[38] по своим ягельникам, каждый охотник мнет тропу по знакомым с детства родовым распадкам. Иначе пересекутся следы, начнутся раздоры из-за ручьев и пастбищ — жди беды. Как делить зверя, которого загнала собака одного хозяина, а достигла пуля другого? Кому принадлежит кончан[39]? В чьем стаде она отелилась? Чей илкн[40] вырезан на ее ухе? Худо начинают говорить пастухи, злостью наполняется язык: «Почто твой бык моих хуркэ[41] отбил?» — «Твоя ката[42] сама в мое стадо прибежала, на моих ягельниках паслась. Значит, и приплод мой!»
Знает охотская и колымская тайга битвы между кочевыми родами. Много стрел было выпущено, многие из них попали в цель. Не хватало сил у оставшихся в живых выполнить обряд проводов в верхний мир — только самых знатных старост и родобоев клали на лабаз или привешивали в домовине к верхушкам деревьев. Торопились уйти с худого места живые люди, оставляли в спешке мертвых прямо в снегу — стычки происходили, как правило, в самое голодное время. Растаскивали кости по ущельям волки, росомахи, и непонятно было обеим враждующим сторонам — кто же оказался победителем? Особенно кровопролитно проходили войны между не связанными кровными узами людьми. Помня обиды вековой давности, они не проводили общих праздников. И даже в сытое время летованья, когда в устьях нерестовых рек добывали рыбу, лахтаков или выпаривали соль из морской воды, — тоже держались порознь.
Выборы в Советы, о которых с зимы были предупреждены кочевники района, собрали много людей тунгусов-эвенков, ламутов-эвенов, якутов, береговых орочей… Одни из них раскатывали на собаках с алыками[43], разукрашенными красным ситцем, другие не смогли сдержать тщеславия и расстояние в пятьдесят саженей между жилищами проезжали на пряговых оленях, обвешанных колокольцами и побрякушками. Каждый из таежников пристально присматривался к соседям. С добрыми ли оронами[44] пришел, привез ли дочь на выданье, много ли сыновей… Все нужно знать кочевнику, ведь близится лето — время свадеб. Свои глаза чужой язык не заменят.
Хотел все жилища обойти Коля — каждому нимэгнэдю[45] доброе слово сказать, каждому холнэдю[46] руку пожать, о здоровье спросить.
Окружила молодежь начальника пограничной комендатуры, впереди всех Солкондор:
— Микулайкан! Если согласен — скажи «да», если не согласен — скажи «нет». Эркаэсэмкан — кто он? На нашей срединной Сибир-земле кочует? Расскажи еще раз то, что говорил твой язык зимой, в пору студеных ветров.
Подумал Коля. Полюбовался на ребят и девчат, разгоряченных игрой, а теперь робеющих своей смелости. Обнял их за плечи:
— Айда чай пить, там и расскажу!
Пока дневальный засыпал заварку в огромный жестяной чайник, начальник комендатуры перелистал блокнотик. Заносил он туда эвенские и эвенкийские слова и присловья, которым обучался терпеливо и прилежно.
— Кимо, кимо кимонин! — начал он свой рассказ, как и приличествует человеку, с уст которого слетают мудрые слова. — Когда старейшины рода собираются на совет — это суглан. Когда много-много молодых бедняков собрались вместе из разных родов со всей тундры и тайги, чтобы прогнать энзе и родобоев, чтобы делать новую жизнь, — это эркаэсэм. То есть Российский Коммунистический Союз Молодежи!
Говорил пограничник, а сам подкладывал на стол сахару да подмигивал дневальному Грише Сутырину, когда пустел чайник.
— Как обгорелый пень держится на ниточке, так висит власть ваших родобоев, князьков и прочих богатеев. Кто много трудится в тайге ли, в стаде — тот и должен иметь добрых оронов, теплый дю, полный лабаз муки и ружье с патронами.
— О, пэктэрэвун, — завздыхали юноши.
Для каждого из них даже кремневка-турку являлась недостижимой мечтой. А уж ружье, заряжаемое патронами. О, за него купцы просят дюжину черноспинных хэгэп. Где взять их, если за еду и табак отдать не хватает? Сначала немножко не хватало, брал муку в долг — теперь так много, что считать устал…
Из числа комсомольцев-активистов Коля собрался формировать добровольный отряд обороны. Каждому добровольцу выдаст винтовку с патронами, а летом, когда прибудет пароход с грузами для комендатуры, и одежду.
На улице раздались выстрелы, в дежурку влетел Гриша Сутырин.
— Товарищ начальник, беспорядок отмечен. Стрельба началась со стороны, я извиняюсь, перепившегося туземного населения!
На ходу поправляя портупею, выскочил Коля из комендатуры. Навстречу попался человек в прелой меховщице, обвешанный бляшками и пучками тесемок из ровдуги. Широкое лицо его было абсолютно безучастным к разворачивающемуся на улице действу. Однако глазки сквозь узкие щелочки глядели пристально и цепко.
— Худо, начальник, ой худо! Солдат зови, пусть мало-мало порядок делают! Куда вода — туда и рыба. Пусть солдат стреляет — крабы уползут в норы, ибо когда вода схлынет — всегда обнажаются камни. Кимо, кимо кимоно!
Крупно шагая к лавке, многоярусным курятником возвышающейся на противоположном конце поселка, Коля обронил семенящему сбоку собеседнику:
— Работник культа?
— Моя добрый удаган[47], — ткнул тот в бляху посреди груди, изображавшую солнце.
Бляха неожиданно оборвалась и покатилась в снег. Шаман пнул ее, но потом подобрал и небрежно бросил за пазуху.
— Моя люди снег катает, хворь гоняет, анимди[48] не берет. Хеде-хогай!
Подпрыгнув с криком, словно в подтверждение своих слов, шаман побежал в сторону и исчез среди столпившихся, потрясающих оружием людей.
На секунду замер Коля, посмотрел озадаченно ему вслед. Затем решительно шагнул через порог кооперативной лавки.
Радостно размахивая руками, навстречу ему кинулся начальник кооперации Федоров. Его маленькие кривые ноги выплясывали, крупная голова качалась в такт.
— Какой добрый меха принесли! Ай, как любит охотник Советский власть!
— Кто разрешил продажу спирта? — угрюмо спросил начальник комендатуры. — Я ведь предупреждал!
Непонимающий взгляд уставил на него Федоров. Стянул с прилавка связку мехов, сунул к окну на свет.
— Гляди — сопсем темный соболь! Большой туха[49] государства получит! Станки, машин купит! Разве я худо сделал?
— Спирт убрать, — приказал Коля, прекрасно понимая, что превышает свои полномочия. — Коли начал торговлю — лавку не закрывать! Где твой подручный?
— Откуда знаю? — хитро осклабившись, развел руками Федоров. — Может, своя одьолуун[50] побежал. А может, ловит ночных ходоков с мохнатыми подошвами[51]? Худой человек ночью лабаз ломал, маленько муку, чай портил.
— Как сломал и попортил? — изумился Коля. — Я ж спрашивал у тебя — ты доложил, что все в порядке, товару много.
— Вчера много, сегодня словно балыксыт[52] с Верхней Колымы к морю иди. Пускай твой боец ружья стреляет, худой люди ищет!
Потупил глаза коопначальник, беспокойно теребит, мнет белыми руками шкурки. А на улице тем временем выстрелы все громче, шум толпы уже к самым дверям приблизился.
Распахнул крепкие тесовые створки Коля, нахмурил брови. С давних пор по Охотскому побережью тракт к северу и югу по Учге проходил. С малых лет прибрежные жители русский говор слышали. Для них он был языком исправника, что ясак собирал, языком казаков, которые меха на причащины из безъясачных выколачивали. Белобандиты по-русски говорили, когда подпаливали туземные чумы. Увидев русского солдата, поневоле замерла толпа. А он произнес негромко:
— Би долчимн[53], товарищи избиратели.
Вперед выпятился надутый старик Громов. Глазки его подозрительно слезились, руки на посохе дергались.
— Почто кэвэнкн[54] пирт даешь много, моя шибко мало? Его Уяганский род — безоленный люди, каждый зима кэнркин[55]. Би — родобой Громов, всегда богатый ясак Белый царь давал. Вот!
Он с гордостью выставил грудь и ткнул пальцем. Коля рассмотрел медальку с двумя профилями — один Николашки Романова, второй, должно быть, туземца, потому что в странной остроконечной шапке. «За усердную службу», — было начертано по окружности. Вот отчего не вник он в суть агитации зимой и почему поддался алкогольному опиуму. И сейчас его классовая враждебность прет наружу. Обратился Коля сразу ко всем:
— Прошу пройти на голосование, товарищи! Спирту вам не обещаю, а товары повседневного спроса будут — я об этом лично позабочусь.
Мелькнула в задних рядах фигура шамана. Тотчас оттуда раздались возгласы недовольства: «Ха-хик!» Закричал некто в низко надвинутой на лоб шапке:
— Не ладно! Твоя солдат мой кэндэ[56] кончал. Почто такой обида?
— Не могли наши бойцы такого допустить, — решительно заявил Коля.
— Таежный люди тоже не могли. Кэндэ мясо худой, вонючий. Такой дело хэнтэ[57] делал!
Дребезжащим голосом подхватил энзе Громов:
— Пирт нет, мука порченый! Зачем такой Хинмадяк Советты? Наша тайга суглан знает — его старейшина нимат[58] даст, мудрый слово скажет. Зачем сюда мои люди тропу топтали? Хотим американ-японец торговать!