Верующие сидят по-турецки, едят вареный рис с острыми приправами и пьют чай, зажигают ряды свечек в полутьме святилища и приносят курицу, петуха или козленка, которым отрубают голову. Густеющая кровь жертв стекает на ступени храма, и ее слизывают псы с облезлой от парши шерстью. Верующие кладут цветы, рисовые и ячменные зерна к ногам Будды и к индуистским идолам, потому что оба верования уживаются вместе, опережая в этом отношении христианство и другие религии на целые тысячелетия. Лама звонит в латунный колокольчик. Западные хиппи бродят по двору храма, перекинув через плечо нищенскую суму и нацепив на нос очки с цейссовскими стеклами, — лжепаломники и правдоискатели, которых эта страна и ее народ не принимают. Светит солнце, ярко зеленеют рисовые поля на террасах холмов.
Святость буддизма и индуизма практична, святыни от верующих не отделяет барьер, как в храмах, воздвигнутых христианской церковью. В здешних святилищах все смешалось: коза со связанными ногами, которая будет принесена в жертву, обезьяна и монах, выбривающий своему собрату голову безопасной бритвой марки “Blue Gillette”, больной пес, дети с корзинами камней для строительства новой пагоды, звучащие из репродукторов записанные на магнитофон молитвы, блестящий металл молитвенных мельничек, Будда и алтари танцующего Шивы, Вишну и богини Кали — тесный симбиоз буддизма и индуизма, паломники, приезжающие на японских автомобилях «Тойота», и худые — кожа да кости — садху, святые люди, которые всю жизнь не стригут волос, а ногти обдирают острыми камушками, ибо таков закон чистоты и неоскверненности. Однако они не отвергают грязных монет, сунутых в протянутые ладони. Во что они верят? О чем размышляют, когда сидят почти нагие под жаркими лучами солнца? О достижении нирваны, о сведении жизненных потребностей к минимуму, ибо только так можно избежать страданий, доставляемых всевозможными излишествами? А может быть, о том, что́ они будут есть сегодня вечером, если подаяние будет скудным? Стоит ли завидовать их благословенному ничегонеделанию и размеренной работе сердца и органов дыхания, душевному спокойствию? Эти люди не страдают от ишемической болезни сердца, стрессы минуют их и, если бы их не сводил в могилу туберкулез или абсцесс печени, они жили бы вечно.
Посреди двора храма стоит большая ступа — сложенный из глины и побеленный известью холм. Над ней возвышается башня, из которой на все стороны света смотрит всевидящий бог. А внизу ряды латунных мельниц и мельничек, крутящихся, если вы, проходя мимо, тронете их рукой. Внутри них вращаются свитки рисовой бумаги с молитвой. О чем? Ом мани падме хум! О цветок лотоса, будь благословен! Благословенна будь мудрость, что пребудет вовеки!
Своеобразие одежды заключается не в покрое и не в качестве материала, из которого она сшита. В выцветшей, изношенной, залатанной одежде носильщиков из гиндукушских и гималайских деревенек обычно нет ничего от фольклора. Однако их одеяния всегда своеобразны, они дышат очарованием гор, солнца, ветра и горьковатым запахом усталости. Они состоят из остатков военных мундиров, европейских пиджаков и брюк, югославских и итальянских свитеров, дешевых тканей, изготовленных на текстильных фабриках Италии, Франции или ФРГ. Но природа так приспособила к себе эту одежду, носильщики так ее разорвали, испачкали, поистирали и залатали, что в результате сформировались новая модная линия, новая модель, новый стиль и новый материал.
Когда в храме Сваямбунатх мы увидели Норбу Ламу, который в десятый, в двадцатый раз рысцой обходил ступу, раскручивая молитвенные мельнички за успех экспедиции, на нем были когда-то коричневые лыжные штаны, черный с коричневым югославский свитер, шерстяная шапочка из Рангуна, а его уши украшали круги, вырезанные из белой пластмассы. Они подвешивались к мочкам нейлоновым альпинистским шнурком. Когда Норбу Лама разделся, он оказался красивым мужчиной, рослым и мускулистым, с двумя длинными черными косами, которые он укладывал в пучок, как у греческой богини. В «Гималайском обществе» Норбу Ламу представили нам последним. Он был не шерпой, а жителем одной из деревень у подножия Макалу, называющейся Седоа. Он должен был снабжать нашу экспедицию носильщиками, то есть успеть обежать целый ряд деревень, чтобы в определенное время в определенном месте в нашем распоряжении оказалось достаточное количество людей. Эту задачу нельзя назвать легкой, но Норбу Лама был очень толковым малым, а его сильные ноги свидетельствовали о том, что он может пробежать много километров по горам. Норбу Лама отлично справлялся со своими обязанностями в течение всего времени экспедиции, всегда оставаясь скромным и учтивым, несмотря на то, что его отец был Великим Ламой, духовным и светским владыкой Седоа и всей долины под Макалу.
Разумеется, шерпы родом из местности Соло Кхумбу под Эверестом, претендовавшие на право быть элитой высокогорных носильщиков, недолюбливали Норбу Ламу. Поэтому Анг Темба и представил его нам в последнюю очередь. Тем не менее сирдар не мог обойтись без Норбу Ламы, потому что только он отлично знал местность у подножия Макалу и деревни вдоль реки Арун, где можно было нанять носильщиков для экспедиции.
В тот послеполуденный час вскоре после прилета, когда нам представили Норбу, мы сидели в креслах «Гималайското общества», и нас кусали блохи. Собственно, они не кусали нас, но все вокруг свидетельствовало о том, что вполне могли бы кусать. От этой игры воображения нас отвлекло появление Норбу Ламы. Широкое загорелое лицо, миндалевидные глаза, черный узел волос, круги в ушах и — необъятность живота, вздымающегося под свитером.
Сегодня «смешение полов» охватывает весь мир. Иногда только по стилю игры можно определить, кто играет на поле в футбол — женщины или мужчины.
Хотя мы смотрели на Норбу Ламу не без удовольствия, пришлось нам сказать сирдару, что, к сожалению, мы не можем брать в экспедицию беременных женщин, даже если они хороши собой. Да, этим славным людям есть о чем порассказать. Я представляю себе, как они, сопровождая еще какую-нибудь гималайскую экспедицию, одетые в грязные свитера с трехцветной чехословацкой эмблемой, сидят у костра, попивают чай и держатся за животы от смеха. Сахибы из Чехословакии не могут отличить мужчину от женщины!
Норбу Лама приподнял свитер, размотал шерстяной шарф, и на его животе мы увидели засунутый за пояс большой непальский нож-мачете, называющийся «кукри», в кожаных ножнах, кожаный мешочек с рисом, мешочек с трутом и кремнем для разведения огня.
Февральское солнце горит над святынями Сваямбунатха, шелестит листва деревьев, щиплет ноздри едкий дым жертвоприношений, и Норбу Лама рысцой бегает вдоль строя молитвенных мельничек, поскрипывающих при вращении. Приглушенно звучат бубны, язычки колокольчиков, подвешенных к крышам пагод, раскачивает легчайший ветерок, взлетающий с холмов вверх, к синему небу, на котором сбиваются в стада белые облака.
Первые нелады с шерпами ждали нас 19 марта, на шестнадцатый день пути из Дхаран-Базара к Макалу. В первый раз мы разбили лагерь на снегу, напоминающем весенний фирн в Крконошах. Лагерь находился на широком хребте на высоте 3600 метров, на границе рододендронового леса и альпийских лугов, у перевала Шиптона, через который нужно было пройти, чтобы попасть в долину реки Барун Кхола, берущей начало на ледниках Макалу.
Пришлось нам перестраивать караван, потому что число носильщиков с трехсот сократилось до одной трети и весь груз предстояло переносить через перевал в несколько этапов. Экспедиция попала в затруднительное положение, что дало шерпам возможность предъявить свои требования.
Сначала мы не понимали, чего же хотят шерпы. Еще в Чехословакии из переписки с «Гималайским обществом» мы знали, что должны обеспечить их одеждой для похода и высокогорья, снаряжением для устройства лагеря и лазанья по горам, что шерпы хотят получить от нас все: от носовых платков, нижнего белья, свитеров, рукавиц, двух пар ботинок на каждого, стеганых пуховых костюмов и спальных мешков до штормовок, шарфов, полотенец, шерстяных брюк и фланелевых рубашек. Но о том, что шерпам понадобится по два спальных мешка на брата (один легкий — на время пути, другой — пуховый для высокогорья), ледорубы (желательно производства западных фирм), что их не устраивают чехословацкие высокогорные ботинки и пуховые куртки, что им нужны подтяжки для того, чтобы с них не спадали брюки, — обо всем этом нам стало известно только теперь, когда был разбит лагерь у перевала Шиптона и носильщики решили нас покинуть.
Не имело смысла объяснять шерпам, что ледорубы, кошки и веревки — собственность «Чехословацкого союза физического воспитания», хотя некоторые из нас наивно пытались познакомить их с принципами нашего физического воспитания. Просвещение привело к тому, что шерпы с яростью воткнули ледорубы в снег перед командирской палаткой, возвратили спальные мешки и, засунув руки в карманы, демонстрировали свое упрямство у кухонного очага.
Мы мерзли на гребне уже третий день. Временами шел снег, ботинки постепенно пропитывались влагой, носильщики нарочито медленно переносили багаж экспедиции к перевалочному пункту. Время остановилось, каждый день носильциков приходилось убеждать, чтобы они шли вверх; некоторые из них, в первую очередь те, кому из-за нехватки обуви пришлось идти по снегу босиком, вернулись вниз, где светило солнце и зеленела трава.
В этой ситуации только терпение могло решить «кто кого». Терпению нас учит спорт, ведь в спорте успехи приходят после долгого самоотречения и подготовки. Иван Галфи приобрел опыт во многих экспедициях, ему приходилось иметь дело с носильщиками в Гиндукуше и при восхождении на Нанга Парбат, а там они еще капризнее, неуступчивее и, главное, вообще не знакомы с понятием «дисциплина».
И вот во время вынужденного ожидания Иван распаковывает короткие металлические лыжи знаменитой марки «Кестль». Иван пристегивает лыжи, поднимается по гребню и по сырому весеннему снегу демонстрирует первый в истории чехословацкий спуск на лыжах в Гималаях. Геолог Ян Калвода подтверждает, что гребень относится именно к этой горной системе, так что экспедиция завоевывает приоритет в спуске на лыжах. Потом лыжи берут и другие участники, и каждый в соответствии со своей лыжной школой и уровнем мастерства спускается по склонам Гималаев.