Первая книга у Учкуна Назарова вышла более пятнадцати лет назад. А сегодня он известен читателю как автор нескольких книг повестей и рассказов — "Люди", "Убийца", "Самоотверженный", "Дни" и др. Он лауреат премии Ленинского комсомола Узбекистана, член СП СССР.
ЛИСТОПАДРассказ
Договорились встретиться в десять, но Аббас проснулся гораздо раньше. Он любил бывать на природе. Однако выезжать за город удавалось не часто: повседневные хлопоты не оставляли свободного времени. Потому предложение Шавката податься на денек в горы пришлось как нельзя более кстати. В предвкушении загородной прогулки мысли уносились далеко-далеко, странно волнующие мысли-воспоминания…
…Широкая натура Шавкат. По мелочам не разменивается, уж если решит что — костьми ляжет, а своего добьется. На втором курсе сказал: не по мне педагогика. Бросил. В политехнический вступительные сдавать ношел. Поступил. Окончил. Да еще английским овладел. Сам, без репетиторов. В Афганистан на работу уехал. А через два года на собственных "жигулях" вернулся.
Аббас с Шавкатом давно дружат. Через них и матери сблизились, стали в гости друг к другу похаживать. Вначале Аббасу казалось странным, что Шавкат мать свою невестушкой величает. Потом узнал, что Шавкат с сестренкой Мухбубой рано осиротели, и их к себе на воспитание взял дядя. Время подошло — Махбубу замуж выдал. У самого хлопот полон рот: сын в армии, дочь — на выданьи, но когда Шавкат Институт окончил, сыграл ему свадьбу и дом на своем участке построил.
То ли долг свой перед племянником так понимали, то ли старались, чтобы он сиротства своего не чувствовал, только никогда не слышал Шавкат упрека от своих родичей, не раз говорил он, что о лучшем отношении и мечтать грех. Словом, все у парня наилучшим манером складывалось, только вот семейная жизнь с первых же шагов наперекосяк пошла…
Шавкат — симпатичный парень, расположить к себе умеет. Знакомство с девушкой завести для него легче легкого. А отсюда и отношение к этим знакомствам. Ни разу не замечал Аббас, чтобы Шавкат кем-то но-серьезному увлекся. И вдруг — на тебе: женится!
Позднее выяснилось, правда, что инициатива не от Шавката исходила: отец Джамили к его дяде "на разговор" приходил. Долго толковали. Шавкат упирался вначале, но в конце концов согласился. Далеко, видно, отношения у него с Джамилей зашли. А тут как раз вопрос о его поездке за границу решался… Словом, сыграли свадьбу.
Сыграть-то сыграли, да только такая семья все равно что дом из мерзлой глины: наступят жаркие деньки — и поплывет, расползется. Недолго прожил Шавкат с молодой женой. — в Афганистан укатил. Два года даже в отпуск не приезжал. А вернулся — и через четыре месяца ушел из дома куда глаза глядят. Все жене с полуторагодовалой дочуркой оставил, только машину с собой забрал.
— Теперь у него однокомнатная квартира на Чиланзаре. Кооперативная. Аббас с Наимой частенько к нему захаживают. И всякий раз дым коромыслом: выпивка, радиола на полную громкость, танцы. И всякий раз новые девицы, одна краше другой.
Сколько ни уговаривал Аббас Шавката к Джамиле вернуться, — дочь, мол, все-таки, да и брак еще не расторгнут, — результат один и тот же: выслушает Шавкат, махнет рукой, и опять бокалы звенят, музыка гремит, танцы…
Шавкат очередную подружку с Аббасом оставит, а сам с Наимой в пляс. Кружится с ней по комнате, что-то смешное на ухо нашептывает. Наима прыскает и на Аббаса глядит лукаво, чуть-чуть с опаской.
Другой бы на месте Аббаса давно с Шавкатом порвал. Разные они, ничего, можно сказать, общего. Но Аббас, хотя и видел недостатки друга, кое-какими его чертами восхищался. Да и было чем: решителен, напорист, великодушен Шавкат. Умеет подойти к человеку… Этим его качествам Аббас, пожалуй, даже завидовал. С таким в компании не заскучаешь: растормошит, развеселит, к себе расположит. Глазом моргнуть не успеешь — все от него в восторге. Не припомнит Аббас случая, чтобы Шавкат своего не добился. По этому поводу у него и изречение своё есть: "Бери от жизни, что можешь. На то ты и человек, а не размазня".
Попробуй переспорь такого. Что и говорить, сложная натура Шавкат, целеустремленная…
Аббас вышел на веранду. Сквозь сочную зелень листьев аппетитно розовели вишни. Стайка воробьев, вспугнутая им, возмущенно чирикая, вспорхнула с дерева и пролетела в соседний двор. Поодаль пропалывала луковые грядки на огороде мать Аббаса. Маленькая, худощавая, она сидела на корточках, и тщедушное ее туловище с согнутой спиной и впалыми плечами все уместилось между острых ее колен.
Мать… Нелегкая выпала на ее долю судьба. Овдовев в тридцать лет, она так и не вышла замуж, хотя свахи наведывались в ее дом не раз. Всю себя посвятила сыну. Отказывала себе во. всем, чтобы Аббас был сыт и одет не хуже ровесников. Пока позволяло здоровье, работала на табачной фабрике, а потом поступила уборщицей в. школу, где учился сын.
Старания вдовы Хосият не пропали даром. Аббас проявил незаурядные способности. Отлично учился, окончив школу, легко сдал экзамены в вуз. После окончания института его оставили при кафедре. Вначале в качестве лаборанта, а затем поручили вести семинарские занятия и наконец — читать лекции.
Аббас не терял времени даром: близилась к завершению работа над кандидатской диссертацией, а там и до защиты рукой подать.
И материально стали жить лучше. Аббас капитально отремонтировал дом, провел газ, оборудовал ванную. На место старенькой, расхлябанной калитки навесил железные ворота, собственноручно выкрасил масляной краской. Дело явно шло на лад, и на лице тетушки Хосият впервые за много лет снова засияла улыбка. Только непрочна она, материнская радость, оттого, наверное, что рядом всегда тревога. Однажды тетушка Хосият застала сына в подавленном настроении, и радость ее сразу померкла.
Потом еще и еще. Мать не находила себе места, терялась в догадках, чем помочь сыну, как к нему подступиться.
"Скучает, — терзалась она, — двадцать пять лет парню. Ровесники уже семьями обзавелись. И ему бы пора, да вот ведь беда — стоит только разговор о женитьбе завести, сам не свой становится. А чего из себя выходит — непонятно".
Но вот уже с полгода тетушка Хосият спокойна: повеселел Аббас. Опять напевает вполголоса, опять блеск в глазах появился задорный. Бреется аккуратно каждое утро. По утрам плещется под краном, фыркает на всю улицу. А потом нальет полную пиалу сливок, окунет в нее лепешку и уписывает за обе щеки. Давно у парня аппетита такого не было.
Решилась однажды тетушка Хосият, — исподволь завела разговор о женитьбе. Глянул на мать Аббас, улыбнулся:
— Послушай, мама, так уж и быть, скажу. Есть у меня одна на примете. Хочешь, приведу, посмотришь?
— Да что ты, сынок! Удобно Ли? — всполошилась тетушка Хосият. — Так вот — взять и привести! Увидят соседи, что о девушке подумают! Неудобно, не принято…
Аббас расхохотался.
— Да кто хоть она такая? Узнать, порасспросить надо. Хлеб разломить…
— Придет время, сам все о ней расскажу, — заверил сын. — Тогда, пожалуйста, отводи душу, все правила приличия соблюдай. А пока я и сам в ней еще толком не разобрался. Знаю только, что отец у нее строитель, высотные дома поднимает. Мать умерла. Отец на другой женился. Братишка у нее. Так и живут: отец, дети и мачеха. Вроде бы неплохая девушка. Не болтлива, не из хохотушек. Только…
Вроде бы ничего особенного не сказал сын, просто осекся на полуслове, а в груди словно морозным сквозняком потянуло в предчувствии чего-то недоброго. И никак не отвести полных нарастающего беспокойства глаз от лица сына.
…Стояла поздняя осень. Листопад бродил по опустелым улицам, ветер то сгребал в кучи, жухлые листья, то снова гнал и кружил их вдоль влажно поблескивающих тротуаров. Листопад…
На задней площадке троллейбуса спиной к салону стояла девушка. Снаружи к запотевшему стеклу припал багровый лист чинары. Тонкий девичий палец медленно скользил по матовой поверхности, следуя причудливому рисунку листа. Глаза, не мигая, смотрели в одну точку и только ресницы, если вглядеться, чуть заметно вздрагивали.
Аббас дочти каждый день встречал эту девушку в троллейбусе. И каждый раз вид у нее был рассеянный и отрешенный. Порой он ловил на себе ее взгляд, но не было в нем ничего, кроме безразличия и все той же отрешенности. От этого взгляда Аббасу становилось не по себе, и он спешил отвести глаза, чтобы девушка не подумала, будто он за нею подглядывает. Впрочем, оснований у незнакомки к этому не было никаких: Аббас не пытался даже заговорить с нею.
Когда рядом было свободное место, Аббас становился лицом к салону и молча ехал до своей остановки. Если бы его спросили, почему он так поступает, он бы, пожалуй, не смог ответить.
Не доезжая до хореографического училища, девушка отгибала пальцем рукав пальто, бросала взгляд на часы и направлялась к выходу. К тому времени, когда троллейбус трогался, она обычно успевала выйти на тротуар. Аббас поворачивался к окну и следил за ней, пока она не скрывалась из виду.
Безмолвные эти встречи ни к чему, казалось бы, не обязывали, но все-таки как-то незаметно сближали. Увидев однажды незнакомку в очередной раз, он кивнул ей и она едва заметно кивнула в ответ. И хотя Аббас к этому времени, сам еще не отдавая себе отчета, явно заинтересовался попутчицей, дальше этих полуприветствий знакомство их не шло. Зато шли месяцы.
И опять была осень. Опять кружилась над городом золотая метель листопада. А в ночь на воскресенье выпал снег, и улицы вдруг утратили почти все цвета, кроме белого, и привычные уличные шумы зазвучали приглушенно. Но к полудню пригрело солнце, растопило топкий снежный покров, и все вокруг вновь обрело свои первоначальные краски.
С утра Аббаса не покидало предчувствие чего-то необычного, что должно было случиться именно сегодня. Он почти не удивился, увидев в троллейбусе свою незнакомку. Они снова обменялись кивками, на этот раз чуть более смелыми, и, как обычно, рядом молча продолжали путь. Миновав центральный универмаг, троллейбус остановился. Он уже трогался, когда девушка, раздвигая пассажиров, неожиданно устремилась к двери и сошла. У Аббаса мелькнула мысль сойти следом, но было уже поздно и пришлось ждать следующей остановки. Ступив на тротуар, он заколебался: все это выглядело как-то легкомысленно и несерьезно. Однако он пошел по проспекту обратно, неизвестно, с какой целью, убеждая себя в том, что попутчица вовсе не осталась на проспекте, а вошла в ЦУМ, и тогда все останется по-прежнему, и это, возможно, даже к лучшему. Ну, а если нет? А если она не в универмаге, а сидит где-то здесь на скамеечке, щурясь и подставляя лицо нежаркому осеннему солнцу? Что ему тогда делать? Подойти? Набраться смелости и просто так подойти и сесть рядом? А что он ей скажет?
Чему быть, тому быть! Нельзя же так до бесконечности. Пора внести ясность. По крайней мере все встанет на свои места и незачем будет строить воздушные замки. А в троллейбус он будет садиться с передней площадки. И только.
И что в ней особенного? Красивая? Да мало ли их, красивых? Так чем же эта лучше? Чем приворожила? Чем?.. Может, тем, что в глазах у нее всегда печаль? Будто скрывает какую-то тайну. А может, все это вздор. И она счастлива. И у нее симпатичный муж и красавица-дочурка?..
"Встречу, не буду знать, куда глаза деть от стыда", — подумал Аббас. Идти расхотелось. Он остановился и поглядел по сторонам. Слава богу, — кажется, ее нет. Скамейка у бассейна пуста. На следующей сидят какие-то ребята, а на той, что подальше, — парень с девушкой.
Может быть, она приехала сюда на свидание со своим парнем? И сидят они вот так же рядышком где-нибудь в укромном уголке. Увидит она Аббаса, шепнет что-то на ухо своему парню, и тот, засучив на ходу рукава, направится к нему: а ну, мол, проваливай, а нею узнаешь, как на чужих девчонок пялиться!..
Аббас почувствовал на себе чей-то взгляд и оглянулся. На скамейке, прикрыв круглые колени полами пальто, одиноко сидела его попутчица. Выражение ее глаз за темными очками было трудно определить, но Аббасу почудилось, что уголки губ приподняты в насмешливой улыбке. Заметив, что Аббас обратил на нее внимание девушка отвернулась и стала листать книгу.
У Аббаса гулко застучало в висках, и ноги словно вросли в землю. С трудом переборов волнение, он. направился к скамейке. Девушка, он это заметил, украдкой наблюдала за ним, но когда он подошел, даже не подняла головы от книжки.
— Разрешите? — голос Аббаса прозвучал робко и неуверенно. Девушка окинула его безразличным взглядом, будто не узнавая, и молча подвинула поближе к себе черную лакированную сумочку. Жест можно было истолковать как угодно. Аббас присел на скамейку. Он вдруг почувствовал себя здесь чужим и лишним, но мосты были сожжены и не оставалось ничего другого, кроме "активных действий". Со стороны, впрочем, эти "активные действия" выглядели, по-видимому, довольно странно: девушка продолжала читать книжку, а Аббас сидел рядом, не зная, с чего начать. Книжка была ему знакома: томик стихотворений Сергея Есенина, изданный в Югославии. Дома у него на полке стоял точно такой же. Девушка положила томик рядом с собой, сняла очки, протерла стекла платочком и снова надела. Она явно скучала, и сама того не замечая, принялась теребить пуговицу на пальто.
Стайка облаков набежала на солнце, и все вокруг слегка потускнело. Девушка запрокинула голову, словно нарочно выставляя напоказ точеную белую шею, и стала, на отрываясь, следить за медленным бегом облаков. Аббас впервые видел ее так близко. Взгляд его скользнул по запрокинутому лицу девушки, но ее шее, опустился на нервно теребящие пуговицу руки и. застыл на полных икрах, туго обтянутых голенищами модных, отливающих черным блеском сапог. Почувствовав его взгляд, девушка убрала ноги под скамейку. Аббас вздохнул и тоже стал смотреть на облака. Они редели на глазах: еще немного и сквозь их прозрачную пелену брызнут яркие лучи солнца.
Что-то негромко стукнуло об асфальт и откатилось к ногам Аббаса. Он нагнулся и, подобрав пуговицу, протянул соседке.
— Все к этому и шло, — сказал он.
— Да? Спасибо. — Она взяла пуговицу и стала перекатывать из ладони в ладонь, выжидающе улыбаясь. И Аббас вдруг почувствовал, как стоявшая до того между ними незримая преграда тает и расплывается, как облако под лучами солнца. Он понимал, что надо поддержать разговор, не дать ему иссякнуть, искал и не находил нужных слов.
— Вы учитесь на балерину?
— Нет. С чего вы решили?
— Вы всякий раз выходите у хореографического.
— Я преподаю там немецкий язык.
— А я почему-то решил, что вы имеете отношение к хореографии. Как-то и в голову не приходило, что вы — и вдруг учительница.
На сей раз девушка взглянула на него с интересом, "Смотрите-ка, — казалось, говорил ее взгляд, — а вы, оказывается, думали обо мне". Она отвела глаза и улыбнулась.
— Ну. у меня о вас сведения куда более точные.
— Интересно. Вот как!..
Аббас постарался, чтобы его голос звучал как можно спокойнее, хотя внутри у него ликовало и пело.
— Вы преподаете в институте. Так?
— Так, — удивился Аббас. — Как вы угадали?
— Не торопитесь, я еще не все сказала. Преподаете химию.
— Да! Но откуда вы-то об этом знаете?
— Не трудно догадаться. Увидела у вас в руках учебник химии, ну и…
— Учебник мог держать в руках и студент.
— Ну, с этим уже совсем просто. В другой раз с вами был реферат. С рефератами, обычно, имеют дело люди, причастные к науке. Молоденькие парень и девушка, явно студенты, расшаркиваются с вами в троллейбусе и почтительно величают. Друг к другу студенты так не обращаются. Видите, как все просто?
— Потрясающе! Вы оказались гораздо наблюдательнее меня. Сдаюсь.
Аббас вскочил со скамейки, скрылся за кустами и почти тотчас вернулся с двумя пышными осенними розами. Пунцово-красные лепестки влажно отсвечивали на солнце.
— Прошу принять в знак искреннего восхищения вашим талантом!
Она поднесла цветы к лицу, вдохнула еле уловимый аромат и взглянула на Аббаса как-то уже почти совсем по-свойски искрящимися лукавой усмешкой глазами. Аббас продолжал:
— Не откажите в любезности назвать имя той, чья прозорливость повергла меня ниц.
Девушка рассмеялась.
— Зачем вам это?
— Ну, хотя бы затем, чтобы, проводив вас домой, не произносить банально "до свидания, прекрасная незнакомка".
— А если провожатый уже есть?
День померк, хотя в небе по-прежнему светило солнце.
— Тогда… не называйте своего имени.
— Меня зовут Наима, — скороговоркой произнесла девушка.
…За воротами громко просигналила автомашина. Аббас отогнал воспоминания. В калитку вошел рослый широкоплечий парень. На загорелом лице озорно поблескивали темные глаза под черными, как смоль, густыми бровями. Парень был красив и, чувствовалось, сам отлично сознавал это.
— Здравствуйте, тетушка! — Приветствие прозвучало чуть громче, чем это было необходимо, и, пожалуй, чуть театрально.
Тетушка Хосият поднялась с корточек, отряхивая подол платья.
— Здравствуй, Шавкат. Входи, сынок, как поживаешь? Все ли живы-здоровы?
— Спасибо, тетушка. Все в порядке. Сами как поживаете?
Обмениваясь традиционными вопросами-ответами, они подошли к веранде. Тетушка Хосият пошла на кухню, чуть прихрамывая: отсидела ноги. Шавкат поздоровался с Аббасом, коротко осведомился:
— Готов?
— Давно, — в тон другу ответил Аббас.
— Тогда тронулись, — Шавкат взглянул на часы. — Везет нам — на небе ни облачка, а я побаивался, что погода испортится. Поторапливайся, нам ведь еще этих зануд прихватить надо.
Занудами Шавкат называл всех без разбора девушек, с которыми бывал накоротке… Аббас усмехнулся, и поднял с пола увесистую дерматиновую сумку. В нее были уложены еще с вечера мясо для шашлыка, шампуры, редиска, помидоры, несколько бутылок минеральной воды. Друзья направились к калитке.
— Куда же вы? — всплеснула руками тетушка Хосият, появляясь на пороге кухни. — Я чай заварила…
— Спасибо, тетушка. Чай от нас никуда не денется, — откликнулся Шавкат. — Эх и покатаемся мы с вашим сыночком сегодня!
— Счастливого вам пути! Только долго не задерживайтесь, беспокоиться буду.
Весело переговариваясь, друзья вышли со двора.
…Шавкат остановил машину, немного не доезжая до дома Наимы. Аббас вышел, толнул дверь, и, когда она поддалась, надавил на кнопку звонка. Во дворе залаяла собака.
Из дома вышел мальчуган лет десяти, в пилотке из галеты. Аббас сказал ему, тот исчез. Вернулся к машине и закурил.
— Куда поедем?
— В Майдантал. Ущелье такое за Бостанлыком. Час езды, зато место — краше не сыщешь. А вот и твоя показалась, встречай.
Аббас оглянулся. Наима шла к ним, неся в руке ракетки, а в другой нейлоновую сумку с какими-то свертками. Зачесанные назад волосы были повязаны красной шелковой косынкой. На девушке была серая пуховая кофта и расклешенные книзу голубые брюки, модные туфельки на платформе бесшумно ступали по тротуару. Подняв на лоб большие солнцезащитные очки, она остановилась, пропуская поток машин.
— Какую красоту заарканил, бродяга! — не то с завистью, не то с восхищением сказал Шавкат. — Ни одного изъяна. Сплошные плюсы.
Наима и в самом деле относилась к той категории девушек, на которых, взглянув один раз, хочется смотреть еще. Уж кто-кто, а Аббас знал это отлично. И хотя комплимент в адрес Наимы и польстил ему, что-то в голосе дружка заставило его насторожиться. Не слишком ли откровенно завидовал ему Шавкат? Впрочем, он из краснобаев и далеко не все, что говорит, следует принимать всерьез.
Туфельки на платформе чинно прошествовали через проезжую часть улицы и остановились возле машины. Наима поздоровалась с приятелями, и, извинившись, что заставила ждать, скользнула на заднее сиденье. Аббас сел рядом и захлопнул за собой дверцу.
Покопавшись в сумочке, Наима достала пару конфет и протянула одну Аббасу. Он сидел лицом к Наиме, поставив локоть на спинку переднего сиденья, и разглядывал девушку, словно видел ее впервые. "Красивая, ничего не скажешь, — подумал он. — Шавкат прав: сплошные плюсы". Но это не принесло удовлетворения, скорее напротив, — какую-то безотчетную тревогу. Он попытался мысленно взглянуть на себя со стороны и остался недоволен.
"Ну и что? — возразил он себе, — тысячи некрасивых женаты на красавицах. И живут, и дети у них. И, может, даже лучше, когда жена красивее мужа: не наскучит, не будешь на других заглядываться. И вообще…"
Что "и вообще", Аббас не знал. Он вдруг со всей отчетливостью понял, что старается во что бы то ни стало подавить растущее в душе беспокойство. Ему внезапно открылось то, на что он сознательно закрывал глаза: нет в их с Наимой отношениях искренности, какие-то они искусственные, и были такими всегда. Да и на что он может рассчитывать со своей внешностью? Ему еще нет и тридцати, а уже начал лысеть со лба. Очень умен? Сомнительно. Да хотя бы и так, — разве этого достаточно, чтобы тебя полюбила девушка? Да еще такая, как Наима. А он ее любит. И отсюда неудовлетворенность, отсюда тревога. Может, все сложилось бы по-иному, будь Наима чуточку откровеннее, ласковее. Но она предпочитает отмалчиваться. Может быть, но натуре такая? Но ему-то не легче! Молчание настораживает, рождает подозрения. Против своей воли он разжигает эти подозрения и в копне концов сам начинает в них верить. И всякий раз, провожая Наиму домой, дает себе слово, что эта их встреча последняя. А тут еще тот памятный разговор…
Был холодный ветренный вечер. Аббас дождался, когда у Наимы кончатся занятия, и они молча пошли по пустынной темнеющей улице. Аббас начал первым:
— Давно хочу спросить… Извини, если вопрос покажется глупым… — Он закурил, собираясь с мыслями. — Понимаешь… Ну, что ты нашла во мне? Такая красивая… А вокруг столько симпатичных ребят…
Аббас окончательно сбился, взглянул на нее и закончил просящим тоном:
— Ну, ты понимаешь, о чем я?
— Понимаю.
Девушка некоторое время шла молча, глядя куда-то вниз на распластанные по асфальту листья. Наконец решилась.
— Прости, Аббас. То, что я скажу, будет тебе неприятно. Но ты должен знать все… Когда мы с тобой встретились, мне было трудно. Очень. В таком состоянии людей обычно ничего не интересует. У меня получилось наоборот.
— Ты любила кого-то?
— Да! — прозвучало вызывающе резко. Наима прошла еще несколько шагов и продолжала, по-прежнему не глядя на него:
— Я сама хотела тебе рассказать. У нас могут объявиться общие знакомые. Будет хуже, если ты услышишь это от кого-то чужого…
Задолго до знакомства с Аббасом Наима встречалась с другим парнем, собиралась выйти за него замуж, но он уехал учиться в аспирантуру в Москву и там женился на другой девушке.
— Наверное, московская прописка понадобилась, а может быть просто не было другого выхода у бедняги, — закончила свой рассказ Наима, и, помолчав, усмехнулась. — Такие вот дела, товарищ Абидов…
Тщетно старался Аббас уловить в ее голосе нотки раскаяния: была в нем тоска и затаенная боль, была обида, и только раскаянья не было.
"Бедняга!.." Аббас тщетно пытался проглотить колючий клубок, подкативший к самому горлу. Что ж… Он ведь сам давно хотел впусти ясность в их отношения. Собственно, даже не в их, а в ее отношение к нему. Теперь по крайней мере все стало на свои места. "Бедняга"… О человеке, который тебе безразличен, так не говорят.
— По-моему, ты до сих пор не можешь его забыть.
Клубок, наконец, поддался, оставив после себя саднящую боль в горле, и из-за нее, наверное, голос был каким-то чужим, хриплым.
— Век бы его не видеть! — вырвалось у девушки.
Было в этом восклицании что-то такое, что заставило Аббаса заколебаться. В конце концов, чего не бывает в жизни? У нее это случилось задолго до знакомства с Аббасом. Если все ставить в вину… Коли на то пошло, и сам он не безгрешен: встречался, любил, строил планы… Так уж бывает: из-за какой-нибудь мелочи все летит кувырком… И какая вина, если человек любил?..
Шавкат хлопнул дверцей и включил зажигание. Он был чем-то расстроен, отмахнулся от Аббаса, когда тот спросил, где его приятельница, резко выжал сцепление, так, что машина рванулась с места, и некоторое время молча следил за дорогой, занятый своими мыслями.
Но постепенно он отошел, настроение опять поднялось, и, когда, миновав Бостанлык, "жигули" понеслись среди холмов, усеянных тюльпанами, он уже беззаботно напевал какую-то мелодию.
Горы были великолепны. Увенчанные белоснежными вершинами склоны густо поросли лесом, а там, где деревья расступались, открывая живописные лужайки, весело зеленела трава и искрились на солнце бесчисленные ручейки. С какой-то одержимой силой цвели заросли шиповника, джиды, боярышника. Под легким ветром покачивались алые тюльпаны. И над всем этим великолепием пронизанное золотистым сиянием солнечных лучей нежно голубело небо.
Раздвигая заросли, машина въехала на лужайку и остановилась возле усыпанных яркими цветами кустов. Шавкат вышел из кабины, широким приглашающим жестом распахнул заднюю дверцу.
— С приездом, друзья! Добро пожаловать! — и, подождав, пока Аббас с Наимой выберутся из машины, добавил с гордостью: — Ну, и как? Здорово, правда?
Аббас не мог отвести взгляда от открывающейся перед ними панорамы.
— Фантастика! Вот где поселиться бы!
— Ну, это ты зря. Привыкнешь, перестанешь замечать. Тут надо бывать изредка. Это, как праздник, попинаешь? А что это за праздник, если каждый день? Вы согласны, Наимахон?
Девушка, улыбаясь, пожала плечами.
— Возможно.
— Человек и природа, — сказал Аббас задумчиво, — понятия неразделимые. К сожалению, мы все больше и больше от нее отдаляемся. В лучшем случае выезжаем раз-другой в год на природу…
— Кончай-ка философию. Дискутировать о плюсах и минусах урбанизации можно и дома, а мы сюда отдыхать приехали. — Шавкат с воодушевлением потер ладони. — Давайте лучше решим, с чего будем начинать. Вношу предложение! — Шавкат принялся демонстративно закатывать рукава. — Ты, Аббас, займешься шашлыком, а, стало быть, разводи костер. Я приступлю к созданию комфорта с помощью одеял и брезента. Вы, Наимахон, как единственная представительница прекрасного пола, от норучений освобождаетесь.
— Нет уж, — решительно запротестовала девушка, — трудиться будем все поровну.
— Тогда, — тотчас охотно согласился Шавкат, — вот вам помидоры, редиска и прочая снедь. Скатерть-самобранка — на вашей совести. Признавайтесь, здорово я распорядился?
— Ура распорядителю! Виват!
Наима с Аббасом трижды повторили здравицу и дружно принялись за работу. Результаты себя ждать не заставили: через несколько минут все приготовления к пикнику были окончены. Шавкат откупорил бутылку коньяка и принялся разливать ее содержимое по пиалам.
— Может, без выпивки обойдемся? — предложил Аббас, отчаянно жмурясь от едкого дыма костра и не переставая тереть кулаком глаза. — Ты за рулем. Один я не стану пить…
— А, чепуха! — беззаботно отмахнулся Шавкат. — До вечера выветрится. Да и где еще пить, как не здесь?
Он размашистым жестом повел рукой в сторону отливающих синевой горных вершин.
— Предлагаю тост за эти величавые стражи. За их таинственное безмолвие, неудержимо влекущее нас к девственным склонам. За наши горы!
Смакуя коньяк, Аббас вдруг как-то особенно отчетливо ощутил фальш театрального жеста, интонации голоса, да и всего тоста, произнесенного Шавкатом. Все это никак не вязалось с действительно величавым спокойствием горных вершин и зеленых ущелей, звучало нелепо и кощунственно. "Позер и трепач", — подумал Аббас, впрочем, беззлобно.
Шавкат с хрустом прожевал редиску и привстал на коленях, требуя внимания.
— Объявляется конкурс, — заголосил он гнусавым голосом провинциального конферансье. — Разбежимся в разные стороны и станем собирать грибы. Кто соберет больше всех — тому весь улов. Срок — двадцать минут. К этому времени костер разгорится как следует, и можно будет шашлык жарить. Голосуем?
Наима с опаской огляделась вокруг, зябко передернула плечами.
— Такие чащобы… А вдруг тут зверье водится?
"А в самом деле, вдруг?" — весело подумал Аббас.
— Откуда тут звери? — расхохотался Шавкат. — Разве что по ту сторону гор.
— Может, лучше все-таки всем вместе? — предложил Аббас.
— Исключается. Соревнование утрачивает остроту. Да и недоразумения могут возникнуть: я, скажем, первым увижу гриб, а ты его — хоп! — и подобрал. Рассуди тут попробуй.
— Я согласна, — поднялась с места Наима. — Начнём?
— Вот это другое дело, — Шавкат озорно подмигнул другу. — Учись, Аббас, решительности. Итак, кто куда?
— Я вод в ту сторону, — указала Наима на поросший редкими деревцами склон.
— А я в противоположную, — усмехнулся Аббас. — Там наверняка грибов больше.
— Ну, а мне, как ни выбирай, придется быть между вами. Только, чур, голос подавать, а то заблудитесь еще. Хотя за двадцать минут, да еще собирая грибы, далеко не уйти. Разобрать тару!
Наима подобрала с одеяла нейлоновую сумочку, Аббас — сумку из-под продуктов. Шавкат — квадратное резиновое ведро для воды.
— Сверяем часы. Двенадцать пятьдесят, верно? В десять минут второго сбор на этом самом месте. Опоздавшему, сколько бы он ни собрал, засчитывается поражение Договорились? Внимание! Старт!
На опустевшую лужайку опустилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием сучьев в костре, щебетом птиц да изредка — голосами перекликающихся грибников.
Аббасу не повезло: угодил в скрытую травой глубокую лужу. Ботинок тотчас промок, и противно хлюпал. Но Аббас так увлекся поисками, что скоро забыл о нем. До сих пор он видел грибы лишь на рынке и, конечно же, не думал, что собирать их так интересно. Он то и дело поглядывал на часы и на сумку. Сумка постепенно становилась все увесистее.
Молодец все-таки Шавкат, что пригласил их за город За одно это все его недостатки можно простить. Машина — это вещь! Далекое делает близким, недостижимое — реальным. Есть над чем подумать. Дорого, конечно, без долго не обойтись. Но ведь покупают же другие! Постепенно расплатишься. К тому же диссертация на подходе… Нет постараться стоит. А там Наиму прихватил с собой, мать из близких кого-нибудь и — куда душа пожелает! В Фергану? Пожалуйста! В Киргизию? Милости просим! В Самарканд? Добро пожаловать!
Люди за тысячи километров Узбекистан посмотреть едут. А ты тут родился, рос, столько лет прожил, а Бухару, Хиву, Самарканд только по открыткам и знаешь. Нет, машина — не роскошь. Машина — вещь необходимая…
Аббас взглянул на часы. Пять минут осталось. Интересно — далеко он зашел? Так увлекся, что даже по сторонам не смотрел. Пора в обратный путь. Шавкат, он хитрец, не случайно игру эту затеял. Он здешние места, небось, как свои пять пальцев… Наверняка больше всех наберет. А хорошо бы Наиме победительницей стать. Вот обрадовалась бы! Жаль, в противоположные стороны разошлись, он бы ей из своего сбора грибов подбросил. Четыре минуты до срока. Пора.
Забрел Аббас, как выяснилось, не так уж и далеко. За какую-нибудь пару минут добрался до полянки. "Соперники" еще не появлялись; он пожалел, что поторопился: мог бы собирать еще. Шавкат, тот и полминуты зря не потеряет. Аббас вывалил содержимое своей сумки на одеяло и принялся считать. Один… три… семь… тринадцать… Чье-то восклицание отвлекло его от этого занятия. Он поднял голову и осмотрелся.
Метрах в тридцати от полянки показалась Наима, в одной руке сумочка, другой прижимает к груди охапку тюльпанов. Позади, то скрываясь за деревьями, то выбегая на прогалины, спешил Шавкат. К машине они оба подошли одновременно.
Шавкат едва переводил дыхание.
— Вот, — он ткнул пальцем в циферблат японских часов, — тютелька в тютельку.
Наима швырнула сумку и тюльпаны и со вздохом повалилась на одеяло. Щеки у нее раскраснелись от быстрой ходьбы, грудь высоко вздымалась.
Аббас, шутливо насупив брови, указал на рассыпавшиеся по дастархану цветы.
— Гриб, девушка, принципиально отличается от тюльпана. — Он порылся в кучке своих грибов, выбирая экземпляр покрупнее. — Это вот, например, элементарный гриб, красочно описанный в школьном учебнике ботаники.
Наима звонко расхохоталась. Шавкат, все ещё тяжело дыша, считал-пересчитывал свои грибы.
— Сколько? — осведомился Аббас.
— Четырнадцать.
Аббас едва сдерживал ликование.
— А у тебя, Наима?
Не поднимаясь, Девушка протянула руку за сумочкой. Взглянула с сожалением.
— Шесть штук.
— И это все?
— Мало? — воинственно встрепенулась девушка. — А тюльпаны что, не в счет?
Словно требуя поддержки, она бросила быстрый взгляд на Шавката. Тот молча пожал плечами. Аббас был неумолим.
— Насчет тюльпанов уговора не было.
— А у тебя-то, у тебя? — не выдержал Шавкат. — Заявился раньше нас, видишь ли! Да у тебя самого и столько не наскребется.
Аббас предостерегающе поднял руку:
— Судейскую коллегию просят запять места.
Он опустил руку на полотенце, которым была покрыта его добыча, помедлил для эффекта и рывком поднял полотенце.
— Извольте, ваша честь. Двадцать три штучки.
Несколько секунд над лужайкой трепетала тишина и — взорвалась громким "ура" в честь победителя. А он великодушно позволил себе привстать с одеяла и небрежно раскланяться перед побежденными.
В голос Шавката вкрались подобострастные нотки:
— Тост в честь победителя предлагаем выпить стоя.
Мужчины осушили пиалы, а Наима, едва пригубив, поспешно опустила свою на дастархан.
— Теперь очередь за шашлыком, — провозгласил Аббас, вынимая из полиэтиленового пакета заранее промаринованное мясо. — Где тут у нас шампуры?
Шавкат тем временем достал из багажника гитару, повалился навзничь, и, пристроив инструмент на животе, запел вполголоса, небрежно перебирая струны. Наима, упершись подбородком в ладони, задумчиво глядела куда-то вдаль и чуть слышно подпевала…
Идиллия продолжалась недолго. Дразнящий аромат поджаренного над углями мяса живо вернул певцов к действительности.
— Ты маг, Аббас! — воскликнул Шавкат, в очередной раз берясь за бутылку. — Пьем за твой кулинарный талант.
…Погода менялась. По небу, то и дело заслоняя солнце, поплыли курчавые облака. Их тени скользили по долине, приглушая буйство весенних красок, окутывая даль белесой дымкой.
Шавкат с Наимой начали было играть в бадминтон, но скоро устали и присоединились к Аббасу, который от нечего делать тренькал на гитаре. Он отложил инструмент в сторону и спросил:
— Что, так и будем лежать до вечера?
— Хочешь что-то предложить? — не открывая глаз отозвался Шавкат.
— Выспаться успеем и в городе.
— Предлагай-предлагай.
— И предложу! — Аббас задумался. Как назло, ничего путного на ум не приходило. — Может, в жмурки сыграем?
— А как это? — лениво поинтересовался Шавкат.
— Сказало же — в жмурки. Начертим большой круг. Завяжем одному из нас глаза, и он нас будет ловить. Забыл, как в детстве играли?
— Так то в детстве!
— Ну и что? Станем на время детьми.
Аббас начертил палкой просторный круг неподалеку от машины.
— Из круга выходить запрещается. Если тот, у кого завязаны глаза, подойдет к черте, ему кричат "жарко".
Шавкат поднялся, встал спиной к Аббасу и как-то безучастно сказал:
— Валяй, завязывай.
— Будем кидать жребий, — возразил Аббас. — Вот монета.
Ловить первым выпало Шавкату.
— Говорил же: завязывай! — ворчливо произнес он, подставляя Наиме голову. Сложив в несколько раз свою косынку, Наима завязала ему глаза, и игра началась.
— Не расстраивайся, приятель, — Аббас повернул Шавката кругом, чтобы сбить с толку. — Мы будем подавать голос. Начали!
Шавкат вытянул перёд собой руки и пошел по кругу, нащупывая ногами дорогу.
— Хо-хо! — крикнул Аббас. Шавкат шагнул в его сторону.
— Хо-хо! — откликнулась за спиной Наима. Шавкат быстро обернулся, шаря руками, но девушка уже успела отбежать, неслышно ступая на цыпочках. Шавкат неуверенно двинулся вперед.
— Жарко!
Он попятился и встал в нерешительности.
На этот раз он не стал спешить. Постоял несколько мгновений, прислушался к шороху шагов по траве, и неожиданно кинулся к Наиме, широко расставив руки. Девушка испуганно вскрикнула и забилась в его объятиях.
— Брак! — крикнул Аббас, сдергивая повязку с глаз товарища. — Теперь твоя очередь, Наима.
С завязанными глазами Наима почувствовала себя беспомощной и неуклюжей. Робко тронулась вперед, боясь оступиться, и тотчас услышала:
— Жарко!
Кричал Шавкат. Найма медленно повернулась в его сторону, и пошла на голос. Шавкат шагнул вправо и, пропустив девушку, неожиданно крикнул за ее спиной:
— Хо-хо!
Наима вздрогнула и стала судорожно шарить вокруг руками. Так продолжалось довольно долго. Девушке явно надоела ее роль, она вяло двигалась по кругу, не предпринимая попыток кого-то схватить. Аббасу стало ее жаль. "Утомилась, бедняга, — подумал он с жалостью, — ладно уж, поддамся. Пусть обрадуется".
Девушка неуверенно, словно слепая, шла в его сторону. Аббас не двигался. Приблизившись почти вплотную к нему, Наима остановилась, беспомощно уронив руки. Лицо ее раскраснелось. На верхней, тронутой золотистым пушком губе простудили капельки пота.
Преувеличенно шумно вздохнув, Аббас присел на корточки. Наима шагнула вперед и повалилась к нему на руки.
— Ура! Поймала! Поймала! — ликовала девушка. — Теперь ты нас ловить будешь.
Она торопливо сняла свалившуюся на шею косынку и стала завязывать ею глаза Аббасу. Тот охотно повиновался. Шавкат стоял поодаль, наблюдая за ними и усмехаясь каким-то своим, одному ему понятным мыслям.
Ориентироваться с завязанными глазами оказалось труднее, чем Аббас мог — себе представить. Красноватая непроглядная тьма окружила со всех сторон, сбивала с толку, рождала тревогу. Казалось, сделай неверный шаг, оступись — и полетишь в пропасть. Голоса Наимы и Шавката звучали далеко-далеко, нереальные. Чьи-то (Аббас так и не понял — чьи) руки коснулись на мгновенье его спины, и Аббас невольно вздрогнул, точно от электрического разряда. "Спокойствие, — сказал он себе, — успокойся и не подавай вида, сам придумал эту игру, а значит, — терпи. Им было не легче".
Он вытянул перед собой руки и, медленно переставляя ставшие вдруг непослушными ноги, пошел, ориентируясь на голоса. Скованность постепенно прошла, зато не прошла тревога. Она гнездилась где-то в глубине сознания, и постоянное ее присутствие действовало угнетающе. — Тем не менее Аббас старался вовсю: быстро поворачивал-ся на восклицания; бросался из стороны в сторону, пытаясь схватить невидимых партнеров по игре, падал, вскакивал, потирая ушибленные места и корча забавные, как ему казалось, гримасы.
Игра явно затянулась. Уже давно умолкли голоса Шавката и Наимы, а Аббас с упрямой решимостью все ходил и ходил по кругу, раскинув в стороны руки и делая обманные броски и повороты. Начали болеть глаза под туго затянутой повязкой. "Довольно, — с досадой подумал Аббас, — кому это надо? Им тоже, видимо, надоело. Не случайно замолчали. Сидят где-нибудь в сторонке и посмеиваются надо мной". Он поднял руки и сдвинул повязку на лоб.
Солнечный свет ослепил привыкшие к темноте глаза. Поплыли, покачиваясь радужные круги и пятна, сквозь их пеструю карусель проступали искаженные до не узнаваемости очертания предметов. Аббас зажмурился, чтобы глаза могли постепенно привыкнуть к яркому освещению, огляделся по сторонам — и замер ошеломленный: в нескольких шагах от круга, возле машины, очень близко друг к другу, стояли Наима и Шавкат. Руки девушки робко пытались оттолкнуть чрезмерно активного Шавката. А он, привлекая ее к себе, ловил ее губы…
Аббас зажмурился и резко опустил на глаза повязку. "Нет, — пронеслось в сознании, — этого не может быть… Померещилось". Усилием воли он оторвал от лица руки, готовые вновь сдвинуть повязку. Судорога перехватила горло. В висках застучало: "Нет, нет, нет…" Он повернулся и сделал несколько шагов в противоположную сторону, стараясь унять противную дрожь в коленках.
Как быть? Закатить сцену ревности? Отхлестать по щекам? Оскорбить? Нет. Не годится. В конце концов, это ее право. Право выбора. Право… Какое там к дьяволу право?! Ну, Шавкат — понятно: юбочник, прощелыга, не признает ничего святого. Но Наима!.. А что Наима! Разве она клялась в верности? Да и что клятвы? Слова — не больше.
Аббас отчетливо представил себе, как он бросает ей в лицо резкие слова упрека, и словно наяву услышал ее негромкий, спокойный голос: "Я что — тебе должна? Нет? Ну так оставь меня в покое".
Он провел по лицу ладонями, вытирая холодную испарину. Какой же он идиот. Безвольный кретин. Мямля. Всю эту дурацкую историю надо было кончать давным-давно. По крайней мере избежал бы позора. Ведь так или иначе все шло к этому. И нужен-то он ей был всего лишь как временная опора, как пластырь на рапу… Что ж, лучше поздно, чем никогда. Теперь главное — выдержать, не сорваться до унизительной истерики. Ну… Ну же!..
— Эй, где вы там? Подайте голос! — Аббас круто пповернулся и зашагал, вытянув перед собой руки. "Сейчас врежусь в машину". И это случилось. Удар был сильным, но боли он не ощутил. Прмсел — скорее для вида, — медленно стянул с глаз повязку.
Они наклонились над ним: два бледных расплывчатых пятна на голубом фоне неба…
— Ушибся? — (Это Найма).
— Угораздило тебя. — (Шавкат).
— Предупреждал же: если что, — кричать "жарко".
Аббас сплюнул на траву розовый сгусток. Пощупал подбородок.
— Надо приложить холодное. — Наима плеснула минеральной воды на полотенце. — Я сейчас.
— Не надо. — Аббас отстранил ее руку и встал. — Пройдет. Ерунда.
Что-то в его голосе заставило девушку насторожиться. Она попыталась перехватить его взгляд, но не смогла и вдруг вся как-то сникла, засуетилась, и лицо ее приняло виновато-испуганное выражение.
Где-то неподалеку глухо зарокотал гром. Вершины гор заволокло лучами. Холодный порывистый ветер пробежал по зарослям.
— Дождь собирается, — равнодушно произнес Шавкат. — К вечеру здесь всегда так. Пора возвращаться.
Под уклон машина катилась с выключенным мотором и, видимо, поэтому свист рвущегося в щели окоп ветра. был особенно резким, раздражал. Впереди замаячила темная с красноватым оттенком скала. Поравнявшись с ней, Шавкат остановил машину.
— Голубые тюльпаны, — бросил он, ни на кого не глядя. — Видел в прошлом году. Пойду поищу.
— Может, не стоит? — робко запротестовала Наима. — Добраться бы до дома, пока дождь не начался.
Но Шавкат уже выскочил из машины, перебежал дорогу и стал быстро подниматься по крутому склону, заросшему деревьями и кустарником.
В кабине "жигулей" воцарилось молчание. За всю дорогу Аббас с Наимой обменялись парой ничего не значащих фраз. И теперь сидели молча, глядя каждый в свою сторону. Настроение у Аббаса было подавленное, но он старался не показать этого, поглядывал по сторонам и даже насвистывал какой-то незамысловатый мотивчик. А в сознании медлительно и неотступно стучала одна и та же мысль: как быть?
Вот они доберутся до города, неподалеку от своего дома Наима попросит остановить машину, поблагодарит за поездку и выйдет. Он тоже выйдет вместе с нею, приличия ради проводит до самых дверей и, прощаясь, просто не задаст традиционного вопроса: "Ты свободна завтра?" Наима, наверное, промолчит. И это даже к лучшему. Все кончится само собой. Да и на что она ему? На что? Они перестанут встречаться и все. И он будет ездить на работу автобусом…
Нет. Не то. Все не то. Нельзя так, сплеча.
Еще несколько встреч ни к чему не обяжут. Зато будет возможность разобраться во всем и уже тогда решить. Наима… Она ведь умная девушка. Она видит Шавката насквозь и никогда не решится связать свою судьбу с ним. Она мечтает о семье, прочной семье. А Шавкат для этой роли не годится. Другое дело Аббас. У нее было достаточно времени убедиться в его верности, в его самых серьезных намерениях. Конечно же, она не захочет его потерять. Они будут продолжать встречаться. И когда вся эта история уже забудется, он скажет ей, что встретил другую девушку и решил на ней жениться. Это будет его месть за поруганное чувство…
На один миг Аббас представил себе, как он произносит эти слова, и почувствовал, как кровь приливает к щекам. План мщения рухнул в одну секунду. Ерунда. Все это недостойно мужчины, мелко и подло. Ну, а как быть?
Стоп! Кажется, выход есть. В ректорате на днях ему предложили поехать на трехмесячные курсы в Киев. Он отказался: на носу защита, много работы с диссертацией. Но это было тогда. А теперь… В конце концов дорабатывать диссертацию можно и в Киеве. Там по крайней мере не будет Наимы, отпадет необходимость избегать встреч с нею. Три месяца — срок достаточно большой. Улягутся страсти, забудутся обиды. Все решится само собой. И если они и встретятся с Наимой, после его возвращения — это будет встреча чужих друг другу людей…
Дождь глухо барабанил по крыше. Аббас взглянул на часы. Тридцать минут, как ушел Шавкат. Пора бы и вернуться. Под таким ливнем пяти минут достаточно, чтобы промокнуть до нитки. Где бы он мог быть?
Не произнося ни слова, Аббас выбрался из машины и захлопнул дверцу. Подошел к оврагу и, прикрывая глаза ладонью от холодных струй дождя, огляделся по сторонам. Шавката нигде не было видно. Аббас передернул плечами и стал спускаться в овраг, то и дело поскальзываясь.
Наима осталась в машине одна. На душе было тоскливо и тревожно, сердце грызли стыд и раскаяние. Она до боли в висках напрягала мысль, стараясь разобраться в том, что произошло. И не могла разобраться.
Невдалеке сквозь зыбкую сетку дождя замаячила фигура Аббаса. Наима встрепенулась. Аббас поманил ее рукой и, убедившись, что девушка его поняла, снова исчез в овраге. Наима поспешно натянула на голову капюшон куртки и устремилась следом, перепрыгивая через камни и съезжая о щебенистым осыпям. Внезапно она остановилась, словно натолкнувшись на невидимую преграду: прямо на мокром щебне, прислонившись спиной к валуну, сидел Шавкат. По бледному лицу тоненькой струйкой сбегала кровь. Морщась от боли, Шавкат вытирал ее носовым платком.
— Ой, горе мое, что с ним случилось? — Наима выхватила платочек и стала вытирать им кровь. — Что с ним произошло, Аббас?
— Поскользнулся, — с трудом разжал губы Шавкат. — Поскользнулся и упал… Ногу вот… поранил.
Аббас разорвал штанину. На белой, как полотно, голени, зияла рваными краями огромная рана. Из нее толчками шла кровь.
— Как тебя угораздило, — процедил сквозь зубы Аббас, туго перехватывая ногу выше раны красным платком Наимы, которым завязывали глаза. — Обо что это?
— Вон… — Шавкат повел глазами на валявшийся поодаль бетонный обломок дорожного ограждения. Из обломка косо торчали концы ржавой арматуры.
Аббас стал осторожно бинтовать ногу. Дождь мешал ему: струился по волосам, но лицу, заливал глаза. Аббас то и дело встряхивал головой. Наима вытерла ему лицо ладонью, но прозрачные ручейки тотчас побежали снова. Девушка протянула руку, чтобы вытереть их, но Аббас резко отстранился. Перевязка, наконец, была окончена. Аббас опустил разорванную, пропитанную влагой штанину и выпрямился.
— Сам сможешь идти?
Опираясь на плечо Аббаса, Шавкат попытался встать на ноги, но тотчас застонал и бессильно опустился на камень. Видимо, давала о себе знать большая потеря крови. Аббас покачал головой, и повернувшись к приятелю спиной, присел на корточки.
— Держись за шею.
— Не надо… — Голос Шавката звучал вяло, сонно. — Сам как-нибудь.
— Держись, тебе говорят! Помоги ему…
Аббас перекинул через плечи безвольно обвисшие руки Шавката и поднялся, опираясь рукой о валун.
— Поддерживай сзади.
— Хорошо, Аббас-ака.
Аббас мысленно усмехнулся. "Аббас-ака!" Это что-то новое. Вежливо — как к брату и старшему человеку. Или совсем потеряла голову с перепугу?
Сгорбившись под тяжестью ноши, Он стал взбираться по откосу, осторожно переставляя ноги. "Только бы не упасть, — стучало в висках, — только бы не упасть". Палма семенила следом, поддерживая безвольно обвисшее тело Шавката, и когда Аббас останавливался, чтобы перевести дыхание, смотрела ему в лицо. Но он молчал, судорожно хватая воздух ртом, и снова упрямо карабкался по осклизлым камням откоса. А она, кусая губы от обиды и чувства собственного бессилия, следовала за ним, проклиная про себя все случившееся. "Все из-за меня, — твердила она себе, — все это из-за меня. Я одна во всем виновата…"
Это должно было произойти рано или поздно. Слишком уж откровенно ухаживал за ней Шавкат, слишком часто говорил двусмысленно, — слишком часто смотрел на нее выжидающе и требовательно, словно хотел, чтобы она призналась ему, наконец, в своих чувствах, сама бросилась на шею. Глупец!.. А она? Чем она лучше? Вместо того, чтобы оттолкнуть, поставить на место, она терпеливо переносила его ухаживания, снисходительно улыбалась там, где надо было бросить ему в лицо гневную отповедь. Зачем? Да, зачем? Может быть, хватит притворяться? К чему это ханжество? Но в глубине души ей были приятны его ухаживания, они щекотали нервы, льстили женскому самолюбию. И еще — она боялась оттолкнуть Шавката потому, что это, конечно же, не осталось бы незамеченным, и тогда дружбе Шавката с Аббасом пришел бы конец.
И вот развязка. Почему она не закричала, когда он обнял и стал целовать её? Что удержало ее? Страх? Да! Если бы Аббас увидел их в эту минуту — не миновать стычки. А может быть, во всем виноват коньяк? Та малая толика, которую она выпила…
Выбиваясь из последних сил, Аббас вышел наконец на дорогу. Наима забежала вперед, чтобы распахнуть дверцу машины, помогла усадить Шавката на заднее сиденье. Усадив приятеля, Аббас рухнул на сиденье и в течение нескольких минут жадно хватал ртом пронизанный сыростью воздух. Немного отдышавшись, он полез в карман за сигаретами, но пачка размокла, и сигареты в ней превратились в месиво. Аббас скомкал пачку и швырнул на дорогу.
Смеркалось. Дождь едва моросил. Наима, жалкая, промокшая насквозь, стояла, нахохлившись на дороге, но решаясь забраться в кабину. Аббас вышел и, бросив на ходу Наиме: "Ступай в машину", — перешел на противоположную сторону. Снизу поднималась машина с включенными фарами. Аббас вскинул руку, но грузовик, не снижая скорости, прогромыхал мимо. Дорога опустела. Аббас подошел к машине и сел рядом с Наимой. Его бил озноб. Девушке хотелось прижаться к нему, согреть теплом своего тела, но она чувствовала, что он оттолкнет ее и потому продолжала молча глядеть на него из глубины кабины. Внезапно полутьма озарилась призрачным пляшущим сиянием: позади них, высвечивая заднее смотровое окно "жигулей" светом фар, шла автомашина. Аббас вышел из кабины и встал посреди дороги, вскинув над головой руку. Взвизгнули тормоза. Грузовик обогнул "жигули" и остановился у обочины. Водитель опустил боковое стекло и вопросительно взглянул на подошедшего Аббаса. Рядом с шофером в темноте кабины сидел еще кто-то.
— Браток, — и Аббас устыдился умоляющих интонаций своего голоса. Продолжил более решительно: — В общем, такое дело. Товарищ у нас в беду попал. Несчастный случай. Нужна медицинская помощь… Я заплачу…
— Что с ним?
— Упал, ногу поранил.
— А я что могу сделать? Доктор нужен…
— О том и речь. Довезите до ближайшей больницы.
Шофер задумался.
"Откажется, на все пойду, — подумал Аббас с холодной решимостью. — Пригрожу, что сообщу в милицию. Не помочь человеку в беде — преступление. Испугается. Не посмеет отказать".
— Машину водить умеешь? — спросил шофер.
— В том-то и беда, — вздохнул Аббас. — Стал бы я тут загорать…
Не дослушав его, шофер распахнул дверцу и обратился к спутнику:
— Поедешь за мной. Пойдем, товарищ.
Они направились к "жигулям".
— До совхоза довезу. Там больница…
— Спасибо, друг.
Аббас распахнул дворцу и указал Наиме на переднее сиденье.
— Пересядь сюда. Я буду его поддерживать.
…Проехав километра три, машина свернула с шоссе на усыпанную щебенкой проселочную дорогу. Дождь прекратился, но в воздухе висела мельчайшая водяная пыль.
Машина остановилась у крыльца длинного одноэтажного строения, в котором светилась лишь одна пара окон. К дверям вели бетонные ступени. Аббас взбежал по ним и рванул на себя ручку. Дверь не поддалась, и он нетерпеливо забарабанил в занавешенной марлей окно. Девушка в белой косынке отодвинула занавеску и, прикрывая глаза ладонью, стала вглядываться в темноту. Разглядев Аббаса, она кивнула ему и отошла от окна. Почти тотчас же отворилась дверь, и на дорожку лёг прямоугольник света, рассеченный посредине тенью стоящей в дверях медсестры.
Не выходя из машины, Найма наблюдала за Аббасом. Ей вдруг открылось в нем нечто новое, качества, которых она в нем раньше не замечала: решительность, собранность, умение убеждать, пожалуй, даже повелевать. Человек, которого она, казалось бы, отлично знала, вдруг неузнаваемо переменился, стал каким-то другим… и чужим. Она почти физически чувствовала, как с каждой минутой он все дальше и дальше уходит от нее. И от сознания, что она не в силах удержать его, тревожно и остро защемило сердце.
Тем временем к зданию больницы, расплескивая лужи, подъехала грузовая машина. Водитель выключил фары, и грузовик сразу вписался в окружающий его ночной пейзаж, словно стоял тут давно, одинокий, всеми забытый.
В дверях появился Аббас с брезентовыми носилками в руках, за ним шли пожилой мужчина в тюбетейке и давешняя медсестра. Они уложили Шавката на носилки и Аббас с шофером внесли его в больничный коридор.
— Сюда, — указал мужчина в тюбетейке, открывая гладкую фанерную дверь справа. — Ставьте на пол.
Медсестра внесла никелированную коробку со шприцами, поставила на столик и, раскрыв застекленную дверцу шкафа, принялась выбирать препараты.
Аббас с помощью шофера уложил Шавката на кушетку, застланную палевым покрывалом. Шавкат был бледен, как полотно, и не подавал признаков жизни. Мужчина в тюбетейке пощупал пульс, и покачав головой, принялся энергично мыть руки над раковиной.
— Что с ним произошло? — спросил он, не прекращая своего занятия. Аббас коротко рассказал о случившемся. Врач подошел к кушетке, вытирая руки вафельным полотенцем, расстегнул рубашку на груди Шавката, и. заправив в уши трубку фонендоскопа, стал прослушивать.
— Большая потеря крови, — врач поднял глаза на Шавката. — Сердце.
Он обернулся к медсестре.
— Поторопитесь, пожалуйста.
— У меня все готово, — откликнулась девушка. — Засучите ему рукав.
Аббас поспешно выполнил ее просьбу. Медсестра сделала укол и, не вынимая иглы, ввела сердечное. Врач осмотрел ногу Шавката и опять принялся мыть руки над раковиной.
— Обработайте рапу, — приказал он медсестре. — Будем зашивать.
— Девушка толкнула двустворчатую дверь напротив и включила там освещение. Посреди просторной комнаты зловеще белел операционный стол. Аббасу стало не по себе. Он обернулся к входной двери и увидел Наиму, о которой совсем было забыл. Вид у девушки был измученный, чувствовалось, что она едва держится на ногах. Она стояла в дверях, опершись о косяк, и в глазах ее читалась немая мольба.
Аббас тронул за рукав шофера.
— Спасибо вам, друг. Что бы я без вас делал?
— Не за что. Лишь бы дружок поправился. Вы уж нас извините, — нам ехать надо.
Он направился к выходу, пытаясь обойти Наиму. Она вошла в комнату. Аббас прошел мимо нее в коридор, нагнал шофера.
— За все вам спасибо. — Он достал из кармана деньги и неловко сунул шоферу. — Возьмите вот…
Шофер пристально посмотрел ему в лицо и отвел руку:
— Ты это брось, приятель. Спрячь деньги, а то обижусь. Так-то. Всего вам доброго.
Он легко сбежал по ступенькам и зашагал к машине. Аббас проводил его взглядом и не опускал руку до тех пор, пока красные огоньки грузовика не затерялись во тьме…
Врач кончил зашивать ногу и снова принялся за фонендоскоп. Шавкат по-прежнему не приходил в сознание и, казалось, побледнел еще больше.
— У вашего товарища есть при себе документы?
— Не знаю. — Аббас развел руками.
— Поищите у него в карманах.
Аббас порылся в разбросанных на кушетке вещах Шавката, достал из пиджака паспорт, протянул врачу.
— Он что, был за границей? — спросил тот, листая паспорт.
— Да, в Афганистане, а что?
— Есть отметка о группе крови, — ответил врач, продолжая слушать сердце. — Пульс немного лучше. Но это временно. Необходимо вливание крови, а ее у нас нет. Придется ехать в Ахангаран или Ташкент.
— Я не умею водить машину, — сказал Аббас, чувствуя как холодеет в груди.
Врач пожал плечами. Аббаса вдруг осенило:
— Возьмите кровь у меня, доктор!
— Нужно знать группу, а такой аппаратуры у нас тоже нет.
— Не надо никакой аппаратуры. У меня первая группа. Можете не сомневаться, я был донором.
— Это выход! Только… — врач запнулся и снова нахмурил брови, — учтите, крови потребуется не меньше литра. Так что решайте сами.
— А чего тут решать? — Аббас сбросил пиджак и, отстегнув запонку, стал закатывать рукав. — Где мне лечь?..
Наима сидела на стуле возле двери, одинокая, никому не нужная. Происходящее казалось ей кошмарным бесконечным сном, в котором она была лишь беспомощным, ни во что не вмешивающимся зрителем. Эта никчемность угнетала, рождала ощущение собственной неполноцен-пости. К ней не обращались, ее ни о чем не спрашивали, ее просто не замечали. Будто сквозь туман она видела, как Аббаса уложили на кушетку ввели ему иглу в артерию, как алая пенящаяся кровь, его кровь, наполняла шприц, и как эту кровь вливали затем Шавкату. Процедура повторялась снова и снова, и ей хотелось вскочить и крикнуть: "Довольно! Что вы делаете? Вы же его погубите!" Но какая-то страшная тяжесть приковала ее к стулу, не давала пошевелиться.
— Все, — врач ласково похлопал Аббаса по плечу. — Лежите, лежите. Голова не кружится?
— Нет.
Голос прозвучал приглушенно, словно пл другой комнаты. Аббас усмехнулся. Врачи всегда задают этот вопрос донорам, сдающим кровь. Ему вдруг вспомнился эпизод, который произошел с ним несколько лет тому назад. Он был студентом и время от времени подрабатывал, сдавая кровь на донорском пункте. Как-то на занятиях драмкружка он познакомился с девушкой по имени Лола. Они учились на разных факультетах, но вечерами после занятий, в кружке он часто провожал ее до самого дома. А потом они стали встречаться каждый день, вместе ходили в кино, на танцы, на Комсомольское озеро. Однажды Лола пригласила его на свой день рождения. Аббас с нетерпением ждал этого дня. Он знал, что Лола из обеспеченной семьи и что гости придут с богатыми подарками. Подарить какую-нибудь безделушку было неудобно, а на дорогой подарок не хватало денег. В последний день Аббас отправился на донорский пункт сдавать кровь. После этого полагалось отдохнуть часа два-три, плотно поесть, но у Аббаса не было времени и он, махнув рукой на правила, помчался в магазин выбирать подарок. Купил хрустальную вазу и прямо из магазина отправился к имениннице.
Как на крыльях взлетел на третий этаж и нажал кнопку звонка. Лола встретила его в дверях, ввела в коридор. Из комнаты доносилась музыка, голоса гостей, звон посуды. Аббас поздравил Лолу с днем рождения и вручил ей подарок. В этот момент входная дверь отворилась и вошли шикарно одетые мужчина и женщина. Даже не поблагодарив за подарок, Лола поставила вазу на шаткую стеклянную полочку, а сама бросилась встречать гостей. То ли Лола случайно задела полку, то ли полка не была рассчитана на такие тяжести, но ваза упала на пол и разлетелась вдребезги. В глазах Аббаса потемнело. А Лола, чтобы успокоить гостей, защебетала: "Не обращайте внимания. Подумаешь, ерунда, ваза разбилась, новую купим". Принесла из кухни совок, собрала в него осколки и с грохотом высыпала в помойное ведро. Вот тогда у Аббаса действительно все закружилось перед глазами…
Что-то холодное коснулось его лба. Аббас открыл глаза и увидел Наиму. Девушка стояла у изголовья, опустив ладонь на его лоб.
— Голова кружится? — робко спросила Наима.
"Бедняжка, — одновременно и радуясь и злорадствуя, подумал Аббас, — не придумала ничего умнее, как повторить чьи-то вопросы". Он хотел отстранить ее руку, но передумал и только закрыл глаза, чтобы не видеть ее лица. Он по-прежнему не мог смотреть на нее без волнения, как в те далекие осенние дни, когда ветер гнал по асфальту желто-багряные листья и троллейбус с запотевшими стеклами вез их с Наимой по вызолоченной листопадом улице…
Шавката перенесли в палату, укрыли шерстяным одеялом, подали горячий чай. Наима вышла в переднюю комнату. Медицинская сестра прошла мимо нее, неся что-то на прикрытом белоснежной салфеткой подносе, вошла в палату, где лежал Аббас и поставила поднос на тумбочку возле кровати.
— Я принесла поесть. Вам нужно подкрепиться, а потом уснуть. Вашему другу лучше.
— Спасибо, сестра, — Аббас с трудом поднял гудящую-голову. — У меня к вам просьба.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— Там у вас девушка… Ее Наима зовут… Промокла она… Измучилась… Не заболела бы…
— Не беспокойтесь, — заверила медсестра. — Мы о ней позаботимся.
— Переодеться ей надо… Потеплее… В халат, что ли…
— Все устроим.
— Потом… Пусть сюда придет… Поест немного.
— Хорошо, — заверила сестра. — Ну, ешьте и не думайте ни о чем.
Аббас, слабый, как грудной ребенок, ел, засыпал, просыпался, отпивал глоток остывшего чая и вновь окунался в дремоту. А в соседней комнате медсестра, как и обещала, занималась Наимой: переодела ее во все сухое, вделала укрепляющий укол, а теперь поила горячим чаем.
Вошел мужчина в тюбетейке и сказал, что Шавкату стало гораздо лучше и что он уснул наконец нормальным сном.
Наима поблагодарила его за известие, а про себя отметила, что ее мысли заняты одним-единственным человеком, и человек этот — Аббас.
— Вам тоже пора отдохнуть, — сказал врач, — Назира-хон, постелите ей в кабинете главного врача.
— Не беспокойтесь, — голос Наимы окреп и звучал решительно и уверенно. — Если найдется кресло, я посижу в палате, где лежит Аббас. Должен ведь кто-то за ним присмотреть.
Кресло нашлось. Аббас лежал бледный, с ввалившимися глазами, но грудь его равномерно вздымалась, и сон был спокойным. Наима долго вглядывалась в лицо человека, который за несколько последних часов стал для нее самым родным и близким и без которого она не могла представить своего будущего. Она склонилась над ним и нежно прикоснулась губами к щеке. Потом вздохнула и опустилась в кресло.
Она вдруг поняла, каким трудным и, наверное, долгим будет ее путь к нему, к тем их отношениям, которые только теперь оценила по-настоящему. Но поняла она еще и то, что чего бы ни стоило, она пройдет этот путь до конца.
Перевод Н.Гацунаева