бежит, чтоб выпросить шеврон,
он сам одаривает ближних
оставшимся сухим пайком,
из топора он варит кашу,
из АКМ – простые щи,
вина целительную чашу
он сможет сделать из воды.
И то измена, то засада
живут под полною луной,
ведь их эльфийская армада
вся перешла на волчий вой.
««Свобода приходит, Нагайна…»
«Свобода приходит, Нагайна, —
шипел слизеринец змее, —
поедем с тобой на Украйну —
и примем участье в войне!
Я думал, что маглы – проблема
(пожечь их – всего-то делов!),
но есть за Украиной где-то
страна вековечных лесов:
там бродят чудовища жуткие,
что кормятся в топях болот,
схлестнуться с ним – не шутка и
не самый смешной анекдот.
Они так пахучи и гадки,
что чахнет под ними земля:
где были поля и лужайки,
теперь лишь гнилая трава…
Вот чудища вышли на Киев —
и нету спасенья от них!
В Херсоне дементоры гибнут
от взятия Счастия, и
драконы сховались за Днепром —
поди их попробуй достань, —
измазаны сажей и пеплом,
на крыльях набито “Рязань”…
Какое дикарство, Нагайна!
Не в силах я больше смотреть,
как вражии танки сминают
бойцов, пожирающих смерть.
Магический мир наш поломан,
свобода превыше всего —
наденем военную форму,
поедем на харьковский фронт!
Я чувствую мора поветрие —
как сладостно пахнет наш мир,
а с ним и душок незалежности,
и смрад человечьих могил».
………………………………………………
Под Харьковом взяли нацистов.
Один – со змеёй на спине —
шипел, будто он слизеринец…
На деле британец вообще.
Зовут его Джоном иль Стивом.
Дурашик какой-то, и всё.
Был снайпером. Скольких убил он,
узнаем. У нас – запоёт.
Скрывать что от нас бесполезно —
любой восстановим пробел.
А после – под суд, там железно:
наёмник – так, значит, расстрел.
«Снова в моде хаки и оливковый…»
Снова в моде хаки и оливковый,
кобура да смелые стихи —
Гумилёв идёт сквозь повилику и
топчет пустоцветы-сорняки.
Он свернёт направо – вспыхнут розы,
налево – колокольчики звенят;
а когда устанет, разобьётся оземь —
чтобы распустился райский сад.
Там он встретит донну Анну,
у которой на руках змея:
«Одуванчик, – скажет, – я всё знаю…
Знаю и не ведаю стыда».
«Как много женщин на войне…»
Как много женщин на войне —
замужних, незамужних, вдовых —
в глухом тылу, на передке,
среди отпетых военкоров.
Я знаю двух иль трёх из них
(а может, кажется, что знаю):
они из гильз пьют чистый спирт,
глазами яростно стреляют
и верят, что печаль светла,
а смерть —
что снег на выходе из бани —
готова каждого принять
и вряд ли как-нибудь обманет.
От них такой исходит жар
(но не соблазна – а любви),
что каждый раненый солдат
уверен – могут исцелить…
И исцеляют парой фраз,
глотком воды из битой фляжки
и осознаньем, что душа
ещё способна трепыхаться…
Как много их – почти святых —
идёт безропотно за теми,
кто в снег бросается живым
и воскресает непременно…
«Мы как берёзовые листья…»
«Девушка пела в церковном хоре…»
Мы как берёзовые листья:
подует ветер – сразу рябь…
И август патиной налипнет
на белый окоём зрачка.
Что был, что не был – видно небу,
лишь небу, только и всего,
а девушка спевала требу
о жизни малой и большой,
и, значит, девушка была,
и, значит, будет вечно,
а мы сгорим с тобой дотла,
исполнив тем священнодейство.
И будет рябь, и ветер будет,
берёзовые листья опадут:
со смертью тут у нас не шутят,
со смертью до́ смерти живут.
Пётр Деревянко
«И будут города в руинах…»
И будут города в руинах,
И люди с горем – пополам.
И будет смерть в чужих квартирах
Блуждать и шарить по углам.
Хватать и жрать кого попало —
Кто не успел, кто поспешил.
По чёрным, выжженным провалам
И на любые этажи…
Где жизнь, как тонкий лист измятый,
Как потерявшийся щенок,
Поджав израненные лапы,
Скулит в бетонный потолок.
Андрей Добрынин
«Молчат скворцы в лесополосе…»
Молчат скворцы в лесополосе,
Хоть солнечный день встаёт,
Но вместо них на пустом шоссе
Щёлкает пулемёт.
Смолк пулемёт, когда опустел
Разбитый блокпост вдали,
Видел танкист, как несколько тел
Мятежники унесли.
Нашли солдаты приз небольшой
В разбитом вражьем гнезде:
Бутылки с водой, и сумки с едой,
И брызги крови везде.
Как хорошо, что сбежал народ
С этого блокпоста!
А кровь внутрь сумок не попадёт —
Она чересчур густа.
А значит – щедро смочив слюной,
Спокойно кушай, дружок,
Положенный в сумку чужой женой
Поджаристый пирожок.
Похваливай эту тётку в душе —
Умеет стряпать она,
Хоть, кажется, мужу её уже
Еда совсем не нужна.
«Так тихо, безумно тихо…»
Так тихо, безумно тихо,
Но знает весь городок:
Кружит над степью донецкой
Безмолвная птица – Рок.
Она задевает когтем
Остывшей темени твердь
И высекает искры,
И каждая значит смерть.
И каждая искра знает,
Куда ей надо колоть,
Чтоб сделать из человека
Немую мёртвую плоть.
Под вечер увидеть брата
Тебе ещё довелось,
Коснуться тёплой ладони,
Щеки и мягких волос.
Но утро стянет со степи
Туманы, как медсестра,
И небу твой брат предстанет,
Убитый ещё вчера.
И вверх устремлён упорно
Стеклянный его зрачок,
Как будто он в небе видит
Тебе невидимый Рок.
В издёвке высокомерной
Кривятся трупа черты,
Ведь он не боится Рока —
Не бойся его и ты.
За смертью идёт победа:
Молитву прочтёт стрелок —
И с рёвом рушится в реку
Проклятая птица – Рок.
«Молчите, люди, всё в порядке…»
Молчите, люди, всё в порядке,
Освободители пришли,
Пусть вылетают из посадки
Стальные звонкие шмели.
Они прокусывают вены,
Со стуком пробивают плоть,
Но так карает за измену
Баптистский, пасторский господь.
Пусть он величием не вышел,
Пусть мокрогуб и узколоб,
Однако плач надрывный слышен
Из дома, где поставлен гроб.
Убит какой-то местный житель —
И, вслушиваясь в каждый стон,
Ликует бог-освободитель,
Ведь это значит – жив закон.
Закон, в котором говорится,
Кто в мире плох, а кто хорош,
Которым мир освободится
От тех, чьи мненья – смрад и ложь.
И жёны плачут над гробами,
И всё грозней шмели жужжат,
И лысый бог, жуя губами,
Бросает в бой своих солдат.
Бог пасторов смакует стоны,
Находит вкус в моих слезах,
Но верю, Боже Гедеона,
Что Ты не дремлешь в небесах.
Простые городки и сёла
Дадут невиданную рать,
И вылетят из ружей пчёлы,
Чтоб мёд сражения собрать.
И те, кто шёл сюда во славе,
О правоте своей трубя,
Падут в степи на переправе,
Друг друга в ужасе топя.
Падёт их мощь и не воскреснет,
И в тростнике степных проток,
Затоптанный толпой, исчезнет
Плешивый пасторский божок.
«Мы ничего не претерпели…»
Мы ничего не претерпели,
А те, что претерпели много,
Бредут под раскалённым солнцем
И просят хлеба ради Бога,
А впереди – лишь бесприютность,
Лишь бесконечная дорога.
Всё было: авиаудары,
Сирены, страхи, артналёты,
Был враг, который ненавидел,
Враг с кровью чёрной, как болото,
И со стеклянными глазами
Озлобленного идиота.
Выхаркивали сталь орудья,
А враг хрипел: «Подбавьте жару!» —
И сталь врывалась через окна
В больницы, магазины, бары,
И с грохотом стальные птицы
Расклёвывали тротуары.
И пушки били, били, били