[47].
Разговор сперва не клеится. Я не тороплюсь поднимать вопроса о завтрашнем восхождении — это деловая сторона, и её я оставляю под конец вечера, уступая тему беседы моим радушным хозяевам. Они не медлят. После первых стаканов Баттал-эфенди (через мухтара) задаёт мне ряд вопросов, политических, разумеется. Они[48] осведомлены, что я «инженер» и никакими политическими полномочиями не обладаю. Но я, вероятно, более в курсе политики, чем они, и могу разрешить сомнения, на которые они не находят ответа. На витиеватое предисловие я отвечаю простым согласием поделиться мнением с собеседниками; тогда идут вопросы об окончании войны и судьбе оккупированных областей. На последний вопрос я отвечаю в смысле status quo. И соотношение оккупаций германской и русской, и следование принципу «самоопределения народностей» — теперь о последнем я могу уже говорить положительно, подводя итоги своему путешествию, — убеждают меня в этом. Размен территориями, — указываю я, — имел уже место в истории русско-турецких войн. О самоопределении я думаю, что, в случае плебисцита, большинство населения выскажется за status quo (разумеется, я не употребляю в беседе этого термина). Русофильские тенденции незначительны в общем и обнаруживаются преимущественно в пограничных горных районах, где население живёт отхожими промыслами. К югу и западу этих тенденций нет и быть не может. Но и там, где русский язык и связь с Россией явление обычное, обусловливаемое экономическими факторами, русофильские тенденции встретят сильное противодействие в агитации Порты20, могущественным проводником интересов которой является и явится духовенство. Поэтому при плебисците русская ориентация не одержит победы. Небольшие её шансы будут подбиты далее и распределением округов голосования, где колониальное недомыслие, русским неизменно свойственное, будет бесспорно причиной очередного дипломатического поражения России. Притом русские ничуть и не пытались использовать или культивировать наличные русофильские течения. Наоборот, в течение войны русская политика, согласно её врождённым порокам, делала промах за промахом и всё, чтобы эти течения заглушить, или, по крайней мере, игнорировать. Поведение русских войск в Лазистане и Гюрджистане и особенно действия тыловой администрации в этом направлении — вы сами можете указать на них — способны вызвать только удивление и не политиков одних, но, думаю, и населения21. Разумеется, революция может привести к упразднению той системы, которая называется русской окраинной колониальной политикой, — лозунги «самоопределения и отказа от аннексий, как следствия первого», может, первые ласточки. Но для этой перемены потребуется такая встряска, что ни о каком империалистическом движении на юг не может быть речи, скорее возможно движение на север, и поэтому я высказываюсь за status quo. О присоединении к Грузии я уже не пытался и тут интервьюировать моих собеседников, можно сказать, что оно менее вероятно, чем присоединение к России, так как в оккупированных территориях, за исключением разве Кобака, грузинская ориентация не существует вовсе, — теперь я также мог говорить положительно, — и не возникнет, так как грузины не могут справиться с националистической агитацией и в Батумской области, где их исподволь бьют мусульмане, а о Западном Гюрджистане не может быть и речи. Если карта будет кроиться по историческому принципу, то им <следует> отойти к Грузии, хотя налицо нет и едва ли будут данные, чтобы Грузия определила свою территорию, памятуя давние времена. На первый вопрос я, разумеется, ответил неопределённо. Таковы положения, которые я выставил перед моими собеседниками и в которых были уже данные опыта последних полутора месяцев.
Карта расселения армян, выполненная И. Зданевичем, и её фрагмент с условными обозначениями (с. 82). 1915. Бумага, карандаш, тушь, гуашь, акварель
Я нарочно обошёл вопрос о возможности присоединения Гюрджистана к будущей Армении, уверенный, что хевекцы сами подымут этот вопрос. И действительно, пока общество взвешивало мои мнения, мухтар живостно вернулся к утренней теме. Общее сочувствие, каким была встречена его речь, дало мне понять, что Ахмет говорит от общего имени.
Я указывал уже читателю22, что для понимания конструкции и надлежащего анализа армянского вопроса следует иметь в виду, что почти непримиримый армяно-мусульманский антагонизм — не порождение только редакций, кофеен и партийных бюро, как часто неведомо в каких целях пытаются представить дело примирительные политики. Антагонизм этот демократичен, отравил массы и в Гюрджистане, я был слушателем ряда примечательных в этом направлении излияний и в Хаху, и в Тортум-Калане, и в Ошке, и в Ишхане, и в Лёке, и в Дорт-Килисе, и в Пархале. Там это было всё «голое мнение» людей, с армянами почти не встречавшихся. Но хевекцы — соседи Хотучура, и потому их излияния были по-особому сочны и окрашены оттенком, который был слишком слаб в иных местностях Западного Гюрджистана. И попутно мои наводящие указания о поведении русских войск и русской тыловой администрации получили свои особые, лежащие в затронутой плоскости ответы.
Речь мухтара сводилась к следующему. Разумеется, возврат к прежнему желателен для них (тут, очевидно, говорилось и для присутствующих, так как по пути из Хевека и при прощании он выставил немало «хотя»). Ничего против присоединения к Грузии они сказать не могут, тем более что население этих мест было некогда грузинами. Но я забыл одно, наиболее важное, — они больше всего слышали, что все эти земли отойдут к Армении. И дальше следовала серия трафаретных жалоб и возмущений, ряд ругани и указание, что с такой судьбой они не примирятся ни в коем случае[49]. Это мне было знакомо. Дальше шли данные опыта. К югу от Хевека, за перевалом, лежит ущелье Хотучура, населённое армянами-католиками. Это соседство больше отравляет жизнь хевекцам, чем трудные условия их природы. Нападения на яйлы и пастбища, убийства и ограбления отдельных пешеходов — обычное теперь дело. Нельзя безнаказанно уходить в горы (я думал — но ведь до русской оккупации такие порядки не были возможны, а, между тем, вражда к Хотучуру пришла не вчера. И, вероятно, в дни мира порядки были как раз обратные). И не только Хевек страдает, но и окрестные ущелья по Чороху. Намедни хотучурцы напали на лежащий к востоку соседний Ютемек и угнали несколько сот голов. Жалобы начальнику в Мело ни к чему не приводят: равнодушен. Мало того — отчего всё это. Оттого, что русские власти отбирают у турок (мусульман) оружие, обезлюживая сёла выселением мужчин призывного возраста, а армянам, наоборот, раздают оружие и позволяют возвращаться на места всем бежавшим в Батумскую и Карсскую области в дни выселений армян — знакомая испытанная русская политика разжигания национального антагонизма, разрушившая «империю», тем более в данном случае замечательная, что армянофобием был проникнут весь состав армии и вся администрация на театре военных действий и в тылу, как я мог убедиться в дни поездок в Эрзерум и Трапезунд в 1915 году23.
Ахмет Хусейн-оглы из Ошка, проводник Зданевича в Отхта. Южный берег озера Тортум. 1917. Фото И. Зданевича
И от указаний на нед опустимость присоединения Гюрджистана к Армении и армянофобских излияний речь мухтара, поминутно прерываемая замечаниями присутствующих и их вставками (один мой Мехмет, видимо, утомившись за день, полулежал молча на нарах), перешла к критике русских властей: я внушал доверие, и меня ничуть не стеснялись. Почему русские так поступают? Почему начальник глух и слеп? Почему, когда здесь были войска, ответственные должности давали армянам, которые всеми силами вымещали ненависть на населении: без меры реквизировали скот, организовывали непосильные работы на дорогах и позволяли своевольничать армянским солдатам, практиковавшимся в убийствах тайком турок? Никакие казаки не проявляли такой жестокости, как армяне (эти речи я тоже уже слышал). Неужели Россия, если мы ей достанемся, даст нас армянам на мщение (некоторые мотивы поступков армян, видимо, сознавались)? И неведомо сколько времени смаковал бы мухтар свою ненависть (не желая быть обидчиком, я его не спросил — разве он сам не бывший армянин) и сколь затянулись бы политические дискуссии, если бы дверь не приотворилась пропустить в комнату новое общество. Это были вернувшиеся из Артвина сельчане, пришедшие доложить мухтару о результатах[50] своего перехода. Вызвал их туда представитель бакинского мусульманского благотворительного общества для получки кукурузы, которой общество снабжает нуждающееся весьма в продовольствии население Батумской области и Кискима по 1 пуду на душу (благотворительность во время политической агитации преимущественно), но уполномоченный общества, не дождавшись хевекцев и представителей соседних сёл, уехал по случаю Байрама[51] в Батум, и посланные, прождав несколько дней, вернулись обратно ни с чем, издержавшись в пути и отсутствовав из дому около 2-х недель. Несколькими днями спустя, когда с пархальцами, также шедшими за кукурузой, мы перевалили через Кобак на Мургул-суи, я на Мургульском заводе от другого уполномоченного слышал передачу этого печального факта в иной редакции: виноваты тут были во всём опоздавшие мусульмане. Но так или иначе, неудача экспедиции была для хевекцев, хотя и поставленных в лучшие условия, чем жители более низменных мест, и менее от войны пострадавших, большим ударом.
С посланцами вошёл ещё один мужчина, сам лично заслуживающий полного внимания. Одет он в пальто и папаху, роста около 170 см, рыжеватый блондин, гор боносый, с хитрым выражением зеленоватых глаз. Круглая борода, на вид нет и тридцати лет. Видно сразу — привык ко всем обстоятельствам погоды, крепок и некомнатный человек, такими изнеженными выглядели рядом с ним все сидевшие. До