревьев, празднично переливаясь в мириадах снежинок. На белых склонах ясно прочерчивались птичьи следы.

Над ущельем молчаливо высились исполинские вершины.

— Красота какая! — не сдержал восхищения Болотбек. Его буквально распирало от желания поделиться с кем-нибудь своими чувствами.

Ехавший рядом Чогулдур равнодушно заметил:

— Вот фантазер! Ничего особенного. Один снег, да горы…

Добравшись до опушки, аильчане приступили к спуску смолистых, пахнувших хвоей лесин. Сперва бревна подваживали, направляли их комлями вперед, и затем пускали по склону.

— Охо-хой! Берегитесь! — неслось по ущелью.

Бревна, быстро набирая скорость, скользили, тяжело подпрыгивая на буграх, и, поднимая клубы снега, останавливались где-то у подножья горы. Лесорубы, а особенно бригадир, были очень довольны, что пока все идет хорошо.

— Тайгюлюк! Тайгюлюк! — следя за двумя скользящими бревнами и сравнивая их с бегущими наперегонки жеребятами, кричал на все ущелье Асанкул.

И другие, раззадорившись, спешили пустить следом новые лесипы, словно лошадей выпускали на скачки.

Снег постепенно утрамбовывался. Бревна скатывались все легче и быстрее. После полудня все было кончено. Внизу, на снежной поляне, высилась внушительная бревенчатая гора.

— Теперь задержка за лесником, — сказал бригадир.

— После того, что рассказал Болотбек, — заметил Сыды, — лучше бы ему вообще не показываться нам на глаза.

Асанкул поспорил, что напрямую съедет вниз по крутому, укатанному бревнами склону. И точно — съехал, как озорной мальчишка, оседлав увесистую палку. От палки остался глубокий извилистый след. За Асанкулом, с хохотом, на таких же палках и разостланных тулупах повалила вниз вся ватага лесорубов, кроме старого Сыды.

Уже вечерело, когда приехал Айылчиев. На его приветствие отозвались только Темир и Сыды. Остальные сделали вид, что ничего не услышали.

— Ай, да молодцы! — с деланным восхищением воскликнул гость. — Теперь осталось доставить лес поближе к дороге. Там обмерим его и составим акт.

Темир в знак согласия холодно кивнул головой.

— Да, чуть было не забыл, — словно невзначай, обронил лесник. — Я вам кое-что привез. Чтобы ребята не скучали. — И он похлопал камчой по небольшому бурдюку, притороченному к седлу. При этом неожиданно столкнулся взглядом с Болотбеком и поспешно отвел глаза.

— Безбожник, это он неспроста привез свой гостинец, — буркнул про себя Чогулдур. Видать, и у него пропали прежние симпатии к леснику.

— Может, совесть заела, хочет загладить свою вину? — откликнулись другие.

Чогулдур ободряюще подмигнул Темиру, видя, что тот все еще стоит в нерешительности. Тогда бригадир сказал:

— Мы тронуты вашей заботой, Саке. Только вот чем будем расплачиваться?

Лесник смутился и замахал руками:

— Что ты, что ты! Это же бесплатно, это я дарю просто так. От души. — И шепотом на ухо: — Правда, у меня есть к вам одна маленькая просьбочка…

— Что за просьба? — невольно понижая голос, спросил бригадир.

— Я вам выпишу леса больше, чем нарубили. Вас прошу только помочь отвезти в лесхоз немного жердей. Срочно потребовалось.

— Посмотрим, как у нас завтра будут складываться дела, — вскакивая на коня, уклончиво ответил Темир.

Наверное, это и было здесь самое трудное — доставить лес на контрольный пункт, к началу ущелья. Сперва следовало надежно привязать к лошади аркап, на другом конце которого было закреплено бревно. Затем, держа лошадь за узду, осторожно волочить это бревно по склону. Особенно опасались так называемого "Ит олгон", страшного места, которое, но рассказам, не смогла пройти даже собака, там и околевшая.

Первым протащил по бездорожью две тяжелые лесины опытный Сыды. За ним с некоторыми интервалами двинулись остальные. По одному миновав то самое опасное место, все благополучно добрались до гребня и там остановились на перекур. Настал черед Болотбеку проскочить крутой склон "Ит олгон". И тут он сделал первую промашку — глянул вниз, куда убегал крутой и обрывистый, длиной в один выстрел склон. Там, в глубине, холодно мерцал нетронутый ногой человека снег, торчали островерхие скалы. Сердце Болотбека тревожно сжалось. Должно быть, его нерешительность передалась лошади, — гнедой стал пятиться.

— Может, лучше сесть на него? — стараясь успокоиться, громко спросил Болотбек наблюдавших за ним лесорубов.

— Ишь, какой умник нашелся. Подергивай сильнее! — оборвал его Асанкул.

Вдруг бревна стукнули по задним ногам лошади. Болотбек мигом развернул коня поперек тропинки.

— Хлестни его покрепче! Не то брёвна развернутся и свалят тебя — прокричал Сыды и, взяв топор, стал спускаться с гребня.

Растерявшись, юноша не знал, что теперь предпринять, кого слушать. Запоздало начал погонять лошадь. В это время бревна дважды перевернулись.

Бедный гнедой, скользя и падая, напрягался изо всех сил и какие-то мгновения еще удерживал груз. Этого было достаточно, чтобы подоспевший Сыды с ходу обрубил туго натянутый аркан. Бревна заскользили вниз и тотчас исчезли бесследно. С трудом устоявший на ногах гнедой, тяжело встряхнулся, жалобно заржал.

— О, баа-бедин! — точно так же, как после случая с Ыдырысом, обрадовался Сыды. — Счастье твоей матери, что ты остался живой. Только всех нас сильно перепугал. Что бы с тобой было, если бы сорвался отсюда, как эти бревна?

— Тебе здорово повезло, слава богу, ушел от беды, — словно в чем-то оправдываясь перед Болотбеком, сказал бригадир. — Небось, сердце ушло в пятки? Ничего, крепись, будь мужчиной. Привыкай к трудностям. Зато теперь знаешь, что такое "Ит олгон"; Завтра проедешь здесь смелее…

Колени Болотбека мелко дрожали. Др него окончательно дошло, какому грозному риску он только что подвергался.

В то последнее утро домик Мекуша наполнился терпким, хвойным запахом. Джума еще с ночи усердно окуривал комнату смолистыми ветвями арчи.

Позже всех проснулся дядюшка Касым.

— Эх, друзья, какой я добрый сон только что видел! — блаженно улыбаясь и потягиваясь, сказал он.

— Твой сон все равно, что помет лисы, — с неожиданной агрессивностью заявил Чогулдур. — Разве тебе приснится что-нибудь доброе?

Однако Джума не стерпел, попросил рассказать, что это за особый сон.

— Тогда слушайте, не перебивайте, — вроде бы вынужденно согласился Касым. — Снилась мне дикая яблоня. Та, что растет около нашего аила, на горе. У яблони — народ, у всех в руках ружья, а некоторые даже о гончими псами. Охота не охота, но и не сбор урожая в саду. Все пытаются сбить выстрелом самое крупное и румяное яблоко. Хотя до него — шапкой достать. Особенно старается Чогулдур. Но сколько он не стреляет — все мимо. Тут появилась моя одноглазая соседка. Подстрелила яблоко с первого выстрела. Разрезали это яблоко на мелкие части и всем поровну разделили. Чогулдуру тоже кусочек достался…

— Касым с утра не соврет — дня не проживет, — не сдавался охотник.

Болотбек едва дослушал "сон" дяди Касыма, подошел к порогу, нетерпеливо сорвал последний, листок своего календаря:

— Ура! Сегодня день отъезда!..

До самого обеда заготовщики очищали лесосеку. В обед приехал Айылчиев. Вместе с бригадиром он долго вымерял сложенный лес. На каждое дерево ставил зарубку и карандашную пометку.

Лесорубы сидели в сторонке, блаженно курили, балагурили, смеялись шуткам Касыма. Приятно пригревало солнце. Пропахшие потом зимние шапки, брошенные испанкой кверху, валялись рядом на снегу.

— Послушай, Чогулдур, а не подаришь ли ты мне щенка от твоей гончей? — спросил у охотника Касым.

— Не могу, Касыке.

— Это почему же "не могу"? Сука еще не ощенилась, а уже не можешь. Неужто всех запродал?

— Разобрали всех, — спокойно отвечал тот. — На будущий год подарю.

— Спасибо, обрадовал. Я твоими щепками сыт по самое горло. Теперь и сам не возьму. Даже если из твоего щенка вырастет Кумаик[20].

— Как знаешь, я тебе не навязываю.

Наконец Темир с лесником возвратились к бригаде. По всему было видно, что бригадир не доволен.

— Все, друзья, закончили. Поздравляю! — левой рукой он потряс какой-то бумажкой, правой сорвал с себя шапку и бросил оземь.

Переждав радостный гул, Темир нерешительно заговорил:

— Вот лесник теперь просит, чтобы каждый подбросил к его дому по паре жердин… Как думаете, поможем? — А за что? — громко удивился Джума. — Может, за вчерашнее угощение?

— Вот жила, неужели он и шага не ступит без калыма! — вскипел Чогулдур. И впрямь, видать, он возненавидел теперь лесника открытой ненавистью.

Словно бы не слыша этих реплик, Айылчиев, быстро попрощавшись, уехал. Заторопились домой и лесорубы, чтобы засветло миновать большую часть обратной дороги.

И вот они уже в пути. — десять всадников на выносливых разномастных лошадях. По бокам каждой привязаны две тонких еловых жерди.

Прощайте, густые чащобы Каратал-Джапырыка! Прощай, одинокий чабанский домик, навсегда ставший теперь родным! Прощайте, долгие зимние ночи, когда сквозь полудрему так сладко слушаются бесконечные сказки и бывальщины! Как знать, придется ли когда-нибудь вернуться сюда… Снова и снова смотрит Болотбек на скромное их пристанище, на лесистые склоны гор и ущелье, медленно перебирая в памяти промелькнувшие здесь дни. Очнувшись от раздумий, заметил, что порядком оторвался от своих. Хлестнув лошадь плетью, поспешил вдогонку.

У домов лесхоза колхозников встретил Айылчиев:

— Эгей, правьте сюда! — обрадованно крикнул он. — Вот тут, у крыльца складывайте. Молодцы, не подвели. Я вам когда-нибудь тоже отвечу за добро добром…

Но ехавший первым Сыды, к удивлению лесника, не остановился возле дома. За ним, не задерживаясь, проследовали остальные. Огорошенный Айылчиев не верил своим глазам:

— Ничего не понимаю, бригадир, — увязался он за Темиром. — Что это за шуточки?

Аильчане спокойно, не обращая внимания на лесника, продолжали свой путь. Теперь Айылчиев, наконец, уразумел, что его хотят проучить. Ухватившись за стремя бригадировой лошади, начал выкрикивать угрозы.

— Саке, — не повышая голоса, сказал ему Темир, — бригада написала на вас жалобу районному начальству.

— Какую еще жалобу? — нахмурился лесник. — Не говори чушь!

— В бумаге обо всем сказано, о всех ваших проделках. Что теленка вымогали, неправильно оформляете древесину, рабочую силу приезжих пытаетесь использовать в личных целях и о многом другом, — перечислял бригадир.

До лесника не сразу дошел смысл сказанного. А когда дошел, Айылчиев мгновенно сообразил, что дело принимает довольно неприятный для него оборот. И снова Айылчиева как подменили. Ничего не скажешь, умел лесник перестраиваться на ходу, учитывать меняющуюся обстановку:

— Ах, Темике, Темике. Зачем жаловаться? — покаянно заговорил он. — Разве я вам сделал что-нибудь плохого, земляки? Если что не так, сказали бы прямо в лицо, я бы учел. Мы же свои. Работаем вместе, завтра опять встретимся. Из одного аила. А Ыдырысу я прихожусь даже родственником, вернее — дядей. Будь они неладны, эти жерди. Берите их, земляки, сколько вам влезет, это не сортовой лес. А меня уж, глупого, простите…

Айылчиев, просил долго, жалостно и уже весьма натурально. Джума, которого лесник сумел-таки перехватить, через несколько минут догнал односельчан, но уже без жердей?

— Неужели отдал, Джумаке? — ехидно поинтересовался Асанкул.

— Разжалобил меня, — сконфуженно оправдывался старик. — И то сказать, немолодой уже человек. Отец троих детей…

— Ну, и негодяй! — огрел лошадь Асанкул. — Такие умеют играть на чувствах…

— А что, Темике, правда, что на лесинка написали жалобу? — поравнявшись с бригадиром, спросил Болотбек.

— Пока нет. Хотя, но совести, Айылчиев вполне этого заслуживает, — ответил Темир, пуская копя быстрым шагом.

Болотбек чуть поотстал. Оглядывая конным отряд, с радостью думал: а все-таки хорошо, что он не остался дома, не поддался на уговоры матери. Раньше из простого упрямства считал, что он не хуже других, никому ни в чем не уступит. В горах пришлось многое передумать, многое как бы заново доказывать и себе, и своим новым друзьям. И доказывать делом. Оказывается, надо затратить немало сил, чтобы походить на своих очень простых и скромных аильчан. Теперь он близко узнал их, исподволь породнился с ними. Честные, трудолюбивые, добрые и надежные люди!

Болотбек тут же, на ходу, легко сочинил веселую песенку лесорубов с незамысловатым припевом: "Эй, эй, лесорубы!". Вырваться бы далеко вперед, затянуть во весь голос только что рожденную песню! Слушайте, лес, река, слушайте, горы! Прежний Болотбек, не раздумывая, так бы и сделал. Сейчас же он, хотя и с усилием над собой, сдержался, настрого приказал себе не хвастаться, не выделяться…

От чистого морозного снега все вокруг искрилось, тонко звенело, и на душе у Болотбека было легко и просторно.

Перевод А.Жиркова

УЗБЕКИСТАН