Первой книгой Калдарбека Найманбаева явился сборник документальных повестей "На пьедестале славы", изданный в 1965 году. А сегодня на его писательском счету шесть книг. В нынешнем году выходит седьмая.
Произведения К. Найманбаева выходили на русском и башкирском языках.
С УТРА ДО ПОЛУДНЯРассказ
Когда он открыл глаза, в доме было темным-темно. Жена Оразбике, все ворочавшаяся недавно, вроде бы успокоилась. Он закрылся с головой одеялом, подумав: "Ясно, что настало время разрешиться Оразбике, да, видно, еще не нынче?" Но, задремав, проснулся снова. Рассвет уже забрезжил, — из-за кереге[25] просвечивалась голубизна. Снаружи послышался шорох переступаемых копытец. "Беда с этой скотиной! — недовольно подумал он. — Все норовит к дому, когда бы можно на пастбище походить".
Накинув на плечи черный бархатный чекмень, он, как есть — в кальсонах, не надев даже шаровар, вышел во двор. Истощенные ягнята толкались у юрты, — он их отогнал в низину. Затем, расстегнув сорочку, погладил широкой ладонью грудь, пробежал глазами по темнеющим вдали холмам. Точно неведомые чудища завалились спать в степи. Вот-вот откинут темное одеяло-ночь и поднимутся во весь рост, оглашая степь ревом.
Предутренний легкий ветерок приятно пощекотал тело. Старику показалось, что вслед за ветром вдаль, неведомо куда, стремится и его душа. Он даже вперед подался. "Бог ты мой, да что это весна со мной выделывает? Никак полечу я… — забормотал он. — И старость по весне не старость, одно название, как погляжу".
Он снова торопливо обежал глазами окрестность, затем, ступая на цыпочках, заглянул было поверх двери в юрту, но, заслышав страдальческие стоны жены, попятился назад. "Хоть бы сын…" — пробормотал он, и стал завязывать распустившиеся тесемки на кальсонах. Сказал твердо: "Сын, ясное дело, сын будет, кому же еще! Да исполнит господь желание!"
Ему не стоялось на месте. Самая бы пора помчаться на коне вихрем вслед за этим манящим ветром. Он снова заглянул сквозь щель в юрту. Оразбике ворочалась на постели и негромко стонала. "О мир!" — пробормотал старик. И тут же раздался жалобный крик Оразбике:
— О бог ты мой, и куда он запропастился? Уф! — она зашарила рукой по постели, будто искала что-то.
Откинув полог войлочной юрты, он вошел внутрь. Вошел и остановился на пороге.
— Да я этих ягнят, будь они неладны, прогонял…
— Уф! — выдохнула вместо ответа Оразбике.
Он понял: роды начались. Разволновавшись, сказал:
— Какой от нашего брата толк, когда такое дело. Позвать надо кого-нибудь…
Оразбике промолчала.
— Не позвать нельзя… Как бы не случилось чего…
— Да впусти же свет в юрту!..
Старик вынесся на улицу. Ухватился за шпур, поднимающий кошму.
— Уф! — выдохнула опять Оразбике.
У старика дрогнуло сердце, сам не заметил, как очутился возле нее.
— Как чувствуешь-то себя? — только и нашелся сказать.
— О го-ос-поди! — простонала Оразбике, и старик понесся к юрте Сапарбека. "Ох, чертовы дети, спят, поди! — подумал он дорогой. — Хорошо, коли проснутся сразу…"
Вот он уже перед дверью.
Изнутри никаких звуков.
Брат младше его на целых двенадцать лет, неудобно ему, старому, врываться спозаранок к молодым, потому остановился у порога. "Ох, и женолюб! — подумал он. — А иначе возможно ли лежать до такого времени?"
Как ни невтерпеж ему было, а откинуть полог войлочной юрты не решался. Но и уйти не мог. Так и стоял, озадаченный, перед входом, а в памяти оживала история женитьбы Сапарбека. Все вспомнилось, все чередой вставало в его взбудораженном мозгу.
…Шесть лет назад, где-то к середине осени, дальние родственники в Арбакалды пригласили их на свадьбу.
Они поехали целым двором.
Свадьба состоялась на следующий день после их приезда. Старик, имевший обыкновение на подобных празднествах приглядываться к девушкам, и на сей раз прошелся внимательным взглядом по красавицам, пристроившимся возле невесты.
Тогда-то эта самая Жумагуль и бросилась ему в глаза. Высокая? Высокая. Гнется тростиночкой? Да, гнется тростиночкой. Тугие, с руку, косы струятся по спине. И ступает по земле, точно по шелку. "По-особенному сложена, — подумал он. — Встретит своего суженого, так завтра же белой лебедушкой станет. Эх, молодость!.."
Девушка запала ему в душу. "Будь она неладна", — подумал он про себя удовлетворенно. И, не выдержав, старик подозвал к себе Сапарбека. Сразу же огорошил его вопросом:
— Так и будешь ходить, а?
— Чего?
— Вон джигиты, вроде тебя, уже семьями обзавелись.
— Э-э!..
— Ну, а у тебя думка какая? Выкладывай…
— Коке[26], так в аул приедем и поговорим.
— Ты вот всегда так.
— А что же делать?
— Рядом с невестой высокая девушка сидит, коса с руку толщиной.
— Так и что? — отмахнулся Сапарбек.
— Буду сватать ее.
Сапарбек заулыбался. Заулыбался и спросил:
— Которая?
— В самый раз про тебя.
— Ох, и любите вы за красными платочками подглядывать!
— Вот дурень! Чего несешь? Или хочешь до старости коленки свои обнимать.
Сапарбек опустил глаза книзу и сказал:
— Ну, раз уж вам нравится — так сватайте. Деваться-то все равно некуда.
Старик рассмеялся.
— Слов на тебя тратить жалко. Э-эх!
— Что же делать… Какой уж есть.
— Ты чего раскис? — опять раскипятился старик. — Или я до сих пор все на ветер говорил? В одно ухо влетает, из другого вылетает, дурень эдакий…
Сапарбек смешался, не зная, что ответить. А старик наседал на него:
— Пусть нам всего придется лишиться, а девушку эту нельзя упускать.
Слова старшего брата Сапарбек воспринял по-своему. Никогда он не перечил брату, а тут — сразу же на "ты" к нему:
— Не успеет кто приехать да "здравствуй" сказать, а ты уж бежишь скотину резать, — всех ягнят перевел. А еще говоришь — "всего лишиться". Чего лишаться-то?
— Цыц! — прикрикнул старик. Пу погоди, коли и на сей раз бабы себе не возьмешь…
И помягче уже:
— Ой, будь ты неладен! Да погляди, девушка какая приятная! Что тебе калым? Слава богу, четыре года, как колхозом живем…
— В этом ауле привыкли девушек возносить. Не так-то легко ее отдадут.
— Пусть только попробуют запросить калым у лучшего жнеца колхоза!
— Что-что, а это тут ни причем.
— Будет при чем.
— Коке, к чему такое пустословие?
— Молчи! — отрезал старик. — Ишь, язык-то у тебя как распустился, чертов сын! Сегодня и пойду сватать. Сегодня.
— Оу, да погодите хоть немного.
Куда там! Старик лишь сверкнул глазами да пошел прочь.
А Сапарбеку что? Остался себе на месте. Остался — и подумал; "Вот старина заварил кашу… И что это там за девчонка? Надо бы поглядеть, Чем она его так приворожила?"
Старик присел важно на седло, валявшееся рядом в юртой, у которой разместились старшие гости, и запустил руку в карман. Затем, постучав о колено костяной шашкой-табакеркой, насыпал полную горсть насваю и бросил его себе под язык. Бросил и сплюнул смачно. Перед глазами замельтешили круги.
Заметив, что Сапарбек топчется вокруг юрты, в которой за занавесом сидела теперь невеста, разозлился опять: "Расправил бы плечи, как мужчина, да и входил бы. Ой, размазня!" Не выдержал, крикнул:
— Ты чего, как сирота, торчишь там?
Сапарбек почувствовал, что если он еще помедлит, старик, ясное дело, подбежит к нему, и потому, набравшись решимости, шагнул в юрту.
— Пусть пополнится ваш дом, — пробормотал он, переступая порог, но никто не откликнулся на приветствие. Девушки попрятались за занавес. Чуть слышно доносятся их приглушенные голоса. Человек пять молодых парней сгрудились на торе — почетном месте. О чем-то переговариваются между собой, поглядывая на шелковый занавес, пересмеиваются.
Сапарбек присел у порога. Долго он сидел так. Из-за занавеса то и дело слышались шуточки и колкости, но он находил неловким так сразу вмешиваться в разговор. Проще всего — уйти бы, конечно, но перед стариком боязно. Стоит ему появиться, как тот, ясное дело, осрамит его при всем честном народе, закричит: "Ну, как?" Уж лучше пересидеть.
Тут из-за занавеса послышался девичий голос:
— Чего вы там все перешептываетесь? Лучше бы уступили очередь вон тому новому, парню!
— Ишь, резвая какая! А ну-ка, покажись! — отозвался тут же мордастый рыжий парень в красных сапогах.
— Так вас ничем и не урезонишь…
— Ох вы, ягодки-цветочки, да пожалуйста. Уж коли горазд он сорвать одну из вас — даем очередь.
— Давно бы так, самим-то не по рукам…
Девушки рассмеялись. Занавес заколыхался. При каждом его движении точно жаром обдает лицо Сапарбеку. Чем больше он краснеет, тем больше теряется. "И чего я этим пересмешницам скажу. Вон какие они языкастые!.. А промолчать — так этот рыжий с потрохами съест…"
И, сам не зная, как, Сапарбек сказал:
— Сколько уж нам на пустой занавес любоваться? Пора бы кончать в прятки играть. Выходите сюда. Познакомимся хоть.
— А вы, мы слышали, джигит старательный. С утра до позднего вечера жнете. Похоже — и разогнулись впервой, чтобы на белый свет взглянуть?
Хохочут девушки. Аж занавес колышется. А рыжий тут как тут.
— Больно резво вошел ты сюда, думал, все по местам расставлю, а сам, поди, и не понял, как лбом о камни расшибся. Жаль!
— К чему это! — вспылил Сапарбек и выскочил из торты.
Как и предполагал он, старик вывернулся ему навстречу.
— Чего потемнел весь? Не выгнали, случаем?
— Коке, потише можно?
— Из-за того, что громко говорю, в тюрьму, небось, не засадят. Выкладывай лучше, что и как.
— Что выкладывать-то?
— Видел хоть ее?
— Кого?
— Да ты, видно не в своем уме.
— За занавесом все сидят. Одна среди них уж больно языкастая. Мелет что попало, уйти пришлось:
— Знал я, что подведешь. Господи, позубоскалил бы тоже да за занавес. Тебе хоть по голове ходи — все сойдет.
— Брось коке. Я в этот аул не для того приехал, чтобы девушку искать.
— Ой, размазня! Люди насмехаются надо мной, дескать, брат у него все в холостяках ходит. Только и шепчутся в сторонке.
— Пускай шепчутся. Кому на рот платок накинешь?
— Ты давай не виляй.
— Оу, коке, за лошадьми присмотреть бы надо, путы на ногах развязались, что ли… — сказал Сапарбек, подаваясь в сторону пасшихся неподалеку лошадей. Но старик остановил его:
— Погоди.
— Да с лошадьми только управлюсь.
— Эй! Отвертеться хочешь? Джигит — он кто? Он есть пламя, которое горит… А ты — как лошадь ленивая, которую, не стегни камчой, так с места не сдвинется. Все бы назад пятиться.
Сапарбек не стал уже возражать. Какой смысл? Старик, у которого гнев, как говорится, на кончике носа, не остановится ни перед чем, на людях его опозорит. Так лучше промолчать.
— Чего молчишь? — наседает тем временем старик. — Чем ты хуже других, что от бабы бежишь? Мужчина как мужчина, чего же еще? Колхозный председатель души в тебе не чает. А ты робеешь. Жизнь пуста, когда рядом никого…
Управившись, наконец, с лошадью, у которой развязались путы, Сапарбек взобрался на сопку и долго не отводил взгляда от гладкой, как доска, равнины внизу. "И урожай в этом ауле хорош", — подумал он. Обернувшись к юрте, в которой сидела невеста, пробормотал: "Если девушка, которую возносит коке, та самая языкастая, — лиши пропало".
Но тут же и подумал: "Посватаю эту девушку. Посватаю".
В тот же день вечером Сапарбек уехал домой. Старик остался, сказав, что разузнает все и вернется.
Он действительно не стал терять времени: на следующий же день и отправился к родителям девушки. Они, по-видимому, были наслышаны о том, что у него, Найзабая, есть младший брат, еще не женатый, поэтому встретили настороженно. "Эх, как бы мне не напороть чего! — подумалось старику. По опять же, но своему обыкновению, пошел напрямик.
— Разговора большого к вам нету. Приехал сватать вашу дочь.
Хозяин, огромный, с гору, с большим носом, поглядел на него исподлобья и бросил:
— Это по какому праву вы власть свою надо мной проявляете? И почему — один?
— И правда, — подхватила хозяйка, женщина лет сорока, с серым неприятным лицом. Поджав губы, она встала и, сказав "Срам-то какой!", скрылась за порогом.
У старика затряслась борода. Сверкнули глаза. Подоткнул поплотнее полы и рявкнул:
— Чего, не подходим, что ли? А я-то думал, что к приличному человеку сватаюсь… Или мне делать больше нечего, или собака моя сюда забежала?
Голос у хозяина стал глуховатый:
— Не полагалось бы так людей обижать. Есть, так сказать, обычаи и традиции, дорога дедов. К тому же не единым домом живем. Родственники есть, ближние и дальние, знакомые хорошие. Завтра же в глаза нам плюнут, отчего, мол, не посоветовались, отчего скрыли? Сватовство — дело тонкое, деликатное…
— Так бы и начал сразу, а то брыкаться стал, как лошадь строптивая, — благосклонно ответил старик, подтягивая к себе большую подушку. — О, боже милосердный!..
— Если специально бы завернули, коня загнав до нены, а то ведь как получается — ради забавы, что ли… — продолжал хозяин дома, поглаживая ляжки.
Старик оглядел тем временем комнату. Ничего не скажешь: все прибрано аккуратно. Даже рядом с очагом ни соринки, ни пылинки. "Девочка, что надо, добрая хозяйка", — заключил он. И раскаялся запоздало: "Надо было момент удобный выбрать, поговорить с людьми, а не так вот с бухты-барахты, как я… Сватать, дескать, пришел, радуйтесь!" Раскаялся, но тут же бросил про это думать. Потому что кайся-не кайся, а на попятную теперь не пойдешь. Он и продолжил так же, как начал:
— Ты цены себе не набивай, говори прямо. Некогда мне тут балясы разводить…
— И в старом времени, и в нынешнем сторона жениха деликатное обхождение проявляла, а вы наступаете на нас, — мягко сказал хозяин, желая, по-видимому, обратить все в шутку. Он даже улыбнулся, но улыбка получилась жалкая. Смешавшись, забормотал что-то. И, досадуя, закричал жене:
— Что у тебя в чайнике, не камень, случаем? Неси уж, чего рассусоливать!
— Ох, обиженный ты судьбой человек, ей-богу! Как же ей не рассусоливать, когда на почетном месте в твоем доме сват восседает? — подхватил старик.
— Гость уважаемый, да перестаньте, — урезонил его хозяин.
Когда расстелили дастархан и подали чай, старик попросил:
— Позовите девушку, пусть чай разливает.
Супруги переглянулись. В прихожей в это время появился кто-то.
— Входи, милая, — пригласил старик. — Чего уж стесняться?
Девушка, ступая неслышно, присела рядом с матерью. Старик пил чай так, точно не мог утолить жажду.
Когда убрали посуду, хозяин сказал:
— Почаевничали — и довольно. Не пора ли и честь знать? — И усмехнулся.
Старик едва не лопнул от злости. Чуть не сказал: "Будь проклят ты!" Но только проговорил:
— Чего несешь? С чего бахвалишься?
Хозяин дома вздрогнул. И было от чего — старик весь почернел от гнева.
— Да дочка у нас избалованная малость, как знать… — Он произнес это робко, растерянно.
— За это не беспокойся, это уже наша печаль.
— А ты настырный, а?..
— Бросай юлить. Готовься лучше, даст бог, на днях завернем к вам.
Старик встал.
Серолицая женщина глянула искоса на старика, но промолчала. И хозяин дома ничего не смог сказать.
Через педелю Жумагуль переступила порог их дома уже невесткой. Найзабай, влезши в большие долги, закатил той по всем правилам. И сватов после тоя отправил как положено: одарив щедро.
А теперь молодые обзавелись отдельным очагом, у лих своя семья. Живут не лучше и не хуже других, в общем, вьется дымок над их крышей. Доволен ими старик, особенно тем, что оба — незаменимые работники в колхозе. Нет собрания или торжества какого-нибудь, когда бы не упоминали с похвалой имен брата и невестки. И призы, и награды всякие у них…
Все припомнилось старику, пролетело перед глазами. Неизвестно, сколько бы он топтался еще перед юртой брата, если бы до слуха не донесся стон Оразбике. "Вот дурья башка, застоялся тут!.."
— Сапар-бе-ек! — тихо позвал он. Позвал и замер. Долго стоял так, по из дома — ни звука. "Сладок предутренний сон!" — пробормотал он. "О-ох!" — застонала опять женщина. Не выдержав, старик позвал уже чуть громче:
— Жумагуль, а Жумагуль!
В доме точно сговорились — ни звука. "Или не спали всю ночь?"
Точно вор, желающий пробраться в дом, Найзабай оглянулся по сторонам. И, набравшись храбрости, рявкнул:
— Сапарбек!
— Ау!
И через секунду-другую: — Коке? Что случилось?
Старик прокашлялся и сказал:
— С постели, что ли, допрашивать будешь? Выйди-ка.
— Сейчас, коке, — озадаченно произнес Сапарбек. Послышался его шепот: "Жумагуль, эй, вставай!"
Старик, весь изошедший нетерпением, вскричал:
— Божья милость на нас снизойди, — с постели вас никак не стянешь!
И вслед за тем забормотал приглушенно: — Что с молодых возьмешь, не проймешь ничем. Да и Оразбике недалеко ушла: уж если разговорится — так надолго, и заснет — так хоть из пушки пали, не поднимешь.
— Жумагуль, вставай же! И куда это мой халат запропастился? — метался в доме Сапарбек.
— Да вон же, на стене висит, — откликнулась Жумагуль. — Тебе все в руки подай, перед глазами что — не видишь.
— Ладно тебе! — буркнул Сапарбек.
У старика иссякло терпение:
— Сапарбек, эй! Пошли поскорее Жумагуль к нам! Тетушка твоя занемогла что-то. — Сказал и пошел прочь.
Только он ушел, Сапарбек накинулся на жену.
— Встанешь ты сегодня или нет? Не слышала, что ли? Беги скорее.
Сказал так, а сам вспомнил тут, что Жумагуль ночь напролет молола зерно на ручной мельнице, и пожалел ее: "Тоже ведь нелегко бедняжке". Но все же прикрикнул снова:
— Возьмусь я за тебя!..
Жумагуль молча вышла. Сапарбек, натягивая на себя чекмень, подумал: "Всегда так. Отмолчится и только. А ты хоть тресни!"
С улицы долетел голос коке:
— Вон Жумагуль идет, теперь уж полегчает тебе!
— Ойбай-ай, — простонала в ответ Оразбике.
Уже рассвело. Холмы, которые только что возвышались темными силуэтами чудищ, теперь, казалось, отдалились в степь. Доносится едва слышный запах трав, не стойкий, расплывающийся в воздухе. "Зелена еще трава, не налилась силой", — подумал старик… Затем, повернувшись к Сапарбеку, сказал:
— Сегодня уж чаю наверняка не видать. Айран хоть есть в доме?
— Спешить-то некуда, — отозвался тот, позевывая. — Вчера уборку закончили. После обеда должен представитель из района приехать. Председатель говорил, что собрание будет.
— Обязательство-то выполнил? — поинтересовался старик.
— А как же!
— Добро, — подытожил старик. — Пусть удача сопутствует тебе. Уж если работать, так чтобы впереди всех быть!
Скупой на слова Найзабай сегодня настроен не по обыкновению бодро. "Что с ним? — подумал Сапарбек. — Радость оттого, что происходит там, в доме?" — Подумал так и улыбнулся.
— Коке, на собрание пойдете? — спросил он.
— А как же, обязательно пойду! — откликнулся тот. — Какое собрание проходило без Найзабая?
— Да это я так, к слову.
Старик поднялся, подошел к привязанному коню. Взяв за повод, повел в степь.
Конь по кличке Байгеторы тоже как бы с недоумением поглядывает на старика, спозаранок выгоняющего его в степь. Он тоже будто спрашивает: "Что с тобой, старина?" А старик думает о своей Оразбике, мучающейся в родовых схватках. Кто раз обжегся, во второй раз подует на чашку, — так и старик сейчас — между надеждой и сомнением. Что-то неясное, неопределенное теснит грудь, и он временами ощущает даже холод, пробегающий по телу. Между тем задумался он сейчас о предстоящем собрании. Не любил он бездельников, тех, что при слове "работа" норовили уйти в сторону. "Пропесочить бы их на собрании, да так, чтобы в другой раз неповадно было, — размышлял он. — Надо бы нынче дыни на большей площади посадить. Прибыльное ведь это дело, и как такое упускать из рук? Председатель тоже не всегда к дельному прислушивается…"
Снова — Оразбике. Обернувшись, бросил взгляд в сторону дома. Тихо еще. "Надолго затянулось", — подумал он и закряхтел. Посмотрел вокруг, — взгляд ни на чем не остановился. Постоял некоторое время, и снова назад обернулся. Тихо. "Бедняжка, — замучилась совсем".
Вспомнилось прошлое.
Что он видел в молодости? Не успел на ноги встать, пришлось пасти скотину бая Бимена. Ходил за скотиной, а сам между делом сапожному и портняжному делу обучался. Это он, Найзабай, распространил потом по аулу слухи: дескать, у бая Бимена и обуви, и халатов несметное число. И действительно, было их столько. Сам он мастерил их ночами напролет, не жался глаз, — чтобы гнило добро в байских сундуках. "О, будь ты проклят, скупердяй!" — честил его в сердцах юный батрак.
А через некоторое время все изменилось. Сколько рвения он проявил, когда проводили перепись скота у бая Бимена! Жалок был бай перед вчерашними батраками! С каким удовлетворением извлекал Найзабай из его сундуков добро и раздавал желающим. Сколько благородных слов в свой адрес услышал он от старцев!
И после, когда организовался колхоз, Найзабай не жалел ничего для близких. Нашлись такие, что, успев обзавестись своей скотиной, не захотели идти в артель.
— Удел большинства — удел каждого. Чего же вы в стороне от большого дела стоите? Тут колхоз затевается, а вы точно овечий помет, который бурдюк масла портит", — зло говорил таким Найзабай.
За излишние свои действия он даже нагоняй получил от районного представителя.
Мастеровым он оставался единственным на вою округу. По душе ему работа — такую вещь сошьет, что и мечтать о другой не хочется. Но нелегко было найти подход к Найзабаю. Не для всякого был он добр. Зато для другого не жалел ничего. Будет работать, не взирая на время. В минуты благодушия он любил говорить: "Будет жив Найзабай, всякий в этом ауле — и стар, и млад — позабудет про дыры и заплаты, все в обновки оденутся".
Он любил думы наедине с собой. Было о чем поразмыслить. Прежняя жена его, Аппаккыз, за всю их жизнь не принесла ребенка. Как же не сожалеть об этом, когда рано ли — поздно ли придет смертный час. Но при всем этом он не мог в чем-либо обвинить Аппаккыз. Потому что крохотная эта, с листочек, женщина, заменяла ему, как ни странно, и мать, и отца. Уж как она ходила за Найзабаем. Как за дитем малым. Угождала ему всячески и вздыхала. Да и он, что уж грешить-то, не оставлял без внимания ни одного ее слова. Потому даже так было: некоторые, зная его крутой нрав, старались воздействовать на него через нее.
Так проходили дни.
О богатстве Найзабай и Аппаккыз и не помышляли. Все, чем владели, — это простенькая юрта да единственный скакун.
Нельзя не упомянуть, что Найзабай к тому же был отличным знатоком лошадей. "Все это от одиночества", — говорили люди. Возможно, и была правда в этих словах. Этого самого Байгеторы он растил и пестовал, как ребенка. Даже теперь обычно безотказный во всем старик не доверял Байгеторы никому. Даже Сапарбеку не позволял касаться его.
Дни проходили за днем, и Байгеторы превращался в холеного красавца-коня. И в старости, бывает, хмелем наполняется голова. Усидишь ли спокойно, когда такой конь гарцует на привязи!
Ровно две весны назад, в теплый мартовский день отошла в мир иной Аппаккыз. Больнее всего для старика была неожиданность ее смерти: не болела никогда, не жаловалась ли на что, а тут вдруг говорит: "Голову ломит…". Прилегла и не поднялась больше. Все опустело после нее. Как ни старался старик взять себя в руки, а неожиданное горе придавило его. Заперся дома и пролежал несколько дней, съежившись на постели.
Некоторым старцам в ауле не понравилось это. А разве лежат слова на месте, — дошли они и до старика. Услышал он, что про него говорят. Не к добру, дескать, когда мужчина так горюет. На всех мужчин пятно ложится. Уж лучше бы за старухой следом отправился, чем себя так позорить…
О мир! В другое бы время он, может, ухватил бы за волосы этих шептунов. Но кому прикажешь молчать?
Очень скоро и сам он переменился. Отсутствие детей он ощутил после смерти жены с особой горечью. Подумает об этом, и вздох вырывается из груди. Жарко становится, тошно становится.
Даже любимую работу забросил, — не шил. Но и дома уже не отлеживался. Облюбовал себе высокую сопку, взбирался на нее. Даже по ночам некоторые его видели там.
— Уж если человек так падает духом, считай, пропал он, — вздыхала Жумагуль.
— Да и утешить его нечем, — в тон ей говорил Сапарбек. — Но ничего. Сам же и придет в себя, успокоится. Дай срок. Думаешь, легко на старости одному оставаться?
— О чем ты говоришь? — возмущалась Жумагуль. — А мы? Мы разве чужие?
— Чужие? А про это ты слышала: "Сам угаснешь, пусть имя твое не погаснет"? Не переживает он, но-твоему, бездетность?
— Откуда мне знать? — отвечала Жумагуль и вздыхала.
Да, отошел старик от мирских дел. Единственно с кем он не расставался теперь — с конем Байгеторы. Конь был его гордостью, призовым участником многих скачек. Оправданно иосил кличку — Байгеторы. Призовой гнедой. Дружба у них была крепкая. Когда хозяин взбирался на вершину, то и Баигеторы следовал за ним неизменно. Лошадь, она ведь тоже к хозяину приглядывается. Хозяин затоскует — и конь погрустнеет. Куда только его горделивость подевалась, отличающая истинно степных скакунов? Он тоже теперь как бы осиротел, понурился. Бросал робкие, вопрошающие взгляды на хозяина.
А старик в свою очередь еще более огорчался, когда видел Байгеторы понурым.
— Да с тобой-то что? — говаривал он, гладя его по холке. — Молод ты. Все у тебя впереди. Я что, — меня в пример не бери. Осталось мне жить не больше чем старому барану.
Байгеторы в такие минуты, казалось, еще внимательнее глядел на него. И во взгляде Найзабай как бы читал: "Какая мука быть рядом с тобой в тяжелое для тебя время! Я полагал, что ты из булата, а выходит, не так…"
— Эй, животное, брось печалиться! — вскрикивал Найзабай. Делишь со мной горе — ценю. Но брось хандрить!
А Байгеторы поднимает в ответ голову. Поднимает голову и смотрит окрест. Точно показывает: гляди, мол, — жизнь продолжается… Мы с тобой еще не один приз возьмем.
И еще с кем отдыхал душой Найзабай — так это с босоногими чертенятами Сапарбека. Дети сами всегда тянулись к старику, и недоумевали теперь, почему старик так изменился, хотя после смерти Аппаккыз еще больше привязались к нему.
— Ну, почему ты не смеешься, как раньше? Посмейся, — упрашивал его старшой племянник.
— Цыц! — обрывал его старик. — Не рехнулся я еще! — и хватал мальчугана на руки. Хватал и целовал, целовал. А потом вздыхал, говорил: "О господи, увижу ли я тебя джигитом!"
— Увидишь!
— Да сбудутся твои слова!
— А что мы? — приставали тут младшие.
— И вас я люблю, целую тысячу раз.
Старик садился на корточки и обнимал разом всех троих.
Однажды Найзабай, накинув на себя давно не ношенный им наряд, сел спешно на Бейгеторы. Перед самым отправлением шепнул Сапарбеку доверительно, что навестит родственников Аппаккыз и пробудет там день-два, а в случае необходимости задержится подольше…
Через неделю Найзабай вернулся не один. Как приехал, созвал почтенных людей аула, попросил благословения. Глаза его изучающе наблюдали за гостями. Он говорил тихо, сбивчиво: "Недолго мне жить осталось, а старость в одиночестве — гиблое дело. От безделья и сытости казахи раньше по нескольку раз женились, а я по нужде, по необходимости…".
Самый старший из аксакалов в бархатном чапане прокашлялся и сказал деловито:
— Разве что утаил ты это дело от нас, а так нечего говорить… Согласны мы с тобой…
— Без надежды только черт, говорят. Как знать, — доброму делу никогда не поздно свершиться, — произнес второй.
И только один из них, Перне, по своему обыкновению выразил недовольство:
— Поспешил ты, Найзаке. Мог бы годовых поминок по Аппаккыз дождаться, а потом уж и жениться. Что люди скажут, на смех тебя поднимут.
С Перне они издавна и слова не могли произнести без крика. И было от чего: Перне таил зло на Найзабая — крепко досадил ему тот в свое время, когда не пожелал Перне идти в колхоз. С тех пор точно бес вселялся в него, когда заходила речь о Найзабае. Вот и сейчас подпустил шпильку, а к чему? Дело-то решенное, возражай-не возражай…
Как ни ранило Найзабая напоминание об Аппаккыз, но сдержался он, сказал только:
— Без дурного слова покоя тебе нет!
— И правду скажешь — не угодишь! — бросил зло Перне. — Забывающий о духе усопших да сгинет с глаз, говорили в старину.
— Вон из дому, проклятый! — вскипел Найзабай. — Вон!
Гости притихли. Знают, что напрасно пытаться урезонить старика.
Чай остыл в чашках. Люди за столом точно оцепенели. Оразбике тоже побледнела.
Старик помолчал некоторое время и с улыбкой сказал:
— Этот проклятый завсегда так. Надо ведь кому-то испортить настроение…
Гости вздохнули облегченно, точно груз тяжелый свалился с плеч. Отошло у старика. Только Перне еще, видать, не успокоился.
— Унижай меня, унижай, все тебе славы больше, — съязвил он.
— Ну, если и тебя я унизить могу, считай, что мой конь — впереди, — сказал Найзабай, светлея лицом.
Оразбике собрала чашки, ополоснула их, стала наливать чай заново.
— Можешь сочни закладывать! — привстав, крикнул Сапарбек Жумагуль, хлопотавшей у очага на улице. По тут и сама Жумагуль появилась с горой дымящегося мяса на блюде.
Раз уже принесли мясо, чай, естественно, остался в стороне. Когда гости расправились с мясом, дастархан накрыли снова. Тут Найзабай сказал:
— Разница в годах у меня с невесткой большая. Но Оразбике вот, перед вами. Она возражения не имела…
Помолчал немного и добавил:
— Муж ее, богом данный, разбился с лошади. Два года чтила память… Она — близкая родственница старухи моей. Совета у вас не прошу. Хотел, чтобы знали вы…
— Свет мой, — сказал аксакал в бархатном чапане, восседавший на почетном месте, обращаясь уже к Оразбике. — Под хороший свод ты вошла. Хорошие люди живут здесь. Оба брата — честные труженики. Мир вам да совет. Когда жены дружны, так и мужья их в мире, — все от тебя зависит, голубка.
На том и закончен был разговор.
Жизнь, погасшая было в старике, затеплилась вновь: вернулся Найзабай к мирским заботам.
И вот — Оразбике мучилась сегодня схватками.
Вчера еще подметил Найзабай недомогание подруги. Но любопытства не выказал, набрался терпения, смолчал. Только вечером поинтересовался вскользь;
— Как ты?
Оразбике точно ждала этого вопроса.
— Подоспел, видно, срок, — ответила она.
Улыбаясь, он снял почему-то верхнюю одежду и бросил ее на аккуратно сложенную кучу одеял у стены.
— Разрешиться бы благополучно, — вздохнула Оразбике.
Старик в растерянности не нашелся, что и сказать. Никогда в жизни не испытывал он подобного состояния. И до вчерашнего дня не полагал, что испытает такое. Да и как ему было надеяться на что-то, если давно уж потерял он такую надежду. Он ощутил вдруг в себе прилив необыкновенной легкости. Чем больше смотрел он на жену, тем теплее становились глаза. В душе — нежность к Оразбике, к крохотному существу, трепетавшему в ее чреве.
— Может, старух позвать? — осведомился он.
Оразбике поглядела на него и улыбнулась.
— Да стыдно, пожалуй, вам-то просить, — сказала она.
Старик тут же снова оделся и пробасил:
— Могла бы Жумагуль зайти да и поинтересоваться. А то, как вечер, из дому не вытянешь.
— О господи, да разве кончаются дела женщины у очага? К тому же и устает после колхозной работы, — возразила Оразбике.
— И у Сапарбека ума ни на грош. Мог бы напомнить ей, — продолжал он невозмутимо, оправляя полог юрты.
Взгляд его упал на камчу, висевшую у порога. "Сегодня и Байгеторы возбужден чем-то, не стоится ему на месте. Чует что-то"… — удовлетворенно подумал он.
Оразбике, накрывшись чапаном[27], легла.
— Сосни немного, — поддержал ее намерения старик.
— Попробую, — отозвалась она.
Старик, будто только сейчас заметив, что в доме темно, зажег десятилинейную лампу. Красновато-желтый свет заполнил комнату.
— Оразбике, ты спишь? — спросил он через некоторое время.
— Нет, — ответила та.
— Не хотел я эту растреклятую лампу зажигать…
— Почему же, темнота грусть навевает, — отозвалась Оразбике.
Старик вдруг пожалел, что забросил насвай. Как женился на Оразбике, так и бросил. А наполнить бы сейчас горсть этой табачной ядовито-зеленой смесью да под язык — какой бы туман пошел перед глазами, эх!.. Он прилег было рядом с Оразбике, но сон не шел. Поворочался так и эдак, встал. Сел за ножную машину. Стал шить. Более половины ночи работал старик. Распашонки шил, пеленки. Крохотные панталоны из бархата мастерил. Белые чепчики с изящной строчкой…
Ловко владел Найзабай искусством шить, и не раз попрекали его за это некоторые, вроде Перне, дескать, мужское достоинство роняешь, но что старику такие слова… Никогда, пожалуй, не шил он так самозабвенно: строчка в строчку, будто не шьет, а рисует.
Оразбике порывалась несколько раз спросить у него, что это, мол, ты делаешь посреди ночи, но не решилась отвлекать его. Уж слишком сосредоточенно работал старик. Перевернулась на бок и увидела на подушке рядом крохотные штанишки из бархата. Все в ней замерло от прилива неожиданной нежности к нему. Сказать бы что — да голос пропал, — слезы затрепетали на ресницах. Прошептала про себя: "О господи! Тысячу и одно благодарение тебе за хорошего мужа!.." Боли в животе отпустили на некоторое время, и она устало откинулась на подушки. Что-то как будто таяло в груди, толчками подгоняя кровь… Вздрагивало сердце, точно чья-то мягкая, бархатная рука ласково касалась его…
Так она лежала долго, не отрывая глаз от склонившегося над машинной старика…
…Ведя коня в поводу, старик перевалил за холм. Спустившись в овраг, отпустил поводья, стал прогуливаться по дну оврага. Тихая улыбка блуждала в уголках губ. Ему порой слышалось младенческое "нга", и он вздрагивал. Есть ли предел человеческому воображению? Так и представляется ему, что крохотный мальчонка, о котором мечтал он всю жизнь, уцепился сейчас за стремя Байгеторы, идущего позади. Сила наваждения такова, что старик не выдерживает и оборачивается к коню. А тот, точно ждет этого, пристально, в упор смотрит на хозяина. Грудь наполняется опьяняющей радостью и кружится голова. Небывалое счастье…
Узенькая тропка змейкой вьется по дну оврага и уходит далеко в степь. Точно длинная извилистая строчка на одеяле. Смотрит он на эту тропку и говорит: "А, Найзабай! Много ты мучился в жизни. Порадуйся хоть на старости…"
Но и беспокойство все более завладело им. Поднялся на холм, замирая, глядел в сторону дома. Тихо. Суеты не видать. Потом еще несколько раз всходил на холм. По-прежнему все тихо. "Что с ними?" — бормотал старик и смотрел на Байгеторы. Точно ждал — не подскажет ли. А конь вскинет голову, поблескивая диковатыми глазами, и ждет, что прикажет ему хозяин. "О друг мой! Что мне от тебя скрывать, — говорит старик, — рвется из меня душа, тесно ей в груди…"
Поднимавшееся солнце ослепляло глаза. Под его лучами розовела степь. Расцветился холм, на котором сидел старик. Стало уютно, тепло. Снова защемило в груди от предчувствия чего-то хорошего, доброго, что должно было вот-вот случиться.
Чем выше поднималось солнце, тем все ближе, кажется, подступали густые заросли тугая на берегу Сыр-Дарьи. Опять он подумал о том, что надо бы засеять дынями речную пойму. Вспомнилось предстоящее собрание. Стало неловко за слова, которые он хотел бросить в лицо председателю: дескать, не видишь ничего, кроме того, что под ногами валяется. Ведь можно сказать об этом просто, без упрека, не принижая самолюбия председателя? "Ну, что я за человек такой, — вечно что-то доказывать лезу… Или действительно многие не хотят дойти своим умом даже до простого? Ну, и что с того, если не раз он оказывался прав, и люди сами потом приходили к нему за советом? Нет, помолчит он сегодня на собрании. Не достаточно ли с этого аула одного Перне, который своей критикой извел всех?! И без того наволновался с утра. Но и промолчать, — дать повод Перне… Куда от его ядовитого языка денешься? Завтра же скажет: "Найзабай молодую бабу завел. Брюхо сыто, скотина на дворе. Что ему мирские заботы? Вон за Байгеторы ходит давешний активист…" Нет, все же соберу я старцев, обмозгую с ними, как быть. Пропадает земля попусту, а какие бы дыпи уродились!.."
Он снова поднялся на вершину. Со стороны аула вихрем несся старшой Сапарбека. Старику стало душно. Сердце подступило к горлу. Он бы ринулся навстречу мальчонке, да ноги не держат. Он бы спросил: "Что с ней?" — да нет голоса.
— С вас подарок за радостную весть! — закричал мальчик. Старик опустил поводья, присел беспомощно на корточки.
— Радостная весть! Ата! Мальчик родился! — Шаровары были велики мальчонке, и он, поддергивая их на ходу, с трудом взобрался на сопку.
— Подарок с вас! Мальчик!.. — И кинулся в объятия старика. — Я даже слышал, как маленький плачет, — добавил он. — Не веришь, пошли вот!
Старик как присел на корточки, так и не шелохнулся, не сводя глаз с племянника. Грудь его наполнилась звоном, сердце застучало оглушительно. Юношей себя почувствовал, такой прилив сил и энергии ощутил вдруг в себе. Увлажнились глаза. О боже, плачет он, старый Найзабай, который не знал до сих пор, что такое слезы? "Уф" — выдохнул он, окончательно освобождаясь от недавних переживаний.
— Бери, сынок, бери, что хочешь в подарок, — и дернул Байгеторы за повод. Тот встряхнулся, всхрапнул.
Мальчик, увидев слезы, катящиеся по лицу старика, оторопел.
— Беги, скажи отцу, пусть ягненка прирежет, — улыбнулся Найзабай. — Да, не забудь: и козленка еще…
— Хорошо, — крикнул мальчик, срываясь с места.
— Да погоди ты, — дьявол тебя несет, что ли? — остановил он парнишку. — Жумагуль скажи, пусть баур-саков побольше напечет. Чего там жалеть?
— Хорошо!
— Погоди! Иди сюда!
Мальчуган остановился.
— Полмешка с орехами и изюмом под настилом для одеял. Не забудьте.
Теперь уже чернявый мальчуган не оборачивался, бежал во весь опор к дому. "Ишь, как радуется, сорванец! — подумал старик удовлетворенно. — Вся радость на лице, как дождевая вода".
Взяв Байгеторы под уздцы, старик стал спускаться в лощину. "Держись, Найзабай, держись!" — подбодрял он себя. Солнце завладело уже всем небосклоном. Молодая зелень, только-только пробившаяся из-под земли, поблескивает, точно ее намазали жиром. Опять на глаза попалась узенькая тропка и Найзабай задумался, глядя на нее. Когда похоронили Аппаккыз и народ разошелся, он остался один, после полуночи пришел сюда и все ходил и ходил по этой тропе. Горькие мысли преследовали его тогда. Нет, он не страшился за будущее, не боялся, что пропадет и все-таки одиночество пугало.
О, мир, как ты переменчив, однако! Вот и возгорелся снова день для него, старого человека. Пришел в жизнь наследник. Во второй раз Найзабай ощутил, как дорога жизнь! В первый раз он это почувствовал, когда всем беднякам дали равенство, когда он, как и другие, ощутил себя полноправным человеком! О, мир!..
С необыкновенной легкостью взлетел он на крутую лошадиную спину, и Байгеторы весь напружинился, готовый к бегу. Он нетерпеливо вскидывал голову, и хозяин через некоторое время отпустил поводья. Ойпыр-о-ой! Надо было видеть, как пошел по степи гнедой! У всадника слезы сохли на ветру. В углах губ стало солоно. Не остановился даже поднять шапку, что слетела в азарте скачки. "В шестьдесят четыре сына увидеть… Продолжение жизни моей… Спасибо, спасибо судьбе! А людские пересуды — пусть! Даст бог, покажем с сыном, чего стоим…"
Степь наполнилась таким благодатным теплом, что мигом улетучились из памяти все горести жизни. Один лишь восторг в груди! Байгеторы тоже словно заново родился. Как красиво выбрасывает ноги! Тоже ведь радость — иметь такого коня!
Оступись лошадь, и на такой скорости не мудрено вылететь из седла. Но сидел он крепко, припав к шее коня. "Милый Байгеторы! — шептал он. — Отведем душу! Покажем солнцу и небу, какое оно — счастье!.."
Доскакал до селения и увидел мальчонку, племянника своего, что принес ему радостную весть.
— Ну, сынок, добрался ты до сладостей, как погляжу! — отметил старик, бросив взгляд на оттопыренный карман.
— Мама дала.
— Ну, чего стоишь?
— Отец к чаю зовет.
— А потом что сказал?
— Говорит, чего из дому сбежал?
— Младенца видел?
— Какое там! Хотел в дверь заглянуть, так погнали меня. Пойдем, а то отец заждется там.
— Вот щенок — за отца переживает. Успеем еще… — старик засмеялся. Мальчик, разинув рот, уставился на хохочущего деда. А Найзабай так и закатывался смехом, так и закатывался…
— Э-э… — протянул он, успокаиваясь.
Подходя к дому Сапарбека, шел крадучись, осторожно, точно боялся кого-то потревожить.
— Коке! Поздравляю! — встретил его Сапарбек.
— Спасибо! Спасибо! Сорванец, говорите, народился, ну-ну! — Ноги не ступали, а летали по полу. Видел Сапарбек, как ликует старик. И так у него на сердце стало тепло, что захотелось подбежать к брату, обнять его. Всегда был он ему как отец. Почитал и любил Сапарбек брата.
— Чаю горячего… Усталость снимет.
— Э, теперь все ничего, — бодро отозвался Найзабай.
Сапарбек впервые видит брата таким. В другое время не решился бы подшучивать над ним, знает его характер. А сейчас чувствует: верблюд пройди по Найзабаю — не заметит…
— Надо бы еще тогда, при тетушке Аппаккыз, — за такое дело браться. Давала же она свое благословение. Подрос бы уже сынок!
— Ты чего несешь! — вскипел старик. — Ты Аппаккыз не тревожь. Все это — благодаря ее молитвам.
— Ну вот, коке верен себе, — смутился Сапарбек. И тут же заключил коротко:
— Хорошему делу никогда не поздно являться.
— Э, где твой обещанный чай?
В это время снаружи послышался хриплый надрывный кашель и голос: "Где Найзабай?"
— Пернеке, — заметил Сапарбек.
На пороге появился сухой, тщедушный Перне с реденькой, собранной в пучок бородкой.
— Твой чернявый прибежал ко мне подарок за радостную весть спрашивать. Бедовый парень! — сказал он, обращаясь к Сапарбеку.
— Проходи, — пригласил его Найзабай.
— Подошва с моей обувки слетела, поглядел бы, — сказал Перне.
— Ну, это дело поправимое, — безмятежно отозвался старик.
— Так что же, молодая баба сына родила, а? — сказал Перне. — Отвалил тебе бог счастья полную горсть, не пожалел.
— Не знаю, полную горсть или щепотку, но мне хватит, — сказал старик. Жестковато сказал.
Сапарбек начал беспокоиться. Старики могут повздорить по любому поводу. Надо бы предупредить вспышку, он дружелюбно сказал:
— Вот и мы радуемся нынче, Пернеке.
— Как же не радоваться, если такая рухлядь, как твой коке, сына произвел на свет?
— Да, добру никогда не поздно являться, — повторил свою мысль Сапарбек, ерзая на месте.
— К чему по мелочам настроение портить, или тебе теплых слов жаль, а? — спросил Найзабай.
Сапарбек глянул благодарно на брата. Вполне благопристойное замечание, достойное уст аксакала. Но вскипел Перне.
— Так что теперь — ниц перед тобой падать, — мальца ему баба принесла!
Не успел Сапарбек поставить пустую чашку на стол и произнести про себя "Ойбай, что будет?", как старик вскричал:
— Ты чего ежом подобрался? — и дернул Перне за рукав. — Кто тебя звал сюда спозаранок?
— Коке, перестаньте, — взмолился Сапарбек.
— Ты не кричи! — огрызнулся Перне. — Я, как ты, но холмам не шастал с утра.
— Не можешь, потому и не шастаешь!
Дрогнули уголки губ у Перне. И бороденка затряслась.
— Заелся ты, батюшка, заелся. Как говорится, стань баем, так глотки не жалей! — чеканя слова, точно гвоздь вбивая в окаменелое дерево, проговорил он.
Найзабай передернул плечами. Побледнел. Хоть и привыкли они за долгие годы переругиваться друг с другом, но видно, не ожидал Найзабай таких слов от Перне.
— Будь ты проклят, — что имеешь в виду, будто заелся я? Скажи-ка.
Вздорности в Перне хоть отбавляй, не всякий верблюд поднимет такой груз.
— Думаешь, не знаем мы, как ты за счет людей добро себе нажил. А туда же ещё — активист… Насмотрелись мы на вашего брата…
— Ты чего несешь, эй?
Перне отсыпал насвая в ладонь и заложил его за губу. Нарочно напустил на себя хладнокровный вид.
Сапарбек, почувствовав, что назревает большой скандал, потянул было дастархан к себе, чтобы собрать его, но старик уже запустил большую чашку в лоб Перне. Чашка тяжелая, да и удар, видно, ощутимый, — кровь брызнула из раны.
— Убить он меня хочет, ойбай! Мать твою в душу!.. — завизжал Перне, зажимая обеими ладонями лоб и пригибаясь к земле. На дастархан угодили капли крови.
— Смерть тебя пригнала сюда. Будь ты проклят! Что значит — все беды от языка!
Сапарбек выскочил во двор, оторвал кусок от кошмы, валявшейся перед порогом, и сунул его в огонь.
— Что ты делаешь, бог с тобой? — всполошилась Жумагуль.
— Коке интересный сегодня. Пернеке голову пробил. Надо кошму горелую приложить, иначе кровь не остановить, — сказал он. — А про себя подумал: "Так и надо этому Перне, не будет распускать свой язык, а коке — молодец! Не пресмыкается, как мы перед некоторыми!"
— Стыдно-то как! — засуетилась Жумагуль.
Сапарбек придвинулся к ней поближе, зашептал в ухо:
— Заметила, — без ума старик? Помолодел что ли… Или радость доконала его.
— Э, ну и пусть. Беда какая! — успокоилась вдруг Жумагуль, снимая крышку с казана.
— Аромат-то какой! — потянул носом Сапарбек.
Перне, обвязав голову платком, лежал, отвернувшись к стене.
— Теперь и будет лежать так, — бросил Найзабай.
— А что теперь у всех подарки за новость просить, дескать, Найзабай меня побил? — буркнул тот.
Сапарбек, изумленный тем, что оба старика так скоро помирились, не нашелся что и сказать. А тут снаружи послышался топот приближавшихся коней и раздался голос: — Найзаке!..
— Кто это? — удивился было Сапарбек, но Найзабай уже вылетел во двор. Вышел и Сапарбек. Оторопев, увидел: двор полон джигитов аула. Все на конях, сытых, разгоряченных.
— Конец уборки с праздником в вашем доме совпал!.. — сказал один, намекая на то, что должен в этом случае сделать Найзабай по обычаю.
— Ну вот завсегда они так! — рассмеялся старик.
— Грех отказать нам в такой день. Отдайте козла. Притащим после двух-трех кругов.
— Козлодрание никуда не убежит. Слезайте с копей. Мясо вон готово, — сказал Сапарбек.
— Кто в состязании не может участвовать, тот возле казана крутится.
— Ну, вас не переспоришь.
Старик, не отрывавший взгляда от Байгеторы, пасшегося неподалеку от дома, махнул рукой:
— О чем речь, будь по-вашему.
Джигиты, сильные, молодые в мгновение ока захватили еще не освежеванного козла и унеслись с гиканьем в степь.
— Что они выделывают! — восхищенно проговорил старик, озираясь по сторонам, как бы отыскивая что-то.
— Ничего, поносятся немного да вернутся, — сказал Сапарбек. — Известно ведь — какие герои.
— О создатель, и Байгеторы размяться бы мог! — пробормотал вдруг старик.
— Да полно вам, коке. Перне вам мало, — одернул его Сапарбек, опасавшийся, что тот еще наделает глупостей…
— Страсть во мне былая взыграла.
— Коке, да что с вами, в младенца, что ли, превратились сегодня?
Чем дальше уносились джигиты, тем беспокойнее становился старик. Прохаживался взад и вперед возле дома, что-то обмозговывая.
И стал спешно оседлывать Байгеторы.
Подобно некоторым удальцам, что гонят лошадь, не успев коснуться стремени, старик тоже отпустил поводья, едва оказался в седле.
— Ойпыр-о-ой! — протянул Сапарбек, не отрывая глаз от брата. — Коке от радости с ума свихнулся.
Сначала Найзабай несся вскачь вдоль по линии борющихся, издали наблюдая за действиями джигитов. Байгеторы шел ровно, напористо. Способен гору своротить на пути. "Чего же робеть?" — шептал Пайзабай, пришпоривая Байгеторы. А что нужно горячему коню, — и он понесся, как смерч.
Полный круг сделал Найзабай, не решаясь еще вклиниться в группу захваченных борьбой за козла всадников. Но вот он направил коня к ним. По мере приближения к джигитам осаживал Байгеторы, а тот, разгоряченный скачкой, не желал убавлять скорости, и старику стоило больших усилий остановить лошадь.
Джигиты с громкими возгласами окружили его. Тут же кто-то расторопно подхватил козла. Но далеко не ушел. Обронил добычу на полпути. Снова гиканье, улюлюканье, снова все смешались в кучу.
— Господи, и это джигиты! — вырвалось у старика. — Матери у вас левши, что ли? Не можете козла удержать!
В это время в далеке показалась группа всадников из другого аула, они неслись напрямик, шумя на всю округу. Из соседнего колхоза парни. Когда только успели их оповестить!
— Бог ты мой, да не видать им победы! — старик стиснул камчу в руке.
Двое из подъезжавших джигитов стремительно вывернулись из общей кучи.
— Пай-пай, сноровистые какие, позавидовать можно! — прицокнул языком Найзабай, восхищаясь удалью соседских парней.
Кто-то из своих, и лошадь-то под ним вислобрюхая, упустил добычу и крикнул:
— Найзеке, не осрамиться бы!
— Недотепа! — рявкнул Найзабай и пришпорил коня.
Не решившийся поначалу включаться в борьбу, он и сам не заметил, как поддался огню, бушевавшему в нем.
Когда один из джигитов, могуче восседавший в седле, зажав козла под коленом, помчался в сторону своего аула, Байгеторы понес Найзабай за ним.
Перед глазами у старика белый туман. Он готов сгореть в огне всколыхнувшегося в нем азарта. Камча в первый раз коснулась крупа Байгеторы. "Не упущу. Если упущу, пусть сгниет мое имя — Найзабай…"
Старик и забыл, что сам даровал козла и что будет неловко, если сам и отберет его. Все — и разум, и сердце — подчинились пылу погони. "Мой первенец… — думал он. — Победа в день его рождения. Последний мой выигрыш!.."
Кровь молодо кипела в жилах. И седок, и конь — под, стать друг другу! Норовистые, темпераментные! "О, мир! И ты способен возвращаться ко мне!" — ликовал старик. Найзабай был в ударе.
Рослый парень, что уносил козла, все чаще и чаще оглядывался, все отчаяннее пришпоривал лошадь.
Со стороны урочища справа, где был аул, показался кто-то размахивая нелепо руками. Вот он уже совсем близко, видно, как стегает и стегает камчой лошадь. Хочет, по-видимому, перерезать путь тому, что с добычей. Еще немного — и столкнется с ним. "Откуда он? Какой дьявол его сюда несет?" — пронеслось в запаленном мозгу старика.
Найзабай уже настигал своего джигита, когда и тот, что из аула мчался, подскакал вплотную. "Назад, назад! — рявкнул старик. — Пропадешь!.."
Все случилось в мгновение ока.
Тот, что скакал из аула, не успел перерезать дорогу джигиту с козлом, и тот с гиканьем увернулся в сторону. Байгеторы со всего маху, с каким шел, налетел на встречного всадника…
Тело старика положили у правой стены простенькой, неказистой юрты, в которой утром родился первенец.
Когда провожали Найзабая в последний путь, никто не заметил слез, застывших в глазах Байгеторы.
В тот день, говорят, Байгеторы, уйдя в степь, долго стоял, понурившись, у свежей могилы.
Перевод Л.Космухамедовой