рожится, но не назойлив, но жуликоват бесспорно. Сам пастух. Это мой второй проводник Абдулла Бурудж-оглы, превосходно знакомый с окрестностями Меретета и географической номенклатурой и исходивший горы. Мухтар предоставляет его мне как самого подходящего человека. С ним вершины Качкара достигну я бесспорно. Время уходит быстро, и его может остаться слишком немного для отдыха. Одиннадцатый час. Я бросаю поэтому политику и благотворительное общество и, предложив вновь прибывшим чаю, принимаюсь за пастуха. Чего от него требуют, он знает: сопровождать меня на вершину, какую я выберу, и указать путь к подножию Качкара. Занят будет не свыше 2 суток. Условия Мехмета — р. 30 в сутки он принимает, не торгуясь. Теперь я хочу выслушать его соображения о восхождении на Качкар — пора выяснить наиболее важный для меня вопрос, — четыре часа в Хевеке я уже уделил в большинстве политике. Абдулла говорит мало, но дельно. Мухтар, оказавшийся недурно знакомым с делом, дополняет его указания. И то, что они мне сказали, сразу значительно изменило мои представления о Качкаре. Качкаром действительно называется высшая точка хребта. Имени Вершембек не знают ни Абдулла, ни мухтар — уроженец северного склона. С севера Качкар представляется недоступным пиком, но из Меретета восхождение на него не представляет особых затруднений. Вершина не девственна, там изредка бывают пастухи (бывал давно и Абдулла), сложившие два высоких конических тура24 на вершине. Мухтар, обладающий редким зрением, видел эти два рога простым глазом из яйлы Киврун, расположенной на северном склоне. Но есть в окрестностях и девственные вершины: таковы Айпали, Булут-даг и пики у Качкара — никто не может подняться на них. Если рано выбраться из Меретета, то в один день можно достигнуть вершины и, пожалуй, вернуться назад. Можно на обратном пути заночевать и на яйле Харис-тав в 3 километрах от Меретета вверх по ущелью. В течение всего восхожденья Качкар не виден, как не виден он из Хевека, закрытый отрогами.
Абдулла Бурудж-оглы. Проводник Зданевича на Качкар. 1917.
Фото И. Зданевича
Итак, Качкар не девственный пик. Спортивный интерес[52] более чем наполовину утерян. Я видел его из Ризе25 и помню описания путешественников и привык считать его малодоступным, но это мираж крутого северного склона. Однако это не может повлечь за собой отказа от восхождения — ну что ж, будем первым европейцем, да и потом отдадим должное внимание другим задачам. Наскоро обдумав, я решаю захватить вещи так, чтобы на склонах массива можно было устроить высокий лагерь, если вырастут новые задачи или задурит погода, внушающая по-прежнему основательные опасения. Низким лагерем нам будет Меретет — когда бы мы ни вернулись в Харис-тавскую яйлу, 3 км оттуда до Меретета по скотопрогонной, удобной и ровной, по словам мухтара, дороге всегда можно будет взять, и незачем грузиться лишними вещами до яйлы. Ледоруба у меня с собой больше нет[53]. Абдулла удовольствуется превосходной горной пастушеской палкой со стальным наконечником. Завтра мы выступим в 3 часа. Мехмет и Абдулла согласны после споров, что это рано. На этот раз я не позволю им особенно проявить свой нрав — выйдем-то мы до света. Всё улажено и уложено. Присутствующие все встают и, прощаясь, желая успеха, уходят. Мехмет ночует со мной. Абдулла и мухтар задерживаются на минуту. Прежде чем проститься и с ними, я задаю ещё один, столь важный для меня вопрос: нет ли на Качкаре льда, — и описательно пытаюсь объяснить, что мне нужно. Абдулла утверждает, что есть и что мы пройдём мимо такого льда, хотя теперь он и засыпан снегом. Есть лёд и в ущелье Шайтанун-дере. Мухтар добавляет, что лёд есть и на северном склоне под Качкаром в верховьях Каврун-дереси. Ледник покрыт широкими трещинами, и раз некий охотник, возвращаясь с охоты на туров, провалился в такую трещину и погиб. Мехмет, вмешиваясь в разговор, указывает, что лёд такой есть и под Алты-Пармаком, и даёт такое определение: «Это старый, нетающий снег, в котором водятся большие белые черви с чёрной головкой»26. Я не засмеялся на это указание, потому что я уже раз смеялся. В 1915 году […]27 августа я в обществе моего отца М. А. Зданевича28 и Г. Хана Хойского29 взял Клухорский перевал на Западном Кавказе (28 […] м) и, перебравшись на южный склон, на тропе против Клычского ледника (см. Рикли и Подозерского) встретили мы двоих монахов Новоафонского монастыря (близ Новороссийска), пробиравшихся из Сухума на северный склон в ущелье Теберды в Сентинский женский монастырь. Они плели неслыханные небылицы, уверяли, что из ущелья Клыча через Эльбрус до Кисловодска, откуда мы шли, можно дойти в 5 дней, наконец, заявили: «Знаете, почему лёд такой голубой? Оттого, что в нём водятся большие белые черви с чёрными головками». Отец-настоятель говорил, что если съесть такого червя половину — прочистит желудок, а если всего — умрёшь. Тогда я смеялся. И в ту же осень старик-инженер, работавший на Клухорском перевале, сообщил мне в Тифлисе, что на Клухорском перевале несколько лет назад он видел белых червей с чёрными головками (в рассказ монаха я его не посвящал). И услышав теперь в Меретете, в Турции, те же уверения, я уже мог только пожать плечами. Абдулла присоединился тотчас к заявлению Мехмета: он знаком с этими червями, населяющими ледники летом. Сейчас их найти уже нельзя, так как лёд закрыт свежим снегом. Но мухтар настроен скептически: вероятно[54], это полоски, образующиеся на старом снегу от подтаивания, делающие снег рябым, дают повод говорить о червях, в существование которых он не верит. Но Мехмет настаивает на своём — и вперёд он не называет горного льда иначе как «червивым снегом».
Вид с Чёрного моря на Ризе и Лазистанский хребет. 1916
Вид на горы со склона Клухорского перевала. 1898. Фото М. фон Деши
Эрзерум. 1915. Фото И. Зданевича
На Качкар. По долине Хевек-суи
Мухтар и Абдулла прощаются до утра. Мухтар придёт проводить нас. Мехмет устраивается на нарах и быстро засыпает. Я тушу свет и устраиваюсь тут. Но мой сон, скорее, непрерывное занятие Сократа по Аристофану30, в закрытом помещении это — рок. К трём часам состязание с блохами перестаёт быть забавным, и, чтоб не скучать, сбрасываю бурку и встаю. В комнате, разумеется, холод — печь прогорела, и всё тепло мигом ушло, — кутайтесь, путники по Турции, на ночь, как бы раскалена ни была печь, — к утру будет стужа и нетрудно поплатиться, как случилось со мной в Эрзеруме в феврале 1915 года31. Да и пора в путь. Зажигаю лампу. Бужу Мехмета и принимаюсь за стряпню. Мехмет почти обижен, несмотря на вечерний договор, — такая рань, поспать бы ещё. Я даю полежать старику, пока не кипит вода, и потом предлагаю стремительно покончить с чревоугодием. Но где же Абдулла? На дворе t. 5,8, безветренно, облаков ещё нет, ущербная луна не торопит восхода. Меретет спит, и сон деревушки глубже и крепче от шума Хевек— и Меретет-суи. Как разрушить эту стену успокоения? Абдулла, Абдулла!.. Зажиревшие созвездия цацкаются своим хладнокровием, и даже ни одна собака не вступает со мной в союз: Абдулла, Абдулла… Без эха даже. Посылаю недовольного Мехмета найти пастуха. Посланный отсутствует недолго и возвращается ни с чем, готовый опять завалиться. Но я не сдаюсь: где живёт мухтар, разбудите пойдите мухтара, будем до конца пользоваться его любезностью. Мухтар пришёл совершенно свежий, предупредительный, справляется, как провёл я ночь и чувствую себя. Отдав дань вежливости, я прошу раздобыть Абдуллу. На этот раз всё налаживается, появляется Абдулла. Я прошу не слишком медлить: стрелка подбирается к четырём, день предстоит долгий. Абдулла сейчас вернётся. Пока пастух отсутствует, мухтар не отказывается от трапезы из чаю, из тартинок и тапиоки. Теперь он справляется о моём знакомстве с горами и альпинистическом прошлом. Ледоруб вызывает его критические замечания, которые я слышал и от грузин-глолцев в дни восхождений в группе Эльбат-хоха (Адай-хоха) в Центральном Кавказе в 1916 году32: четырёхгранное кайло и по его мнению следует делать плоским, как противоположную часть ледоруба, но располагать вертикально — тогда удобнее будет вырубать ступени при траверсировании крутого фирна[55]. Конец можно и не делать широким. Но в Глоле такие замечания были понятны — пастухи знакомы с добрым оледенением Главного Хребта. Понтийский же хребет так беден снегом, что продуманные замечания моего собеседника пришлось записать в актив его смышлёности и умения ориентироваться в попутных явлениях.
Пока мы разбираем достоинства и недостатки ледоруба, Абдулла пропадает с полчаса. Наконец, он заявляется, уплетает свой завтрак[56] и, потеряв всего 110 ч. золотого времени, мы в 4.30 (сегодня 10 октяб ря) выходим из дому. Мухтар желает успеха и поворачивает налево восвояси. Мы направо, переходим по деревянному мосту Хевек-суи[57] и, поднявшись на правый берег, движемся на SW по корытообразной долине. Темно. Контуры боков долины выступают преувеличенно внушительными массами. Хевек-суи не уходит вглубь. Тропа над крытым склоном над рекой разной ширины: от метра до двух, ровная и удобная; местами перебираемся через каменные невысокие заборы, огораживающие пустые теперь стоянки для скота. В темноте видны профили глыб и обломков, покрывающих склон влево от дороги. Небо, сперва глубокое и пятнистое от звёзд Медведицы, <которые> смотрят нам в спину, ясные, указуя север, — постепенно плошает и бледнеет от настигающей небосвод луны. Абдулла уверенно шествует впереди со скоростью 3 км, изредка перебрасываясь замечаниями с Мехметом, шаг которого, несмотря на врождённую жадность старика, подобен движениям человека, не решившего, зачем, в сущности, он идёт и к чему ввязался в дело: эта недоброкачественная фактура походки преследовала его весь день и сделала его участником последующих недоразумений — может, роль сыграло и незнание пути.