Давид Давидович БурлюкВосхождение на Фудзи-сан
Книга «Восхождение на Фудзи-сан» посвящается светлой памяти Герберта Рудольфовича и Одилии Бертрандовны Пикок.
Герберт Рудольфович Пикок был другом моей юности. В 1897-8 гг. я встретился с ним в стенах Тверской кл. гимназии.
Г. Р. Пикок является по женской линии внуком анархиста Бакунина; На этом же листе напечатаны фото «Дядино», родового имения Бакуниных в Тверской губ. и снимок с Г. Р. Пикок на фойе любимой им Фудзи-сан, когда он охотился на ее взгорьях. Г. Р. Пикок был английским консулом в течение ряда лет в Красноярске.
Г. Р. Пикок и его жена погибли под развалинами Йокогамы во время великой катастрофы 1923 года. За несколько недель до своей смерти Г. Р. Пикок прислал мне милое письмо из Японии. Затем в течение многих месяцев лет не было мне ничего известно о судьбе его, пока, наконец, осенью последнего 1925 г. не пришло, уже окольным, через СССР путем известие о трагической судьбе Г. Р. Пикока.
Г. Пикок проживая последние годы на Блофе в Нокогаме, (бывшем Бельгийском консульстве). В утро землетрясения, он с женой отправился в Гранд-отель к своему знакомому, с которым в это утро была намечена автомобильная прогулка.
За 10 м. до катастрофы Пикоки вошли в каменное здание Гранд-Отеля.
Мой покойный друг отличался исключительной аккуратностью и точностью, по отцу являясь представителей дисциплин Британской нации.
Жена Г. Р. Пикока за месяц до катастрофы вернулась из Виктории, где их дети Гиги и Нинетт завершали свое образование. Все изложенное стало известным только потому, что к матери Г. Р. Пикока, проживающей ныне в Петрозаводске, явился англичанин, знакомый Г. Р. Пикока и сообщил подробности об ужасном утре 1-го сентября 1923 г.
Англичанин, стоявший в Гранд-Отеле в Иокогаме поведал: «Я сидел в ванне, на втором этаже, когда моя жена постучав в дверь, крикнула:
– Торопись, Пикоки пришли и ждут внизу…
Я, продолжает очевидец, быстро вылез из ванны и пройдя в соседнюю спальню стал обтираться одеколоном. Вдруг произошло что то непонятное… Чудовищное… Я ничего не сообразил… Я потерял сознание… Сколько прошло времени не знаю… Я очнулся среди развалин вися на железкой балке, над мной совершенно черное небо… Когда позже руины гостиницы были раскопаны, то среди массы трупов не вдалеке от входа были обнаружены обуглившиеся три тела – два женских и одно мужское… это были Пикоки и моя жена…»
Восхождение на Фудзи-сан
Далекий, вожделенный брег,
Туда б сказав «Прости!» ущелью,
Подняться к вольной вышине!
Туда б в заблачную келью
В соседство Бога, скрыться, мне!..
Одно из элементарнейших, выразительнейших противуположений это: верх и низ отсюда верхи и «низы» общества; отсюда «низкое» и «высокое» в морали, отсюда бесконечное количество выражений. как например: товары низкого и высокого качества, искусство высокое и противоположное ему, и, наконец противоположения существа низкого божеству, находящемуся «горе».
Всякая гора является своеобразной «заоблачной кельей», придя куда, человек не только отрывается от земного, обычного, будничного; нет, но восходит ближе к небу, к звездам, к божеству, которое привычно, по «обиходному» и в наши дни любит атрибуты небес; невольно вспомнишь очаровательный стих Бенедикта Лившица:
Облокотись на облака.
Фарфоровые херувимы
Во сне качаются слегка…
Даже футурист Маяковский, когда в своей вещи «Человек» писал «Маяковский в небе», то не мог избежать обычного представления о небе и небесной бутафории:
Стоп! медленно скидываю на тучу
Вещей и тела усталого кладь…
Эта вот зализанная гладь
Это и есть хваленое небо?
Посмотрим посмотрим!..
Искрилось, блестело и шорох шел
Облако или бестелые…
Тихо скользили…
Восходить на горы, это означает для человека, хотя отчасти настроенного мистически, – порыв к небу.
Человек долгое время завидовал птицам.
Горьковская «Песнь о соколе», «Эдельвейс», пьесы пользовавшиеся таким большим успехом русском обществе, либерально настроенном были особым социально эстетическим альпинизмом от серых равнин русских как географическом, так и общественном смыслах.
У нас русских, уроженцев равнины, где не встретишь ни морей, ни высоких гор таится в сердцах особое ревнивое влечение к ним.
Надо сказать, что в творчестве Пушкина и Лермонтова «эстетический альпинизм» занимает не последнее место, особенно, конечно, это относится к последнему, где вторжение горечи и обличения байроновского духа, выдвинуло на сцену этот страстный пафос Кавказа, как протест против низин человеческого духа почти в том же роде как позже у автора «Эдельвейса» и «Песни о Соколе».
Восхождение на горы, кроме всего прочего является так же спортом и притом часто, весьма ответственным.
Многие горные вершины были попираемы весьма не многочисленными ногами смельчаков, а некоторые и совсем не посещались человеком, как в виду трудных условий подъема, так иногда и необычайно сурового климата, господствующего на них.
Высоты, будучи покрыты снегом и льдом, различны границами своего постоянного обледенения.
Так например, на 60-ой параллели, область вечных льдов будет постоянной на высоте шести тысяч фут. Фузи-яма будучи расположена около тридцать пятой параллели, не имеет возможности сохранить свои снега в течение года, ибо на тридцать пятой параллели необходима была бы высота в четырнадцать тысяч фут, чтобы вершина горы была покрыта снегами, не боящимися солнечною тепла; впрочем, надо заметить, что для первых трех тысяч верст от экватора линия постоянною обледения держится идентично на высоте четырнадцати тысяч фут.
Фузи-яма на три тысячи фут ниже Монблана. но почти на эту же меру выше Олимпа и более чем в три раза выше Везувия и Этны; из гор Азии Фузи-яма, гораздо более чем, в два раза ниже Эвереста но на тысячу четыреста фут превышает хорошо известную, нашу Сибирскую Белуху; Камчатская Ключевская сопка все же превосходит Фузи-яму на целых три тысячи с лишком фут, но на ней не ступала нога человека.
Подняться же на Фузи-сан это в два с половиной раза превосходит Урал или Алтай.
Восхождении на высокие горы много иногда, опасного, героического, исключительного необыкновенного, но альпинизм бывает и комическим; Альфонс Додэ, я убежден, не выдумал своего Тартарэна, подымающегося на настоящую Альпийскую гору, также и несравненный юморист не выдумал маленькую Риги-Кульм, распластавшуюся вдоль Фирвальштедского озера с которого отчетливо виден фуникулер, а также помпезный отель, расположенный на вершине, сквозь хрустальные витрины которого так обрадовались приходу ночного Тартарэна.
Фудзи видна с различных мест, даже когда находишься от нее в расстоянии десятков миль. Блуждаешь ли вдоль каналов Йокогамы, на горизонте облачный покров и Фузи-яма возникнет над спиною моста, подобная голубой островерхой палатке, воздвигнутой в туманных далях.
В Токио несколько «небоскребов», правда не достигающих более десяти этажей, но с плоских крыш, за пыльным морем черепичных кровель, встает алмазная шапка вершины Фузи-сана, покрытого снегами.
Взглянув из теплых долин Японии вверх на царственную вершину, можно, как по календарю, знать время года и, даже, погоду и, конечно, час.
Если гора голубая, и в оправе голубизны самоцветно сияют два три клока снегов, то это жаркое лето, когда вершина доступна, когда со стольких уст срывается: «мы завтра едем на Фузи-яму;» но вот на чистом, слегка зеленоватом небе четкий, бесконечно взнесенный профиль горы, накрытый будто серебряной ризой, теперь зима близка, когда сквозь стену из тонкой бумаги дует холодный ветер, когда синеют ручки «мусмэ», а к золотым рыбкам, что плавают в бассейне среди крохотного садика, падает большими пушистыми мухами красивый, прохладный снег.
Япония изобилует дождливыми периодами. Океан который всюду так недалек, дает себя чувствовать, вода не только зрима на горизонте, но постоянно, то в виде тумана, то бусящего дождя, она заставляет улицу открывать послушно, всегда готовые к этому, широкие зонты из промасленной бумаги; часто же вода появляется в атмосфере в таком количестве, что город кажется попавшим в струю водопада, от водоворота, попираемого ветром, не спасет тогда ничто.
При таком климате, в Японии можно прогостить месяц, объехать все тридцать провинций, из которых Фузи-яма исторгает восклицания восторга, украшая их вечера и не увидеть Фузи-ямы.
А быть в «стране восходящего солнца» и видеть священную гору лишь на бесконечных открытках, рекламах, стилизациях архитектурных мотивов, это все равно, что, быв в России, не иметь представления о Волге, даже больше ибо Фузи-яма эпатировала не одного Гокусая, с его ста видами этой горы, но в Японии, так много изображений ее; они настолько преследуют ваше зрение всюду, что здесь, для любящего отсутствие однообразия, есть риск схватить Фузиямофобию.
Я так много распространяюсь о Фузи-яме, потому, что писать о ней равносильно писать о характерной для Японии.
И характерным фактом является, что на художественных выставках (хорошего вкуса), я не видел картин, избравших своей темой заоблачную вершину. А между тем все национальное искусство было живо главный образом мотивом Фузи-сана; в номерах гостинницы, в картинных лавках – всюду неизменная национальная достопримечательность, под кистью художника, то поджарая, то расплывчато ухмыляющаяся.
Художник Японии бесконечно рисуя вид этой горы, в начале превратил ее в таблой, а для современных художественных выставок она перестала существовать – художники Японии так долго смотрели на Фузи-яму, что перестали ее видеть.