Все эти долгие недели,
И люди хоронили мёртвых,
Но не сдавались – даже пели.
Пойми, что по сравненью с ними
Мы ничего не претерпели.
А враг стеклянными глазами
Детей выискивал повсюду,
И люди с плачем покидали
Жильё, и мебель, и посуду,
И выходили на дорогу,
Не ведая, к добру иль к худу.
Дорога позволяла только
От верной смерти оторваться,
А враг бесился – не хотелось
Ему с добычей расставаться.
Пойми: на свете мало места,
Где люди могут укрываться.
Пойми: углы чужие часто
Бывают холоднее склепа,
Бывает часто горше жёлчи
Краюха дарового хлеба;
Пойми и то, что ты полжизни
Прожил безрадостно и слепо,
И только через состраданье
Ты сам себе откроешь небо.
«Закатные ложатся тени…»
Закатные ложатся тени
По льду и снегу февраля,
И мнится, что в оцепененье
Лежит бессмысленно земля.
Но с юга гром военной силы
Докатывается сюда —
И набухают в почве жилы,
И отступают холода.
Орудия и миномёты
В степи сжигают всё дотла,
А здесь подснежные пустоты
Растут от этого тепла.
И струйки тёмные, тугие,
Журча, сбегаются в овраг.
Случаются года благие,
Когда весна приходит так,
Когда через войну приходит
То, что готовилось уже
И много месяцев – в природе,
И много лет – в людской душе.
«Тёплые, мягкие люди, нажми – и кровь потечёт…»
Тёплые, мягкие люди, нажми – и кровь потечёт,
Но это не просто люди, а боевой расчёт.
Грязные, закопчённые железные короба,
Но это не просто танки – это твоя Судьба.
В осатаневшем мире никто не внемлет тебе,
А значит, надо прибегнуть к танкам, то есть к Судьбе,
Хоть это совсем непросто, хоть стынет сердце в груди,
Когда лейтенант сержанту командует: «Заводи».
В этом жестоком мире способов много есть,
Чтобы тебе пришельцы сумели на шею сесть,
Вопят певцы и актёры: «Смирись, а не то беда!» —
С глупцами это проходит, но с танками – никогда.
Тёплые, мягкие люди в танковом коробу,
Но именно их движенья и предрешают Судьбу,
Именно их движений слушается снаряд,
Который пришельцев из ада швыряет обратно в ад.
Тёплые, мягкие люди, братья и сыновья,
Спешат в железной колонне на берег небытия,
Чтоб там наконец решилось – жить нам или тонуть,
И ангелы-вертолёты им расчищают путь.
«В Мариуполе русские воины…»
В Мариуполе русские воины
У шайтанов отбили дома,
И выходят на улицу граждане,
И весна их волнует весьма.
Не даются слова благодарности,
И лишь хочется в небе парить.
Вдруг старушка с котлом появляется,
Чтоб на улице супчик сварить.
Сбитых веток валяется множество —
Все бросаются их собирать.
Небо чистое, супчик на улице —
Неожиданная благодать.
И кресты во дворе появившихся
Сразу нескольких скромных могил,
Как положено в день Благовещенья,
Обещают здоровья и сил.
Обещают они покровительство
Русским людям буквально во всём,
А в промзоне архангел воюющий
То и дело гремит копиём.
Анна Долгарева
«Спрячу секретик, отрою после войны…»
Спрячу секретик, отрою после войны.
Будет цветок земляники под Лисичанском,
Гильза, обрывок бинта, отражение луны.
Маленьким, маленьким будет – а станет гигантским.
Вот они, эти секретики: ссадина, шрам,
После войны откроем, посмотрим, вспомним.
Только они откроются больше не нам —
Тем, кем мы станем в отрочестве нашем бездомном.
«Посудить по признакам по внешним…»
Посудить по признакам по внешним —
Время лета, радости и мира.
Белое сухое и черешня.
В батальоне сняли командира.
Это не конец всему, конечно.
Просто мы любили командира.
Белое сухое и черешня.
Мирная московская квартира.
Просто я вернусь туда, в сухое,
В выжженное, жёлтое, степное.
Пела девочка в церковном хоре.
Вычищали сукровицу с гноем.
Как там всё при новом командире?
Я хотела счастья и ребёнка.
Девочка считала: три, четыре,
Прыгала по классикам к воронке.
Поэма конца(невыдуманная история одной военной корреспондентки)
1. «Если бы две недели назад…»
Если бы две недели назад
случайный осколок прилетел в мою рыжую голову
в поселке шахты Трудовская (ДНР)
или на позициях ЛНР под Славяносербском,
моя этическая позиция
осталась бы безукоризненной.
Быть на стороне слабого —
так нас учили буквари,
так нас учили мама и папа
и вся великая русская литература.
Семь лет я была с теми, кого бомбили,
семь лет я воевала за них с целым миром
и особенно с собственными штабными.
Как же мне не остаться с ними?
Я родилась и выросла в Харькове,
я не разговариваю с собственным братом с 2014 года.
Я даже родителей прошу не упоминать его в разговорах.
Я – с теми, кого бомбили.
Мой брат – с теми, кто их бомбил.
Так вот будет: я приеду с походным рюкзаком на плечах,
пройду по двору, где семь лет не была,
где не надеялась уже побывать при жизни,
сяду на лавочку перед окнами,
из которых будет пахнуть жареной картошкой,
и сердце моё станет огромным и жарким.
И разорвётся.
2. «На границе с зоной боевых действий…»
На границе с зоной боевых действий,
рядом с танками, самими могучими в мире,
я сижу на съемной квартире,
я считаю: «раз – и, два – и, три – и, четыре»,
песня лейся да знамя взвейся.
Я думаю про девочку, инвалида из Киева,
она написала: «Ты мне сегодня снилась,
я жду тебя в гости».
Я помню, как льётся кровь, отрываются ноги, ломаются кости,
эта память мне всё нутро выела.
Я видела это под Луганском и под Донецком в степи рыжей.
Я думаю: «Выживите».
Я молюсь за русского офицера,
за украинского призывника.
Эта хрупкая моя вера
никого не спасла пока.
Я сижу, прижавшись спиной к батарее.
Пусть всё закончится побыстрее.
Выключается свет.
Ночь будет чудищ полна.
Но права моя страна или нет —
это моя страна.
3. «Выживи, мама, мама моя Россия…»
Выживи, мама, мама моя Россия,
Выживи, папа, папа мой город сивый.
Жили, дружили, пили да не тужили.
Выживи, Тоха, с которым мы вместе жили.
В две тыщи десятом жизнь дала трещину —
Я из Харькова в Киев переехала на Троещину.
Так пила, что заработала панкреатит.
Самолёт, самолёт, посмотри, летит.
В двенадцатом уехала в Питер,
В пятнадцатом сделалась невъездной.
Что происходит этой ранней весной?
Хлеб на столах – это мы-то жали и сеяли.
Выживи, мама, мама моя Расея.
Эх, наступает ночь, тревожное небо.
Как там белая хата, садок вышнэвый?
Кто меня предал-продал властям Украйны —
Не умирай, падла, не умирай-на.
Братцы да сёстры, сгоревшее поколение,
Кто там вместо Бандеры вешает Ленина?
Ночь наступает, времени очень мало.
Выживи, мама, Русь моя, мама, мама.
4. «Люблю тебя…»
Люблю тебя
Люблю тебя
Береги себя
Давно не писала так часто
Знакомым и незнакомым
Не выходи из комнаты не совершай ошибку
Собери документы
Заряди телефон и пауэрбанки
Если уезжаешь то не бросай кота
Люблю тебя
Люблю тебя
Пусть выживут друг и враг
Те кто пишет «мы вас ждём —
Аничку и Россию»
Те кто пишет «умри ватная дрянь
Никакая ты нам не Аничка
Русский ты оккупант»
Пусть выживут
Ночь
подбитой техники больше не видно
Я русская
И мне за это не стыдно
5. «Что-то горчит под ложечкой да щекочется…»
Что-то горчит под ложечкой да щекочется.
Степь, не кончается степь, никогда не кончится.
Русская степь, небеса, украинская степь —
Жизнь-то прожить, да их перейти не успеть.
Русская степь в украинскую перейдёт,
Водка, горилка, сало, глубинный народ.
Помнишь, тут были, пили, друг друга любили,
На солнце сгорели, домой добрались еле-еле?
Русские степи, комок перекати-поля,
И камуфляж у нас разных цветов, но до боли
Помню большие звёзды в степи под Херсоном,
На окружной, над городом мирным, сонным.
6. «В Харькове…»
В Харькове
я росла.
В Харькове мы играли:
в мушкетеров,
в Робина Гуда,
в уличные бои.
Кричат сирены, их голоса из стали
взрезают улицы, парки, дворы мои.
Детство моё
никогда уже не настанет.
Город моего детства превращается в Готэм.
– Я буду русских встречать с цветами,
– Я буду русских встречать с пулемётом.
Кем я вернусь в этот город?
Через какие пройду горнила?
Триколор у меня на груди – мишень для бывшей подружки.
По нашим старым кафешкам стреляют пушки.
Я любила играть в войнушку, очень любила.
Я никогда не вернусь с этой войнушки.
7. «Первого марта, на шестой день войны…»
Первого марта, на шестой день войны
В одном одесском дворе расстреляли кошек.
Наверное, сдали нервы.
Да, у многих сдают нервы.
Может, кошки мяукали с рязанским акцентом
Или сидели не на бордюре, а на поребрике,
Но их расстреляли.
– Рыжего, – говорит, —
мы хотели домой забрать, но не успели.
Серая Жопь носила котят.
Дин был маленький,
Я хоронила его в своём платке.
В этом месте я,
Видевшая столько человеческих трупов,
Что хватит на деревенское кладбище,
Спряталась под одеяло.
Накрылась им с головой
И долго повторяла:
«Теперь я живу в этом домике».
8. «бессмысленно заклиная остаться людьми…»
бессмысленно заклиная остаться людьми,
в крайнем случае, становясь котом, но не прочим зверем,
я
сшиваю
раздробленный
мир —
нет ничего кровавее и грязнее.
но я тут буду стоять со своими стихами, ныть
о гуманизме посреди городов выжженных.
в шесть часов вечера после войны
я не выживу.
я утверждаю, что значат что-то слова,
я утверждаю, что значит что-то любовь.
русская моя рыжая голова,
русская моя красная кровь.
вот такая, блин, музыка, такая война,
делу – время, потерям – счёт.
слушай, ну если хочешь – меня проклинай,
только меня, а не кого-то ещё.
9. «А помните, были девочки-фигуристки…»
А помните, были девочки-фигуристки.
Помните, как они надо льдом взлетали.
А потом применили летальное.
По Донецку, Горловке, Харькову,
От людей – окровавленные огрызки,
И вороны каркают.
А девочки танцевали,
Выгибались руки в идеальном овале,
Земля отзывала своё притяжение.
А потом побагровела и порыжела,
И ничего не значат теперь эти танцы.
И мои стихи ничего не значат,
Раз никого не спасли.
Говорю: «Останься в живых, останься,
Как же я буду иначе
Среди искалеченной этой земли?»
В трубке гудки
Связь пытаются выловить.
Но ведь танцевали же.
Танцевали?
Было ведь?
10. «В три часа ночи…»
В три часа ночи,
Сидя в зелёной машине
С «Никоном» и блокнотом,
Стукаясь головой о дверь,
Я вспомнила «пазик»
В Кировске, ЛНР.
Это была запасная машина на штабе,
Ровно так же тряслась на ухабах.
Ещё я вспомнила,
Как летней ночью ехала с Лёшей «Добрым»,
Комбатом «Призрака»,
На «Ниве» через летнюю степь во тьме.
Гремели прилёты, стрекотали сверчки,
Лёша включил музыку из аниме.
Я тогда была моложе,
Наверное, лет на двести.
Мы воевали
Против армии.
С говном и ветками.
Нас убивали,
А в штабе запрещали ответку.
Было совершенно понятно, что правда за нами,
Хоть нас и мало.
Лёшу, кстати, похоронили в Алчевске.
Я не была у него на могиле.
Я вообще не хожу на могилы —
Как-то их многовато стало.
И вот сейчас,
Когда линия фронта
Легла прямо через меня,
Я поняла, что чувствовала Ева,
Рай на яблоко обменяв.
И я пишу людям, которых знаю давно и недавно,
Телеграфные строчки:
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Не умри, пожалуйста.
Не сегодня.
Не этой ночью.