Копелев был в белой каске, с боков которой всегда свисали у него незастегнутые тесемки. Его темнобровое, с немного кургузым носом, слегка вытянутое лицо словно бы чем-то не то обиженного, не то рассерженного парня в каске приобретало более мягкие, округлые и симпатичные черты. Логачев, ростом поменьше, светлоглазый, с иронической складкой у губ, подставлял и дождю, и ветру свою тщательно подстриженную шевелюру.
— У меня там, на площадке, съемка. Кино делают, — сказал Игорь Логачев, как бы оправдываясь за то, что задержался.
— Новый художественный боевик, Игорь Логачев в главной роли, — сказал Копелев и подмигнул товарищу.
— Да нет, это студия научпоп. Мучают уж третий день.
— Какая-какая студия? — не понял Масленников.
— Научно-популярная. Они вот и у Володьки снимали, — Логачев кивнул в сторону Копелева, — отрывают от дела.
— А ты уже и недоволен? Нет, ребята, на популярность грех жаловаться. Она у нас законная, не какая-нибудь прохиндейская. А потом, как и все в жизни, популярность, она тоже проходит. А тогда уж и сам захочешь, да никто к тебе с кинокамерой не придет.
Может быть, Масленников и не хотел этого, а замечание это прозвучало у него не слишком весело. Ведь каждый из теперешних его учеников хорошо помнил Геннадия Владимировича широко прославленным руководителем бригады, имя которого «гремело в печати», и в ту пору редкий день на площадке у Масленникова не появлялся какой-нибудь представитель прессы, радио и телевидения. Но то было. Было и прошло.
И Масленников подумал: пока ты знатный бригадир, рабочий, ты в центре всеобщего внимания, о тебе пишут, говорят. Но вот ты поднялся на одну ступеньку, стал мастером, производителем работ, руководителем строительного управления — и внимание прессы стихает. Пишут реже и больше критикуют, по мере возрастания ответственности, возлагаемой на твои плечи. Последнее он считал разумным, а вот первое вызывало чувство какой-то несправедливости, непродуманности.
Конечно, бригадиры, как главные фигуры на строительных площадках, были достойны особого внимания. И они это внимание получали.
«Другое дело, — не раз спрашивал себя Масленников, — как велико число таких, широкоизвестных строителей, как Злобин, Затворницкий, Копелев, Логачев, Суровцев, Сергачев? Не привилегированные ли это люди? — И отвечал себе: — А какие у них привилегии и как они могут возникнуть? Разве сам я был когда-нибудь баловнем судьбы? Тебя сделал только твой труд, — говорил он себе, — и этих ребят вывела на авансцену жизни только работа, работа!»
Не выдуманные кем-то, не сконструированные из благих пожеланий, а реальные, живые люди — они те, в которых день сегодняшний и завтрашний проявился наиболее рельефно, сильно. Скоро так же, как они, будут жить, работать, чувствовать и наращивать самоуважение к себе подавляющее большинство их товарищей!
— Толик, — обратился Геннадий Владимирович к Суровцеву, — а где этот твой список дипломов?
— Он тут, в прорабке, — сказал Суровцев,
— А новые записи есть?
— А как же? Саша Нертик, наш столяр, он на третьем курсе заочного института. Вот с Игорем вместе, — Суровцев кивнул в сторону Логачева.
— А ты, Михеич, пока человек до третьего курса не доберется, в свой кондуит не записываешь? — поинтересовался Логачев.
— Ну, правильно делает, — опередив Суровцева, сказал Копелев. — Если ты за третий курс перешел, то уж институт окончишь. Это точно. По опыту многих проверено.
Список, вокруг которого завязался разговор, хранился в тетрадке, которую в свое время завел еще Масленников, когда был бригадиром. В ней велся учет тому, кто и где учится. От Масленникова тетрадка перешла по наследству к Гусеву, от него — к Суровцеву. Год от года она пополнялась новыми записями.
Ни одна бригада в комбинате не вела такого учета, может быть, потому, что не смогла сохранить так много ветеранов, работавших в ней с начала образования. Геннадий Владимирович всегда помнил о существовании этой тетрадки.
— Значит, поддерживаем наши традиции, ребята! — сказал он.
В бригаде всегда добрая половина людей училась — то ли в школах рабочей молодежи, то ли в техникумах или институтах. Собственно говоря, и без списка Масленников хорошо помнил об этих товарищах. Они и работали с полной выкладкой, а иначе и нельзя на таком массовом, темпированном строительстве, и учились за счет вечерних часов, выходных дней, а порою за счет сна, благо молодые организмы это выдерживали.
Двадцать два диплома! Двадцать два строителя получили дипломы об окончании высшего и среднего технического образования. На любой слух, в любом месте это звучало весомо, впечатляюще!
Суровцев, порывшись в ящике стола, среди вороха запачканных, истертых на сгибах чертежей нашел эту самую тетрадку.
— Давай сюда, — сказал Масленников. — Посмотрим еще раз.
Первым в списке шел он сам, Масленников, затем Александр Андреевич Гусев. Тут же была помечена и его новая должность после окончания института — начальник потока.
— «Варфоломеев Виктор Васильевич, — прочел далее Масленников, — был в бригаде столяром, теперь инженер, начальник потока. Фролов Владимир Васильевич, бывший бетонщик, сейчас старший прораб. Шмуклер Борис, Абрамович, электросварщик, теперь старший прораб. Андрухов Борис Иванович, электросварщик, окончил техникум, сейчас секретарь парторганизации строительного управления. Онищенко Леонид Иванович, монтажник, теперь старший прораб. Валентина Егоровна Ртищева, штукатур, сейчас техник на отделочном потоке. Геннадий Константинович Пискунов, бывший монтажник, сейчас начальник потока. Титов Владимир Андреевич, бетонщик, окончил институт, ныне инженер в ГАСКе — Государственном архитектурном надзоре».
Масленников прочел имена лишь тех, кто получил в бригаде дипломы за последние пять лет. Список этот сам по себе был так красноречив, что не нуждался в комментариях. Поднимая этажи, бригада поднимала и своих людей по круто восходящим ступеням жизни.
— Ну, а сам ты, Толя, выполняешь данное мне обещание? — спросил Масленников у Суровцева, когда закрыл тетрадку.
— Выполняю, — заверил Суровцев, но при этом глубоко и как-то сокрушенно вздохнул.
К двадцати двум дипломам бригады Суровцев по логике событий должен был бы добавить и свой, это лежало на нем своего рода моральным обязательством, и то, что до сих пор он не смог этого осуществить, мучило Суровцева. Масленников понимал это и чувствовал, что не надо было сильно «давить» на бригадира, но все же всякий раз при встрече не мог удержаться, чтобы не упомянуть о техникуме.
— Ведь хотел же пойти в заочный, вечерний? Михеич, что же ты?
— Непременно постараюсь! — Суровцев при этом сделал какой-то странный жест правой рукой — то ли хотел поднять ее вверх, как для клятвы, то ли поправить каску, которую он, немного волнуясь, уже несколько раз снимал и снова надевал.
— Преодолей себя и начни, — посоветовал Масленников. — Важно начать. Мобилизоваться. Все собрать в себе и решиться. Думаешь, я не знаю, что тяжело? Знаю, — сказал он. — Семья, дети, заботы. Личные и общественные. Ты член парткома. Поездки частые. Ты уже в четырех странах побывал?
Суровцев кивнул, подтверждая.
— Это хорошо, тоже учеба, но не главная. Даю тебе душевный совет: не упускай время, Толик! Не расслабляйся. Я вам честно скажу, ребята, чем мне моя весьма почетная теперешняя работа не по сердцу, что меня тревожит.
Масленников почувствовал, что заинтересовал собеседников, они ждут его откровенного, исповедального слова.
— Боюсь избаловаться от жизни сравнительно легкой. Удивил? — тут же спросил он сам, потому что видел глаза слегка усмехнувшегося Копелева, озадаченного Суровцева, пожавшего плечами Логачева. — А вы не удивляйтесь, вам странно потому, что не испытали такого.
— Я думал, вы на тяжесть пожалуетесь, а вы — на легкость, — произнес Суровцев.
— Я привык жить с другими нагрузками. Ты понял, Толик? А на легкость жалуюсь потому, что к ней привыкать опасно, втянуться можно в эту расслабленность, а потом ты уже другой человек. Правда, я на себя немного наговариваю, сейчас сильно форсирую учебу, — добавил Масленников.
— Вот то-то оно! — кивнул Копелев. — Чем-то жертвовать надо, чтобы добиться поставленной цели. Зато институт окончите.
— Я бы и так его окончил, и на более интересной работе, — возразил Масленников. — Мне один умный человек, знаешь, как сказал. Отчего, мол, бывают инфаркты? Многие думают — от перегрузок, от большой работы. Нет. От неосуществленных желаний. Вот так! И мне кажется, что это верно.
— Что же, все свои желания надо осуществлять, любой ценой? — тут же живо спросил Логачев.
— Ты не огрубляй, Игорь, не огрубляй! Хорошие — все, а дурных или неосуществляемых, — Масленников поднял вверх палец, — лучше не иметь. А если говорить всерьез, то жить надо страстями честными, благородными. А они есть у всех у нас. Труд, учеба, любовь настоящая, дружба. Чего еще? Это, ребята, хорошие вещи.
Масленников сделал сейчас паузу подлиннее, чтобы его друзья могли бы осмыслить сказанное. Потом, посмотрев на часы, спросил у Суровцева:
— Обед через полчаса?
— Мы-то можем пораньше, столовая рядом.
— Спасибо, нет времени сегодня. Кто в этой смене у тебя звеньевой?
— Гурьев Владимир, ветеран бригады. Еще при вас работал электросварщиком.
— Помню. Я слышал, он «Жигули» купил? — спросил Масленников.
— Точно. Теперь машина у него — как вторая жена. Больше ей внимания уделяет, чем работе.
— Ничего, Толик, ты на него не шуми. Это пройдет, как первое увлечение. Привыкнет, остынет — снова к работе повернется. Это по-человечески понятно. А как другие звеньевые — Вася Степанов, Сережа Харламов? Как женский твой состав, штукатурная гвардия — две Нины, Демина, Воронкова?
— Да все у них нормально, Геннадий Владимирович, все по-доброму.
— Ты извинись перед ними, Михеич, сегодня не смогу поговорить с ребятами. А может, вечерком потолкуем в управлении?