Схерали, говорит, они герои,
Они ж там – из окопа не успели.
А это я захлёбываюсь кровью,
Чужой, чужой захлёбываюсь кровью,
И бьёт арта по дышащей по цели.
Холодный март, бессмысленная высь.
Вот имена – пожалуйста, молись.
Я здесь не женщина, я фотоаппарат,
Я диктофон, я камера, я память,
Я не умею ничего исправить,
Но я фиксирую: вот так они стоят
Ещё живые, а потом не очень.
Я не рожу зеленоглазых дочек.
Когда пожар – звоните ноль один.
Поднимет трубку нерождённый сын.
Вы там держитесь, но спасенья нету.
Летят, летят крылатые ракеты.
Мы смерть, мы град, мы рождены для боя,
Мы станем чернозёмом, перегноем
И птицами в весенней тишине.
Схерали, говорит, они герои.
Чего ревёшь, не плачь, ты на войне.
«За холмом и рекой бахает, бацает…»
За холмом и рекой бахает, бацает.
И полно тут этих холмов и рек.
А в Луганске цветёт акация
И у Ксю в коляске – маленький человек.
И везёт она его, совсем новенького,
Меньше месяца как рождённого на свет,
А рядом идёт солдатик, и голова вровень его
С цветами – седыми, и он – сед.
Как брызги шампанские,
Акации соцветия.
Пацаны луганские
Двадцатилетние.
На разгрузке лямки,
На портрете рамка.
Где ваши мамки?
Я ваша мамка.
Как они уходят за реку Смородину,
За реку Донец, за мёртвую воду,
За мёртвую мою советскую родину,
За нашу и вашу свободу.
По воде и облакам, как по суше,
На броне машут, несутся тряско.
А всё же жизнь продолжается, правда, Ксюша?
И Ксюша катит коляску.
«Русская смерть – уходящая в небо…»
Русская смерть – уходящая в небо девчонка есть,
Белые косы да августовские дожди.
Первый – за Родину, потом за Победу, и третий – не чокаясь.
Сколько ещё поминаемых ждёт впереди!
Выпьем четвёртый – за пламя святое и светлое,
Всё искупляющий, всё искупивший свинец.
Русская смерть, белокосая дева бессмертная,
С серпом луны выходящий безжалостный жнец.
«Из меня не получится хорошего русского…»
Из меня не получится хорошего русского.
Вообще ничего хорошего.
Мчит машина, бьётся из окон музыка,
По луганским дорогам изношенным.
Едем с пацанами в форме, совсем молодыми,
Между боевыми и боевыми,
И вроде как смерти нет, и июнем веет.
Никогда не любила лицо своё, не любила имя,
Но, пожалуй, нашла что-то важнее.
Двадцать седьмое мая, холмы, отроги,
Отзвук ястребиного крика.
Бьёт на выход гаубица «Гвоздика».
Это я, это Аничка, следы на луганской дороге,
Цветущая у неё земляника.
«Цвёл подсолнух, круглый, желторотый…»
Цвёл подсолнух, круглый, желторотый,
и глядел на запад, за светилом.
Бабушка крестила вертолёты,
Троеперстьем в воздухе крестила.
И они, летевшие за ленту,
голубую реку, реку Лету,
растворяясь на исходе лета
над берёзами и бересклетом,
словно становились чуть отважней,
словно бы чуть-чуть неуязвимей.
И парили коршуны над пашней,
и полёт всё длился стрекозиный.
Смерть ходила рядом, недалёко,
Обжигала порохом и жаром.
А она – за ленту вертолёты
провожала, снова провожала.
«Патриоты читают Коца…»
Патриоты читают Коца.
Либералы читают Каца.
Над Донецком снаряд несётся,
Чтоб в квартиру мою въебаться.
Призывают мочить фашистов,
Призывают побыть добрее.
Вымой голову – сдохнешь чистой.
Отработала батарея.
Призывают измазать в дёгте,
Просят, чтоб замолчали пушки.
Я накрашу зелёным ногти
И пройдусь по бульвару Пушкина.
Чтоб испуг проступил на мордах,
Сытых мордах – теперь, впервые.
Потому что у Бога мёртвых
Не бывает. И мы живые.
Максим Жуков
«Когда меня не станет на земле…»
«Война началась с киевского майдана».
Когда меня не станет на земле,
Прибьют дощечку ржавыми гвоздями:
«Здесь жил поэт, бухая и с блядями,
Как поросёнок, в собственном жилье».
Я жил в Москве, с улыбкой простеца,
Средь москвичей кручёных и верчёных,
И с ними пил – из гладких и гранёных,
Как Кузнецов из черепа отца.
Я жил в Крыму, где всяк бывает пьян, —
В той части, где является он плоским…
Но я рождён на торжище московском,
Переведи меня через майдан.
Я помню часть зимы и ту весну,
Когда, от пьяной радости неистов,
Я наблюдал, как толпы оптимистов
Вернулись с полуостровом в страну.
И где сейчас, скажи, тот оптимизм?
Хотя чего? Я помню, как, едины,
Из них, считай, что больше половины
Вот так же приближали коммунизм.
С тех пор, склоняя голову свою
Пред волеизъявлением народа,
Я не люблю любое время года,
В которое болею или пью.
Народ – неумудрённый по годам,
(Однако, поумнее, чем соседний), —
Пусть я плохой пророк и проповедник —
Переведи меня через майдан.
Мне больно слушать, как среди блядей,
В беде, с остервенением, по пьяни
Мой сын поёт сегодня на майдане,
Хоть не дал Бог мне собственных детей.
«А был ли мир – как май и труд…»
А был ли мир – как май и труд?
Афганистан – тот был, вестимо.
Меня туда не призовут,
И значит, смерть проходит мимо.
Потом нас начали кидать
С какой-то силой ахуенской,
Но Бог не дал мне повидать
Ни Первой, ни Второй чеченской.
Не помню дней. Не помню дат,
Как будто после расколбаса.
Я нынче слишком бздиловат,
Чтоб стать защитником Донбасса.
Не помню дат. Не помню дней
В обыкновеньи распиздяйском —
Котлов не помню и огней
Под Горловкой и Иловайском.
Ну что с того, что кто-то look
С позиций сделал в Дейр-эз-Зоре?
Там тоже наши… видишь, друг:
Повсюду мы! И наше горе.
Да, мира нет. И ратный труд
Тем тяжелей, чем ближе к маю.
Когда на смерть идут – поют.
Так говорят. Я сам – не знаю.
Вода
Собирался в Крыму умирать.
Но, похоже, ещё поживу;
Петербургу скажу: «Исполать!»
Упрекну в равнодушье Москву,
Без которой, казалось, ни дня…
И хотелось бы там, а не тут…
Но вода не отпустит меня —
Та, что местные морем зовут.
Да, она не отпустит, когда
Можно плавать и даже зимой;
Потому что морская вода,
Словно кровь, неразрывна со мной.
Ни Нева, ни Москва-река, не
Причиняя щемящую боль,
Не текут через сердце во мне,
Как течёт черноморская соль.
И пускай угрожают бедой
Всем свидетелям Крымской Весны —
Мы оправданы этой водой
И водой этой – защищены.
И, способная взять да убить,
Если вдруг заиграешься с ней,
Оттого-то она, может быть,
Даже околоплодной важней.
2014 год
Отделилась Малая, отделилась Белая,
Занялась Великая глупой суетой.
Зарядив Калашников, с парой однокашников
Вышел в степь донецкую парень молодой.
Не за долю малую, вызволяя Малую, —
Из сердечной склонности, танковой дугой
Изничтожить ватников, с группою соратников
Им навстречу двинулся паренёк другой.
Никому не нужные люди безоружные
В этот раз не кинулись скопом на броню.
Сколько их ни выяви – добровольцев в Киеве
Явно недостаточно дать отпор Кремлю.
Веруя в красивости, с жаждой справедливости,
Многие по трезвости, кто-то под хмельком,
Кучно, со товарищи, резко, угрожающе
В чистом поле встретились парень с пареньком.
Было то под Горловкой или под Дебальцево,
Может, под Широкино… Было! Ну и что ж?
Ничего хорошего – продали задёшево
Паренька из Киева и другого тож.
Там на шахте угольной воздух перерубленный,
Техника горящая, крошево и жесть.
Злого, непостижного, возлюбите ближнего!
Украинца, русского – всех что ни на есть.
Оба, в общем, славные, парни православные,
Как лежится вместе вам во́ поле вдвоём?