ами, как будто некий ритуал выполняла (так впоследствии она передавала мне квартирную плату в долларах от мадам Литли), а я вынимал те рубли из конверта и отдавал их ей же. Клер догадывалась о моих терзаниях. «Дед хочет, чтобы ты закончил свою книгу», – сказала мне она однажды. Может быть, он хочет выдать внучку за признанного все-таки автора книги, когда книга выйдет в свет? Так думать было удобно, и я остановился на этой мысли, не задаваясь даже вопросом, какой это дед передает мне деньги.
С тех пор как Фавст Епифанович воротился на Святую Русь, сняв с плеч доктора Фауста бремя бессмертия и возложив его на свои могучие плечи (не был ли Фавст среди студентов, прощающихся с Фаустом и внимающих его последнему слову накануне последней страшной ночи?). Фавсту на Руси сопутствует слух об эликсире бессмертия, который у него есть. (Кстати, уже тогда избранные понимали, что эликсир не ограничивается фиалом, где он содержится, не убывая от употребления; эликсир не обязательно пьется, но и впрыскивается, а главное, эликсир – это также рецепт его изготовления, возможного лишь при участии духов, лучше не говорить каких.) Слух этот на Руси распространяется не вслух (опять плохой каламбур, но иначе не скажешь). Этикетная или сакральная древнерусская словесность предпочла бы обойтись без самого слова «эликсир» именно потому, что это слово было ей знакомо; не лучше ли сказать «зелье», а «эликсир» или «бальзам» лишь писать, не произнося магические словеса всуе? Царь Иван Васильевич, которого скоро назовут Грозным, при всей своей склонности к удальству и озорству, нередко кровопролитному и непристойному, был охоч и до книжного учения, не чураясь и Великого Искусства, именуемого по-латыни Ars Magna. Царь был пытлив, а пытливость при неограниченной власти дает возможность ставить эксперименты, которые вызывают ужас утех, над кем они ставятся, и то, что подданным представляется террором, с точки зрения властителя, не выходит за рамки эксперимента. Фаустовское стремление мыслить элементы весьма и весьма не чуждо Ивану Грозному Тяга к элементам начинается для него с ядов (что может быть элементарнее?). Яды играют огромную роль в его личной жизни, по его мнению, а если таково мнение самодержца, значит, так оно и есть. Иван Васильевич уверен, что его первая жена Анастасия изведена ядом (не следует ли это понимать шире: если отравлена Анастасия, чье имя означает «Воскресение», не отравлено ли для царя само воскресение мертвых, и не отсюда ли странные то ли благочестивые, то ли кощунственные церковные службы, которые он совершает с опричниками?). Иван Васильевич прямо обвиняет в смерти Анастасии князя Курбского с его единомышленниками, то есть высшую русскую знать: «А и з женою вы меня про что разлучили? Только бы вы у меня не отняли юницы моея, ино бы Кроновы жертвы не было». В Кроновой жертве усматривают иногда содомский грех, творимый царем с Федором Басмановым, но не соотносится ли Кронова жертва и с философским эросом Платона, прельщающим царя, когда у него отняли «юницу», сиречь Анастасию, сиречь Воскресение? Иван остро чувствует свою смертность, «адамов грех», от которого царь не избавлен: «аще бо и порфиру ношу». Скрываясь под псевдонимом Парфений Уродивый, царь обличает смрадную телесность, и ангел для него смертоносный: «Людие божии благочестнии и вся племена земьстии, егда видите смертное тело на земли повержено и вонею объято – помолитеся ко ангелу смертоносному о мне да ведет душу мою в тихое пристанище». Вполне фаустовское противопоставление: «Смертное тело на земле повержено и вонею объято» и душа, которую смертоносный ангел ведет в тихое пристанище, тело дурного христианина, душа христианина доброго. Но Иван полагал, что и вторая жена его Мария Темрюковна отравлена (в семьях Темркжовых-Темляковых и Трояновых сохранились об этом предания). Страх перед отравлением, вообще перед насильственной смертью заводит царя так далеко, что он готов просить у королевы Елизаветы Английской убежище для себя со всем своим родом. Против всего русского народа царь выдвигает обвинение в том, что этот народ никогда не любил царских предков (каких царских предков царь на самом деле имеет в виду?). В это же время Иван приближает к себе немецкого (голландского?) лекаря Елисея Бомелия, «лютого волхва». Это тоже фигура фаустовского типа, так сказать, Лжефауст, которому Мефистофель служит, потому что он сам служит Мефистофелю. Елисей Бомелий был мастером отравлений, употребляя яды против тех, кто, по мнению царя, злоумышлял против него, и неудивительно, что царь самого Елисея Бомелия велел заживо изжарить на гигантском вертеле; поджариваясь, лютый волхв назвал множество имен; подозреваю, что он выкрикнул имя Faust (на немецкий лад), что и было учтено, когда смертный приговор выносился Фавсту.
Царю Ивану угрожали и мерещились яды (страх перед ядом – не худшая ли отрава?), Фавст находил для ядов противоядия не только в снадобьях, но и во внутреннем мире царя. Такие противоядия вырабатывались в ходе бесед с глазу на глаз. Не к этим ли беседам восходит царский псевдоним Парфений Уродивый, которым подписано и «Послание неизвестному против люторов. Творение Парфения Уродивого». Парфений значит «Девственник». Так царь Иван назвал себя, вступая в четвертый брак, а Парфений Уродивый выступает против тех, кто женится после смерти жены. В этом его юродство (Уродивый – Юродивый). Не знаю, стоит ли употреблять слово «амбивалентность», когда «юродство» и точнее и шире. Владимир Карпец предлагал мне перевести имя Кретьен де Труа как Юродивый Троянец. Иван же Грозный – Юродивый Девственник, женившийся семь раз. Если не Юродивого Троянца, то другие рыцарские романы Юродивый Девственник (не Троянец ли?) тоже читывал.
«Где ли Екати темные и страшные мечты, и Трофиниева по земли играния и волшвения?» – цитирует Иван Грозный Григория Богослова в первом послании Курбскому, но цитата эта читается как собственный вопрос царя Ивана, в ней слышится его собственный голос, напоминающий тайные беседы, а в них, кроме Курбского, наверняка участвовал и Фавст Темные и страшные мечты Гекаты были сокровенной областью Фавста (не говорили ли в свое время о фавстовщине, как теперь говорят о чудотворцевщине?). Фавст знал толк и в дионисийстве: «И Дионисия и стегну болящая и без времени рождения, яко же другоицы глава прежде; и фивеем безумие, сего почитающи и Семелию моления покланяема, и макидонским юношам сгружаемым ранами имиже почитается богиня». Не из области ли тех македонских юношей, стружаемых ранами, брала свое начало Македоница, она же Таитянка? Гласы и плища и плясания не пожелает ли повторить сам царь Иван Васильевич со своими опричниками, чье прозвание «кромешники» прямо напоминает древние оргии? Но Фавсту принадлежит и магическая острота «опричник-порченик», и одной такой остроты было достаточно для смертного приговора и мучительной казни. Фавст едва ли культивировал древние оргиастические культы при царском дворе, скорее он лечил подобное подобным. Испытанным противоядием для царя была шахматная игра, в которую вовлек его Фавст. В толковании Фавста шахматы означали притчу о царе (короле) в истории. Король проигрывает, потерпев мат, когда ему некуда отступить, а когда король выигрывает, ему некуда ступить, так как игра закончена и фигуры убраны с доски. Так что государь всегда не у дел, но без него в истории делать нечего. Все в истории совершается ради государя, но король терпит мат, отрекается от престола, когда начинает действовать. Так Иван Грозный дважды терпел мат, отрекаясь от престола: в 1564 году, когда он уехал в Александровскую слободу, и в 1575 году, когда он посадил на московский престол поддельного государя Симеона Бекбулатовича, но всякий раз, отрекаясь от престола, царь начинал действовать, нарушая правила царской игры, что королю не подобает, как свидетельствуют шахматы: король правит одним своим присутствием. Отсюда предание о «праздных королях» Меровингах, чье сакральное звание было клеветнически переосмыслено: король празден, пока он не делает зла, а когда он делает зло, он больше не король. Из праздных королей в романе «Айвенго» Черный Рыцарь, «Le Noir Faineant», он же Ричард Львиное Сердце, Plantard, Пылающий Отпрыск; того же происхождения в русской литературе Илья Голубиное Сердце, тезка Ильи Муромца, хоть и Обломов.
Как известно, Иван Грозный умер за шахматной доской. Уже первое отречение от престола едва не стоило Ивану жизни. Из Александровской слободы царь вернулся тяжело больным. Приближенные не все узнавали его. В тридцать два года царь почти совершенно облысел. Диагноз его болезни затруднителен даже с точки зрения нынешней медицины. Право же, тогдашняя хворь царя походила на опасное отравление. Что же такое иначе умножение струпий телесных и душевных, на которое жалуется царь? Нет сомнений, что страх перед отравлением определяет в хворях Ивана Грозного многое: вопрос в том, вызван ли этот страх пережитым отравлением, или от страха перед отравлением происходят все его симптомы, включая смерть? От яда, вызывающего струпья телесные и душевные, требовались, как сказано, соответствующие противоядия, одним из которых, как полагал Фавст, была игра в шахматы, развлекающая и предостерегающая. Предположим, Фавст вылечил Ивана Васильевича после его возвращения из Александровской слободы эликсирами и шахматами, а через двадцать лет на царя нападает подобная же хворь, тело его пухнет, и вокруг шушукаются об отравлении, и царь при смерти расставляет шахматные фигуры; не помогут ли они ему, как помогли когда-то, не сядет ли напротив него лекарь, пользовавший царя от хвори и отравы, хоть лекарю царь велел отрубить голову полгода назад, но не для того ли отрубали ему голову, чтобы он воротился столовой на плечах, а если голова не вернулась к нему на плечи и Фавст не вернулся к царю, значит, царь так устал, что обезглавил самого себя, оставив себе голову на плечах лишь для виду.
Приговаривая Фавста к обезглавливанию, царь Иван Васильевич испытывал эликсир бессмертия, о котором наверняка слыхал не от самого ли Фавста? Умрет ли на плахе обезглавленный, если он выпил эликсир? Не прирастет ли тут же голова к его туловищу? Если не прирастет, то какой же это эликсир бессмертия? Тогда Фавст – обманщик. А если прирастет, значит, Фавст – изменник: как он смел отказать царю в этом эликсире, чтобы навсегда исцелить царя от страха отравления и от самой смерти, чтобы на престоле сидел Бессмертный.