Зента не обращала внимания на одни и те же лица, она вообще не замечала лиц, она видела только протянутые к ней руки и давала, давала в эти руки все что могла.
…Стали приезжать из других городов, все помещения до отказа уже были забиты людьми. Люди спали у батарей, под диванами, на лестницах — во всех углах, где только можно было найти свободное место. Получив деньги, кого-то посылали за вином и тут же их пропивали. В запале, вираже, в штопоре, в угаре и дыму пьянки вынесли, продали и пропили несколько лучших ковров. Под лестницей и в туалете с руганью играли в карты, несколько раз доходило до драк, кого-то пырнули ножом, кому-то сломали ребра. И тогда подавленный отставник-майор вызывал милицию и драчунов увозили.
Как-то к вечеру, когда Нина Лапсердак хотела сменить в туалете полотенца и положить мыло, ее пыталась изнасиловать пьяная картежная компания. Потрясенная, она пробралась в комнатку секретаря-корреспондента Иры У., и там две испуганные женщины забаррикадировались стульями и просидели безвылазно несколько дней.
Одна Зента не замечала ничего. Она спала в своем кабинете, не раздеваясь. Она не ела и не пила. Рядом, совсем рядом с собой она чувствовала незримое присутствие г-на Шульца и знала — он с ней, он ею доволен. Этого было достаточно, чтобы поддерживать в ней жизненную энергию. Чтобы глубокое горе, в котором она пребывала, оттеснялось другим чувством — горькой радостью. Она видела только протянутые к ней руки и давала, давала, без устали давала в эти руки все что могла.
Наконец она как бы очнулась. И прежде всего она почувствовала, что г-на Шульца рядом с ней нет. Еще было ощущение какого-то его остаточного тепла, и казалось, что он только что вышел. Ненадолго и недалеко. И скоро вернется. Зенте страшно захотелось есть.
Было еще очень рано. Она нажала кнопку звонка, но Нина Лапсердак на зов не пришла. Тогда Зента вышла из своего кабинета и пошла по комнатам “Благой вести”. То, что она увидела, ее потрясло. Все вокруг было поругано и разгромлено. Исчезли куда-то ее чудесные, мохнатые ковры, мебель сдвинута с мест и замызгана грязью, отовсюду к ней полз тяжелый и мерзкий запах — скисшего вина, пота, дешевого табака и зловонного перегара. По углам, куда ни глянь, вповалку спали какие-то отвратительные, неизвестные ей люди… От неожиданности такая всегда сдержанная Зента вскрикнула, в этот момент из-за дивана вылезла молодая женщина — опухшая, заспанная, со спутанными волосами и скособоченным, подбитым синяком глазом и, кутаясь в наброшенный прямо на голое тело мужской плащ, бросила Зенте:
— Ты, шавка… Потише нельзя?
И, шлепая босыми ногами по полу, побежала в туалет.
Зента с трудом выбралась на лестницу и через груды тел, по ступенькам стала пробираться в комнатку секретаря-корреспондента Иры У. Прямо перед дверью, громко свистя носом, уютно спал какой-то старичок в детском пальто.
Зента постучала.
— Кто? — спросила Нина Лапсердак.
— Я, — ответила Зента.
Нина Лапсердак открыла дверь, и Зента, перешагнув через старичка, шагнула в комнату.
— Что-нибудь поесть не найдется? — спросила Зента хмуро, вместо приветствия.
Ира У. протянула ей высохшую булочку.
Зента медленно жевала булочку и прислушивалась к своим ощущениям. Еле ощутимое тепло г-на Шульца, которое она чувствовала рядом с собой еще несколько минут назад, исчезло совершенно.
Г-н Шульц не вернулся. Прошло девять дней со дня его смерти.
Зента спокойно доела булочку, стряхнула крошки с ладоней и выпила стакан воды из графина. Две испуганные женщины — Нина Лапсердак и Ира У. — следили за каждым ее движением.
Потом Зента открыла дверь и разбудила старичка.
— Уже дают? — встрепенулся старичок.
— Нет, — ответила Зента. — Больше давать не будут.
— Ночью давали? — огорчился старичок.
— Ни ночью, ни днем! Больше не будет ничего! — и, ткнув пальчиком в его худенькое, цыплячье плечико, она решительно погнала его вниз. — Все! Все! Домой! Все идут домой! — Зента сняла с шеи шарфик и стала помахивать им, словно сметала пыль с лестницы. — Все идут домой!
Лестница ожила и зашевелилась.
Вид у Зенты был такой спокойный и решительный, а голос такой властный и шарфик в ее руке взлетал так непреклонно, что ей подчинились. Она прошлась по комнатам и выгнала оттуда — из углов, из-под столов, диванов и кресел — всех остальных. Сложнее всего пришлось в нижнем туалете, где несколько осоловевших после бессонной ночи забулдыг резались в карты. На Зенту и ее приказы они не обратили никакого внимания, словно ее и на свете не было, и только один, помоложе, протянул руку и ущипнул ее за ногу чуть выше колена. Тогда Зента открыла кран, подставила палец и пустила холодную струю прямо на них, лаконично добавив:
— Пошли в задницу!
…Три женщины потерянно ходили по разоренным комнатам… Позже Ира У. отправилась домой готовить обед своей вконец оголодавшей дочери, Нина Лапсердак принялась поливать высохшие цветы, а Зента погрузилась в созерцание… Она искала г-на Шульца. Но не находила его.
Тридцать один день потребовался для того, чтобы восстановить порядок — отлакировать полы, покрасить лестницы, поменять обивку на мебели. В комиссионном магазине Зента обнаружила свой самый любимый ковер — цвета молодой, свежей травы — и выкупила его почти за бесценок. Остальные недостающие ковры пришлось покупать заново.
В конце сорокового дня после смерти г-на Шульца г-н Шульц ей позвонил.
— Это вы, г-н Шульц? — спросила Зента.
— Мне бы хотелось с тобой встретиться, — сказал г-н Шульц.
— Конечно, г-н Шульц. Вы же знаете, что я буду счастлива.
— Я жду тебя в “Голубом парусе”. Ты знаешь, где это?
— Знаю.
— Это недалеко. Собирайся и приходи. Без свидетелей.
— Я понимаю, г-н Шульц.
— Отлично. Я жду.
Зента поднялась к себе и переоделась. Она надела свой лучший костюм и туфли на высоких каблуках. Ходить на таких каблуках ей, привыкшей шагать широко и твердо, по-мужски, было трудно, поэтому она надевала их в самые торжественные минуты своей жизни. Расческой она чуть взбила свои коротко стриженные волосы и чуть подкрасила губы. Делала она это с чувством глубокого счастья, трепета и волнения, скорее для себя, чтобы самой с собой отметить важность происходящего, а не для г-на Шульца, прекрасно понимая, что для него ничего внешнего, связанного с ней, не существует. Затем Зента отменила два деловых свидания и вышла за двери “Благой вести”. От “Благой вести” до кафе “Голубой парус” было не больше семи минут ходьбы, учитывая даже такую помеху, как ее гигантские, непривычные каблуки. Но из предусмотрительности Зента пошла совсем в другую сторону и, прежде чем направиться непосредственно в “Голубой парус”, сделала небольшой крюк.
“Голубой парус” был небольшим кафе на шесть столиков. Посетителей почти не было, за стойкой скучал рослый бармен, а не занятая работой официантка болтала по телефону. Зента уверенно направилась в самый затемненный угол, к самому потаенному столику. Там, повернувшись спиной к выходу, и сидел г-н Шульц…
Зента села напротив. Минуту они молчали. Г-н Шульц выглядел точно так же, как и тогда, когда совсем юной, страшно волнуясь и четко осознавая, что она хочет работать именно там и только там, жить не для себя, не как большинство ее одноклассниц, выплывающих в море жизни, ведомых главным своим инстинктом — стремлением к зачатию, стояла она перед дверями Центрального офиса “Благой вести”. Г-н Шульц был тщательно выбрит, в идеально сидящем на нем сером костюме. Светлые, почти прозрачные его глаза словно смотрели и не смотрели на Зенту… Зента знала, что он видит ее насквозь, она собралась и сосредоточилась, отгоняя от себя все мелкие и суетные мысли, которые могли случайно залететь в голову. Впрочем, это было излишне. Г-н Шульц любил Зенту и не был мелочен. Он положил на ее руку свою. Его ладонь была сухой, живой и теплой. На какую-то долю секунды в душе Зенты шевельнулась надежда.
Но г-н Шульц сказал:
— Я хочу проститься с тобой, детка… Скоро я уйду еще дальше, общаться с тобой мне будет труднее…
Зента не сдержалась и всхлипнула.
Подошла официантка и вопросительно посмотрела на Зенту. Подходя к ней, она немного отклонилась в сторону, чтобы не задеть г-на Шульца. О! Каким близким и материальным он был!
— Что будете? — спросила Зенту официантка.
— Я бы выпил с тобой вина, — сказал г-н Шульц. — Вина или шампанского.
— Шампанского, — сказала Зента.
— Я не могу сказать, что мне весело, детка, — сказал г-н Шульц, пригубив шампанское. — Я ко всему здесь привык — и к хорошему, и к плохому. Расставаться всегда тяжело… Я бы хотел, чтобы ты знала, что я всегда буду с тобой. Даже когда буду очень далеко.
Зента опять всхлипнула, но г-н Шульц сделал вид, что этого не заметил.
— Детка, — сказал г-н Шульц, — тебе достался тяжелый участок работы, но я не мог поступить иначе. Если бы я еще подержал тебя в тепличных условиях, ты бы не пережила наше расставание. Тебе надо было адаптироваться, узнать, что такое жизнь, и научиться выживать одной, — г-н Шульц помолчал. — Скоро тебя опять ждут испытания. Другое дело, неизвестно, что для нас легче — испытания, это напряжение материи, — или безжизненная пустота. Ты справилась с пустотой, ты справишься с испытаниями. Главное, совершай попытки. Если из множества одна удается, есть смысл их совершать. Ты же понимаешь, реальность — это результат, а результат — это совокупность удавшихся попыток, — и г-н Шульц улыбнулся. И сказал:
— ХР?
— ХР, — ответила Зента.
В кафе все еще было безлюдно. Официантка искоса посматривала на Зенту, и Зенте казалось, что она прислушивается.
Г-н Шульц вышел из кафе вместе с Зентой. Он еще раз взял ее руку и немного подержал, а потом повернулся и быстро пошел по улице. Зента ясно видела, как его стройный силуэт в развевающемся на ветру плаще вдруг исчез, как будто г-н Шульц завернул за угол. Но Зента хорошо знала, что никакого угла там нет.