Сейчас, всюду, куда хватал глаз, экскаваторы со скрежетом черпали землю, обдавая пылью, по дорогам проносились с большой скоростью самосвалы, груженные землей и песком, грохотали продолговатые панелевозы, везущие на строительные площадки детали домов. И там и сям виднелись бетонные плиты и балки фундаментов, как множество пальцев какой-то гигантской белой руки, высунутой из-под земли. И в разных концах этого огромного пустыря поднимались остовы монтируемых зданий.
Если ты не просто случайный наблюдатель, заехавший на окраину, а человек, знакомый с проектом застройки района, то, естественно, этот первоначальный строительный хаос ты рассматриваешь, так сказать, в перспективную глубину, мысленно соединяя сущее с задуманным, сегодняшний день с завтрашним.
Разбросанный на большой территории, имея около сорока тысяч жителей, новый Перовский район сможет сравниться с такими областными центрами, как Курск, Ульяновск, Владимир. А ведь это не самый большой и знаменитый новый район города. Как, в самом деле, грандиозны масштабы строительства в Москве!
Всякий раз, подъезжая к Вешнякам-Владычину, Масленников мысленно представлял себе этот восточный край столицы в законченном виде, в гармоничном сочетании строгой геометрии кварталов и зеленых массивов парков с знаменитым садово-парковым архитектурным ансамблем Кусково в центре. Здесь находится бывший дворец Шереметевых и ценные строения XVIII века.
А к этому главному «зеленому кварталу» примкнут парки у Терлецких прудов и еще более чем сорок водоемов, множество насаждений вокруг проспектов. Прекрасные места для отдыха!
Если прикинуть по схеме, то добрую половину всех типовых девятиэтажных зданий в Вешняках-Владычине построят бригады широко известной среди строителей Москвы троицы его любимых учеников — Володи Копелева, Игоря Логачева, Анатолия Суровцева. И Масленников думал об этом с гордостью.
Приезжая в бригаду Суровцева, Геннадий Владимирович обычно посылал за Володей и Игорем, благо они работали в полукилометре от Суровцева. Как не воспользоваться возможностью свести вместе трех товарищей, самому посмотреть на них, таких разных в человеческом плане и вместе с тем с чертами той тождественности, которые накладывает общность профессионального опыта, и бригадирства, и повседневной поглощенности одними и теми же заботами, усилиями и целью.
И на этот раз, как только Масленников вышел из машины, он послал шофера за Копелевым и Логачевым, а сам пошел к монтируемому зданию, обходя штабеля сложенных панелей, мешки с цементом, несколько деревянных домиков и самый крупный из них — прорабскую, где находился еще и пункт связи с комбинатом, радиотелефон на столике девушки-диспетчера.
Высокую и хорошо здесь всем знакомую фигуру Масленникова обычно замечали сразу, едва он появлялся на строительной площадке. И хотя Суровцев был «наверху», на монтаже седьмого этажа, он тут же подбежал к краю наружной стены фасада и помахал Масленникову рукавицей в знак того, что он спустится вниз.
Суровцев производил впечатление человека сильного и атлетизмом своей фигуры был под стать Масленникову, только ростом чуть ниже. Мягкая и немного женственная улыбка освещала правильные черты его лица.
Он пришел в бригаду в шестьдесят первом, в самом начале формирования комбината. Примерно в то же время, когда Масленников перешел в ДСК, или, как шутил он, «посвятился в поточно-индустриальную веру».
Было тогда Суровцеву лет двадцать шесть, а Масленникову на шесть больше, но годы эти были так уплотнены для Геннадия Владимировича объемом увиденного, узнанного, пережитого, что разница в жизненном опыте тянула, пожалуй, лет на пятнадцать.
Во всяком случае, и тогда, и в последующие годы Масленников постоянно ощущал весомость этой разницы чуть ли не на целую строительную эпоху и относился к Суровцеву, к его одногодкам Копелеву и Логачеву как старший товарищ и наставник.
Парень из рабочей семьи, выросший в Зауралье, в озерно-лесистой глухомани, отраде местных колхозных рыбаков и охотников, Толик Суровцев выглядел поначалу не по-городскому застенчивым в обращении с товарищами. Но был не застенчивым, а, наоборот, рьяно-упорным и старательным в работе.
Это заметил Масленников.
Суровцев закончил только восемь классов и пошел работать, чтобы помогать матери. Отец, Михей Варфоломеевич, солдат, долго валялся по госпиталям с тяжелым черепным ранением, а когда, по словам Толика, «чуть оклемался», то нашел там, прямо в госпитале, другую жену, не то медсестру, не то докторшу, и остался с нею.
Сам в юности хлебнувший через край сиротской доли, Масленников запомнил эту «деталь биографии» Толика, сообщенную так, мимоходом, в одной из добродушно-исповедальных бесед, что возникают случайно и так же быстро гаснут за шумным застольем в день получки или в связи с каким-либо иным событием.
Что такое военная, послевоенная безотцовщина, Масленников знал хорошо! Сколько их в ту пору оказалось в стране, таких, как Толик, как он сам? И не все ведь выбрались на прочную дорогу из трясины тогдашних бед, голодухи и всяческих соблазнов.
Масленников любил выдвигать людей. Добрая эта страсть отыскивать в человеке не худшее, а лучшее, пестовать активное и динамичное в характере, поднимать человека до уровня того самого ценного, что есть в нем, — это свойство далеко не каждого руководителя. Есть ведь и любители не «выдвигать», а «задвигать» тех, кто по разным причинам нравственной или деловой несовместимостью мешает, или раздражает, или потенциально может составить угрозу соперничества.
Анатолий Суровцев стал бригадиром в масленниковском коллективе, где выдвинуться было нелегко, хотя бы потому, что ветераны бригады — а их насчитывалось немало — хорошо помнили самого Геннадия Владимировича, которого сменил Александр Андреевич Гусев. О Гусеве писали газеты, опыт его был освещен в книжке, посвященной бригаде. Гусев, работая, окончил институт и ушел на должность старшего прораба потока.
Следовательно, Суровцеву предстояло выдержать тяжелый экзамен на сравнение со своими предшественниками. Ему, Суровцеву, досталась знаменитая бригада, а ведь известно, что добыть славу трудом нелегко, а не уронить ее потом еще труднее. И популярность, и былые заслуги бригады — все это обязывало, ложилось дополнительным грузом на плечи Суровцева.
На поточном, типовом строительстве, где монтажники изо дня в день, из часа в час проделывают в определенном ритме одни и те же операции, казалось бы, трудно проявить какой-то особый стиль, отличную от других профессиональную ухватку! Но так может представляться лишь сторонним наблюдателям.
Выигрышную особинку, свой важный козырь и мастерство имел каждый бригадир, если, конечно, он был достоин руководить бригадой. И Масленников подумал, что каждый из его учеников обладал какой-то «производственной изюминкой». Если для Копелева это были организационная хватка, напор, энергия, динамичность, если про Логачева сам Масленников говорил, что Игорь «инженерного плана мальчик», то козырь Суровцева именовался — качество.
Определенный различными стандартами, качественный уровень монтажа был обязателен для всех. И все бригады старались сдать дом на оценку «хорошо». Но при всем том Суровцев следил за качественным уровнем строительства с особым, выделявшим его старанием. И дома его оказывались чище и аккуратнее сработанными, чем у соседей по участку.
Кто-кто, а уж Масленников-то знал, что есть разные степени оценки хорошего качества, которые, сплошь и рядом «на глазок», определяют те, кто принимает дом. Здесь сказывались и субъективные наслоения, и человеческие взаимоотношения, и всякие иные привходящие обстоятельства. И поэтому был не менее важен, чем оценки членов государственной комиссии, внутренний самоконтроль над качеством самих монтажников. У Суровцева контрольная планка его строительной совести стояла высоко.
«С какой чертой характера, — спрашивал себя Масленников, — связано у Толика Суровцева стремление выполнять работу с качественным блеском? — И отвечал себе: — С совестливостью рабочего человека. А еще, наверно, с ровным, устойчивым и веселым характером. Суровцев часто улыбался, работая. А хорошее настроение приходит тогда, когда человеку приятно смотреть на красивое дело рук своих».
Масленников нередко думал еще и о том, что совестливость — это нечто вроде маленького незримого человечка, который сидит где-то внутри, под сердцем, и не дает сработать небрежно, наспех. Он как бы все время твердит: «Ставь на все, что делаешь, клеймо своего умения, свой личный знак качества».
Масленников, когда работал бригадиром, старался поступать именно так и радовался, видя такую же повадку у Суровцева.
— Ну как живешь, Толик? Как дом лепится у тебя? — спросил Масленников, когда Суровцев, быстро шагая, подошел к нему и с мягкой улыбкой протянул руку.
— Тянем на уверенное «хорошо», а надо бы вообще-то на «отлично». Только у нас в управлении такая оценка большая редкость, — ответил Суровцев.
— А что так, друг? В чем загвоздка? — спросил Масленников, долгим взглядом оглядывая Суровцева, такого рослого, статного, как бы всем своим существом излучающего здоровье и уверенное жизнелюбие.
— Загвоздки есть, Геннадий Владимирович, — по-прежнему улыбаясь и словно бы не придавая большого значения ни вопросу Масленникова, ни тому, что он может ответить, произнес Суровцев. Он понимал в той же мере, как, должно быть, и сам Масленников, что вопрос этот означает просто приглашение к началу разговора о том о сем, о житье-бытье, о новостях в комбинате и что менее всего Масленников рассчитывает на подробное перечисление всех «загвоздок». О том, каковы они, он и сам имел достаточно точное представление.
Через минуту дверь прорабской открылась и в комнатке появились Копелев и Логачев. Оба они шумно поздоровались с Масленниковым, а он, как и обычно, на правах старшего обнял их за плечи.
— Ну, молодцы, ребята, молодцы! — произнес он, метнув при этом быстрый оценивающий взгляд на обоих бригадиров.