Особняк князя Ошерова. Съезжаются гости, из тех, кто принимал на благотворительном концерте то или иное участие. В столовой ужинают, где-то музыцируют и танцуют. На площадке у гостиной Леонард подходит к Диане Муриной.
Диана смеется:
- Ах, это вы! И снова не узнала.
К ним подходит Эста, Диана, всплескивая руками, уходит. Леонард обращается к девушке с вопросом полуофициально:
- Скажите, Эста, мог ли вас я встретить зимою в парке Царского Села?
Эста задумчиво:
- Да, встретились мы было, только вы меня, пожалуй, не узнали. Или вы были не одни? А я с графиней, моею крестной матерью, была. Ведь я в гимназии училась в Царском.
Леонард с удовлетворением:
- Все так. Прекрасно. Мне пора на сцену. Я думаю, меня поймете вы. Здесь не игра; как гетевский Гомункул, «Хочу родиться в лучшем смысле слова». - Уходит в гостиную, настежь открыв двери.
Дальняя стена дома заканчивается «фонарем», с тремя окнами на втором этаже, что создает глубину сцене с небом в вышине. На нескольких сдвигающихся и раздвигающихся ширмах пейзаж с фигурками мифологических существ в античном духе, проступающих в зависимости также от освещения.
Гости рассаживаются в креслах. В стороне Диана и Аристей, к ним подходит хозяйка дома княгиня Зинаида Николаевна.
Княгиня с любопытством:
- Все удивляюсь я, когда и где успели вы столь подружиться, а?
Диана, взглядывая на Аристея:
- В Самаре, где впервые я на сцену вступила и всего боялась страшно от одиночества, наверное; и вдруг лицо знакомое из детства - ученый, путешественник, художник, и как пути-то наши вдруг сошлись?
Аристей с легкой усмешкой в глазах:
- В предвечном мире, Леонард сказал бы. Да, кстати, там готовы к представленью? - Уходит за кулисы.
Зинаида Николаевна предостерегающе:
- Ты на него во все глаза глядишь!
Диана, задумываясь, рассудительно:
- Не выше ростом, не сильней других и даже не приметней, не красивей, но в облике вдруг нечто проступает, и, кажется, высок и светел он, сказать боюсь, как бог среди людей.
Княгиня подтверждает:
- В нем превосходство личности приметно, уж это верно; ты в него влюбилась.
Диана не отрицает:
- Он мужественен просто и умен, мужчина и ребенок в высшем смысле, чем привлекателен для нас, для женщин; хотя он нас пугает, мы смеемся; легко ему нам головы кружить, да занят он не нами, не собою.
Так юность превосходна по природе и женственность чарующе проста, как образ идеальный и зовущий нас к высшей жизни, к высшей красоте.
Зинаида Николаевна с раздумчивой улыбкой:
- Так, кто же он? Мужчина в самом деле, иль образ идеальный, нас зовущий - куда?
- Боюсь, он сам еще не знает. Он жаждет восхождения к вершинам, чтоб обозреть немыслимые дали земного бытия, как жизнь свою.
- Ну, это как понять? А, впрочем, ладно.
Занавес освещается светом изнутри и раздвигается. На ширмы падает свет, медленно смещаясь, и пейзаж загорается сиянием голубого неба, моря, казалось, бесконечного, золотистого песка на берегу и зелени на лужайке у скал. Не сразу бросаются в глаза тритоны, дельфины, нереиды в воде и нимфы на земле и потому, казалось, что они то появляются, то исчезают.
На лужайке у высоких скал слева показывается Леонард с видом сатира в сопровождении девушек, не то нимф, не то муз.
Хор девушек:
- Из Хаоса и Эроса - из двух начал - впервые зазвучал Любви хорал, с Враждой вступая в перебранку, как птицы оглашают спозаранку всю радость бытия в окрест, им вторят звери из укромных мест, охотой заняты кровавой.
Вражда могучих покрывает славой. Таков закон: ликует кровь, Вражду лелея и Любовь.
Лишь племя, слабое, нагое, мысль обрела на радость и на горе, и восхитилась, как своей мечтой, влюбленных женщин красотой. – Пляшет. –
В то утро ослепительная пена явилась в море, как из плена могучих бурь и волн спасенный радугами челн, точней, купальщицы предивной, нагой, лежащей на дельфине, со взором, устремленным ввысь, где, куверкаясь, бог Гефест повис, в сетях из золотых тончайших нитей, на смех и восхищенье Афродите, с ее красой пленительно-прелестной, что бог спустился к ней, как за невестой.
Смеясь, богиня приняла его: в любви ее природы торжество! – Пляшет.
Леонард подхватывает:
- Вот как Гефест, вставая спозаранку, когда все боги спали на Олимпе, спеша на кузницу, вдруг пошатнулся, завидев в море женщину нагую, неописуемой красы и неги, упал нарочно, не боясь разбиться, - он смастерил невидимые сети из нитей золотых на всякий случай, - с тем оказался он в сетях Киприды, ее любви и женственности нежной, и рук, и ног, и восхищенных глаз, и плеч, и грудей - прелестей соблазн, и живота, и туловища - радость, и черных волосков, ведущих к тайне, пугающей и вожделенной столь, как жизнь и смерть и как сама любовь.
В то утро был зачат Эрот, отметим. Когда же на Олимпе разгласилось известье о рожденьи Афродиты, возрадовались боги и сошлись на пир в честь прародительницы всех и вся, всего живого, вечно юной богини и любви, и красоты, прелестной женственности воплощенье, влекущей тайной нежности и счастья.
Арес теснил Гефеста, Зевс играл нависшими бровями, помавал, давая тайный знак, знакомый Гере, и та над ними рассмеялась: «Боги! Напрасно вы стараетесь, Гефеста поздравить время, он женился, к счастью, пока вы спали». - «Да, на ком? Ну да? Ужель Гефест взял в жены Афродиту?! Наш хромоногий виночерпий и...» - Расхохотались боги, сотрясая Чертоги Зевса, весь Олимп и небо, как описал еще Гомер картинно.
А с ними рассмеялся и Гефест, беззлобно весел, над своей удачей. В досаде Афродита осердилась: «Ах, так! Ну, погодите! У меня родится сын, которому подвластны все будут, все живое, даже боги!»
Угроза лишь усилила веселье богов беспечных, кроме Зевса. Он, прознавши, что угроза не пустая, велел сынишку Афродиты сбросить, как только он родится, прямо в Тартар.
Гефест прознал о повеленьи Зевса, но Афродита только рассмеялась. Сошедши тайно в лес густой на Кипре, среди зверей богиня разрешилась Эротом юным, Эросом древнейшим, кому подвластно все живое в мире.
Младенца выкормили львицы, две, со старой молодая; он возрос, ребенком малым оставаясь, ясно, чтоб Зевс не испугался за себя, за власть свою над миром и богами, а у Эрота власть совсем иная.
Хор девушек:
- У львиц Эрота подобрали нимфы. Младенчество провел он с ними в пещере, освященной им, с тех пор известной как пещера нимф, с источником священным для влюбленных, с купаньем в нем, как таинством сведенных для мук и радостей любви, ликующей, как песнь, в крови.
А с нимфами водились там сатиры, так сообща Эрота и растили, с тимпанами - веселье через край и непотребства невзначай.
Затем явились и Хариты, из свиты Афродиты.
Леонард продолжает:
- Эрота привечал и Феб, явившись как Мусагет, в сопровожденьи Муз, с колчаном стрел и с луком за спиной, привлекших взор мальчонки, как игрушки, каких он захотел иметь до слез и криков, столь истошных, до Олимпа, что Афродита бросилась к Гефесту, впервые в кузницу его пришла и попросила сделать сыну стрелы и лук, игрушечные, как у Феба, о чем он молит, исходя слезами, наш сын, неприхотливый столь всегда.
«Какое горе! - рассмеялся мастер. - Я думал, что мне смастерить для сына, чья участь вечно юным оставаться?
Вот лук, колчан со стрелами в избытке, из золота, невидимы в полете, и для защиты, и для нападенья, без опасения кого убить».
«Чудесно, бог-кузнец, великий мастер! - возрадовалась Афродита, тут же касаясь пальцами, на загляденье, всей купы стрел с укусом знойных пчел. - Вот это да! Я тебя люблю! Коснись-ка острия с моею кровью и запылаешь ты ко мне любовью».
«И правда! Но и так тебя люблю!» - вскричал Гефест, качнувшись к Афродите.
Призвала Афродита на Олимп с детишками другими и Эрота, вручила лук и стрелы от Гефеста, и он возликовал, пуская стрелы в кого попало. Боги догадались, чей это сын, и власть его желанна, как первосущность Афродиты древней и вечно молодой на радость всем.
Ее посланцем служит бог Эрот, проказник с виду и ребенок малый, но он сведущ в науках, в колдовстве, учился он всему у нимф и Муз, по воле Феба, как его питомец, он полон тайных грез и дум, мудрец, и устремлений к женской красоте, как к первообразу любви и счастья, что воплощает мать его, богиня, первопричина счастия земного.
Хор девушек:
- С рожденьем Афродиты и Эрота чудесно осветилась вся природа, как синева небес во все края, сияющей красою бытия.
Леса и гор вершины в блеске снега обвеяны ликующею негой, как по весне, все расцветает вновь, с волненьем жизни, что и есть любовь.
И хор поэтов, как и хор пернатых, природу славит, как свои пенаты, с признаньями в любви стихом и с поздравлениями с Днем рожденья Афродиты и Эрота издревле нынешнего года!
Оживление и улыбки словно пробуждают Леонарда, и он не видит Эсты, уведенной Дианой, поскольку та с блаженной улыбкой стала заговариваться, словно уносясь в дали, воссозданные Аристеем на сцене.
Голоса:
- Тсс! Дальше! Разве здесь уже конец?
Леонард с торжеством:
- Здесь только начинается, друзья, история Эрота в нашем мире. - Уходя вглубь сцены, вскакивает на подоконник и, распахнув створку окна, где слышны топот лошадей и стук колес, исчезает.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Дом Легасова на Английской набережной. Спальня с росписью на темы Эдема. Диана примеривает одно платье, другое.
Диана, словно пробуя голос:
- Мне нынче в полудреме показалось, что я в Москве; зима, мороз крещенский и звезды словно в инее мигают, и, в неге утопая, рада я - болезни, слабости как не бывало.
Поднявшись весело, всех всполошила решением возобновить работу; на репетицию спешу в театр, но вдруг толпа большая и казаки - в движеньи все и давка, свист нагаек...
Злорадный крик: «Студентов бьют! Так их!» Цвет юности и нации... О, боже! За кем же правда? У кого закон? А я уже не помнила себя, расплакавшись, задохлась снова в кашле, и Тит поворотил скорей домой.
И я, смирившись с участью больной, уехала в Италию, в изгнанье, как ссыльные, утративши здоровье, сходились там же, в «Русском пансионе».
Я устыдилась горестей своих. Мне жизнь открылась новой стороною.
Кабинет Легасова. Легасов расхаживает, задумавшись:
- Строптивая и нежная по-детски, страстна, как необъезженная лошадь, я скоро приручил ее к себе, по опыту отец и муж желанный. Но лишь женою быть ей не хотелось. На гребне счастья и благополучья, как юности, нам все чего-то мало… Влечет ли грех, или успех все больший.
И как стремительно взошла на сцену, любительство и высший свет покинув, как кокон высохший для жизни новой, не бабочкой премилой, а актрисой, что красотою к высшему зовет. - Проходит в гостиную. - Уже не женщина-подросток, даже не актриса, новичок на сцене, как странно, заглянув под сень могилы, она не сникла, вся преобразилась. Что повзрослела, да, но словно юность вернулась к ней блистательней и чище.
И даже и болезнь, что тлеет в ней, поди же, кажется прелестной тайной, какую носят маленькие дети. - Глядит на часы. - На лекциях, как митинги, все шумных, в театрах - всюду узнают Диану, и, имя повторяя, выражают надежду видеть вновь на сцене. Как радовался я ее успеху! Но ныне, как скупец, хочу сберечь лишь для себя, сокровище мое.
Входит Диана.
- А что же все расхаживаешь здесь?
Легасов с легким смущением:
- Да, мне пора; хотел я на прощанье просить тебя повременить с театром.
Диана вся вспыхивает:
- Чего же ждать? Жива я ныне, завтра - больна ли, нет, - могу я умереть.
- Вот, видишь ли, кто думает о смерти?
- О смерти думаю? Я жить хочу! Сидеть у моря, ждать погоды? Скучно.
Я ем, хожу, я говорю и мыслю, тебя ведь это радует? Жизнь в радость, когда, бывает, упадешь без сил. Мне разве утомительнее будет на сцене? Нет.
- Как чудно ты оделась?
- Для Аристея. Он сейчас придет. Не ты ль хотел, чтоб он писал портрет мой? Иль платье не по вкусу? Что такое?
Легасов:
- Был обыск у Навротского, ты знаешь? У дома все торчал городовой, пока не надоел подобострастьем он князю, а следил за постояльцем. А, может, за княгиней заодно.
Диана с беспокойством:
- Княгиня, та давно на подозреньи за помощь голодающим крестьянам и просвещение народа, знаю. Но Аристей-то, в чем замешан он?
- Литературу якобы хранил; но, может, и оружие, не знаю. А под угрозой ареста чем занят? Устройством ли балов? Да сбором средств, Бог знает, для кого и для чего.
- Известно, для кого. Ну, что ты хочешь сказать мне? Предупредить его?
- Вины своей он может и не видеть. Благое дело ведь угодно Богу. Но для полиции не так все ясно. И глупо тут играть роль Дон-Кихота.
- Я поняла. Я справлюсь у княгини.
- Да это все я слышал от нее. Уж лучше наведу-ка сам я справки.
- А, хорошо. Да ты же уезжаешь.
- Дела мои ведутся ведь повсюду, где б ни был я своей персоной важной.
Прощаются на верхней площадке лестницы. Легасов уходит; тут же входит Аристей Навротский с папкой. Поднимаются в гостиную.
Аристей деловито:
- Поправились и повзрослели вы, хотя по-прежнему и молоды… Вы обрели чудесный новый образ! - Показывает лист из папки.
Диана со смущением:
- Как! Это я? У вас чудесно вышло.
- Сойдет, пожалуй, за эскиз к портрету.
В гостиную входит Эста. Аристей раскланивается с нею.
Диана, глядя на эскиз:
- Переодеться мне в лиловое? - Уходит.
Эста доверчиво:
- Хотелось переговорить мне с вами, признаюсь прямо, да, о Леонарде. Что происходит с ним? Самоубийство – инсценировка? Но ведь с крыши там допрыгнуть до канала невозможно. Писали так в газетах.
Теперь Эрота разыгрывает так правдоподобно, по крайней мере для меня, что я ношусь в ауре сказки Апулея во сне и наяву, как в грезах в детстве…
Диана, входя в светло-лиловом платье:
- Жалею, что тебя я увезла, а выпустить на сцену надо было. - Усаживается в кресле по знакам Аристея. - Она поведала бы, как Эрот, к Психее прилетев, себя поранил, сраженный несравненной красотой, на радость Аполлона из-за Дафны, - узнав любовь, забудешь о проказах, - с его пророчеством судьбы Психеи…
Входит Леонард с рассеянным видом, словно чем-то бесконечно опечаленный. Аристей, так и не втянувшись в работу:
- Нашелся. Хорошо. А что случилось?
Леонард, раскланиваясь весьма церемонно:
- Невероятно, все же то случилось! Расстался с матерью, оставил лук и стрелы… Пусть отдаст другим детишкам, а мне ж пора пуститься в странствия… Ну, да, веду я об Эроте речь, которому сама же Афродита из зависти к Психее предрекла в мужья без положенья в обществе, без роду-племени среди людей.
Разгневалась ведь Афродита пуще, что я не наказал, а полюбил Психею, и она мне предсказала гонимым быть повсюду и всегда, во исполнение ее проклятий.
Эста с грустью:
- От сказки Апулея ничего уж не осталось. Что же с нами будет?
Леонард вдохновенно:
- Психею полюбив, Эрот возжаждал свершений, с восхожденьем к высшей красоте!
Аристей, прекращая попытки втянуться в работу:
- Из сказки вырастает миф? Чудесно.
Диана, поднимаясь с кресла:
- Вам чаю, иль останетесь обедать?
Аристей, вновь всматриваясь на молодую женщину, словно желая в чем-то удостовериться:
- Нет, мне пора.
Аристей, а с ним и Леонард раскланиваются. Эста смеется, Диана с недоумением качает головой.
2
Аристей зачастил к Легасовым. Работа по заказу обязывала, да и Диана, по ее словам, обладала пока большим досугом для позирования. В девичестве не столь и хорошенькая, она становилась все привлекательнее. А роскошь новой обстановки дома Легасова в стиле модерн вполне соответствовала ее наряду и характеру.
Строптивая, независимая, в обращении она была проста и приветлива. Разодевшись по своему усмотрению, молодая женщина преспокойно сидела час, два и больше, а Навротский, одобрив ее наряд, вскоре совершенно измучился, не в силах достичь желаемого эффекта в передаче блеска и тончайшей фактуры ее чудесного платья.
Черное и красное до бордового цвета, серебро и золото закатных лучей... Он бился день за днем, не позволяя Диане одеться иначе, и его упорство, столь сосредоточенно серьезное, импонировало ей, уважавшей в себе и в других упрямство и терпение в достижении вожделенных целей.
Застав художника за работой, Эста с любопытством вертелась около него. Затем она отправлялась по своим делам, обыкновенно на какую-нибудь лекцию или выставку, где, имея общие интересы, встречала Леонарда.
Диана удивлялась тому, что он явно избегает ее, ее дома, и не без тревоги посматривала на Эсту, уверенная в том, что Леонард не жених для нее. Она не ощущала ревности, да и в поклонниках недостатка у нее не было, и был один, куда более серьезный, чем Свирин. Все его звали Жорж, хотя его имя Георгий, но он был именно Жорж, что-то нерусское в русском в хорошем смысле, как Евгений Онегин мало похож на русского, оставаясь при этом истинно русским человеком во всем.
Куда моложе мужа Дианы, но они, Тимофей Иванович и Жорж, как люди одного круга и интересов, даже сошлись дружески. Жорж тайно заглядывался на нее, но самая свобода ее мужа, его чисто мужское превосходство, что женщину не унижает, а скорее служит ей защитой от всех напастей в жизни, удерживали ее, и она вдруг сообразила, что молодой поклонник Гермеса не просто прекрасный, а самый подходящий жених для ее племянницы.
Необходимо было лишь отвлечь Эсту от ее неусыпных занятий и книг, раскормить, одеть, и Жорж разглядит сам, какое это сокровище. В конце концов, их можно сосватать, ибо брак не любовное приключение, а серьезное дело, что они, как люди вполне серьезные, не могут не понимать. Лишь Леонарда следовало отвадить от Эсты, пока не поздно.
Просматривая акварельные листы и рисунки из папки художника, Эста вынула один - с изображением удивительно красивой женщины, чуть восточного типа, в пронизанном светом платье, сугубо театральном.
- Кто это? - сказала она, показывая издали художнику и Диане и сама с восхищением разглядывая. - Похожа на княгиню Юсупову. Не она ли?
Аристей с важностью помотал головой и проговорил:
- Это фея. Принцесса. Моя мама.
- Что, ваша мама - фея? - рассмеялась Эста.
- Что, ваша мама - принцесса? - ей в тон вторила Диана.
- Не слыхали? Не верите? - между тем художник не прекращал своей сосредоточенной работы кистью. - Пример Леонарда заразителен. Я тоже могу рассказать сказку о своем детстве в баснословные времена.
- О, да! - Эста опустилась в кресло.
- Мама моя была учительницей и молодой матерью так естественно, что, казалось, она была всегда, во веки веков, такою, какою я ее помню, - заговорил художник, сосредоточенно водя кистью. - Она осталась в моем восприятии тем особенным существом, кого в сказках называют феями или принцессами.
Аристей замолк и принялся вытирать кисть, Диана зашевелилась, Эста зачарованно смотрела перед собою, словно продолжение сказки она воочию где-то видела.
- Фея обернулась земной женщиной? Но как грустно сложилась ее судьба, - проговорила Диана, готовая заплакать.
Аристей, тронутый сочувствием и негой, исходившими от молодой женщины, сам ощутил перетекающую по всему телу негу любви и страсти и с волнением сказал:
- В ущелье, где в нефритовом гроте покоилась фея в лучах драгоценных камней, я был, и тогда-то случилось страшное землетрясение в горах. И вот я узнал, оказывается, мне удалось воссоздать образ феи столь чудесно, что она вновь обрела свою бессмертную душу, - закончил свой рассказ Аристей с весьма самонадеянным заявлением, между тем в работе над портретом он столь продвинулся, чему сам удивился.
- Это настоящая сказка? Или ваша жизнь в сказочном ключе? - спросила Диана, отчасти наслышанная о приключениях художника. - А страна света? Что это такое?
- Шамбала? - предположила Эста.
- Я еще не знаю, - покачал раздумчиво головой Аристей. - Но Шамбала, или Святой Грааль, - все этика, мистическая этика. А страна света, уже по определению, - эстетика. Здесь мир первосущностей, что нашло свое выражение в религии Зороастра, в даосизме, к примеру, не говоря об античной мифологии и философии.
В них художественное начало превалирует. Впоследствии мир раскололся в борьбе различных исторических сил, что нашло свое отражение в развитых религиях, а в Новое время - в различных идеологических учениях, равно разрушительных, поскольку утверждение добра одними порождает вражду и злобу у других.
И вот Фея сошла на Землю, чтобы внести красоту в мир, погрязший в пресловутой борьбе добра и зла. Время для нее оказалось крайне неблагоприятно. Но детство мое, я думаю, и ваше освещено ее посещением Земли.
- Земная женщина, а веришь - фея, - сказала Эста, глядя зачарованно на акварельный набросок. - Природа дала вам весь арсенал средств, чтобы вы овладели эстетикой света. Бесценный дар - творить саму жизнь во всех ее проявлениях. Но каково ваше предназначенье?
- Кажется, я понимаю, к чему вы подвигаете меня, - отвечал весьма серьезно Аристей. - К восхождению... Но я только этим и занят.
- О, да! Что суждено вам свершить, вы свершите.
- Эста! О чем ты? - рассмеялась Диана с изумлением.
- А что? - улыбнулась Эста. - Аристей-то меня понял.
Тот с важностью кивнул.