Что же касается графа Бобринского, который был известен как решительный противник всеобщих выборов, то он всех удивил внезапным отказом от этого своего взгляда. Со слезами на глазах он свидетельствовал, что раскаивается в своем заблуждении и всецело присоединяется к тем, кто видит во всеобщем голосовании единственную систему выборов, способную дать Государственной думе авторитет и работоспособность.
Заседаний было три или четыре. Второе ознаменовалось выговором в довольно строгом тоне, который государь, открывая заседание, сделал присутствующим за то, что в печати появилось сообщение о ходе работ, – явное следствие болтовни кого-либо из присутствовавших. Выговор этот был вполне заслуженным, так как наши сановники всегда страдали склонностью к болтовне, частью вследствие тщеславного желания проявить осведомленность, частью из желания подслужиться перед печатью.
Прения были довольно оживленные. Оппозиция проекту была представлена главным образом графом А. П. Игнатьевым[30]. Много было и суждений, и постановлений, произнесенных и принятых, по незнакомству с предметом, по явному недоразумению. Примером может служить поправка, предложенная консервативной частью совещания, П. Н. Дурново и А. С. Стишинским, относительно предоставления церковным причтам представительства в предварительных съездах мелких землевладельцев не только «землям отведенным», то есть «ружным»[31] (по 33 десятины на причт), но и по «принадлежащим» церквям (то есть купленным, завещанным и пр.); она стала впоследствии источником больших затруднений и путаницы в выборах; многие церкви и особенно монастыри владели огромными пространствами земли, по много тысяч и даже десятков тысяч десятин, подаренных частными лицами, а потому в этих местностях съезды мелких землевладельцев и духовенства получали по совокупности представленного на них владения несоизмеримо большее количество уполномоченных (количеством уполномоченных определялось разделение на полные цензы общего количества земель, представляемых явившимися на съезд мелкими владельцами), которые, входя засим в состав съезда крупных землевладельцев, совершенно подавляли последних своей численностью; в результате недоразумение это дало возможность прохождения в Думу слишком большого количества духовенства центральных и северных губерний, которое и по нравственному уровню, и по степени преданности государственному строю являлось элементом весьма ненадежным, в противоположность духовенству губерний западных и малороссийских, где крупных церковных владений почти не было.
Самое удивительное в совещании было поведение графа Витте. Его нерешительный характер, и колебание, и явное нежелание принимать на себя ответственность выявились здесь в полной мере, больше, чем даже можно было ожидать по прежним впечатлениям. Он являлся по своему положению официальным защитником внесенного в совещание проекта, но так как не знал, на что решиться, или умышленно не хотел принимать на себя ответственности за решения, то совершенно измучил и государя, и совещание изложением доводов и за, и против и отсутствием собственного мнения. Свои мысли он словно отрывал одну от другой, и эти глыбы тотчас в его руках рассыпа́лись. Впечатление от его бесконечных речей было таково, что он во всех спорных случаях как бы стремился переложить ответственность на государя, словно желая иметь возможность потом говорить: «Вот я говорил, вот я указывал, а он решил по-своему». Эта неспособность или предвзятость Витте производила на присутствовавших самое тяжелое впечатление и отразилась даже в записях прений, сделанных Государственной канцелярией. Несколько лет спустя А. С. Стишинский напомнил по какому-то случаю графу в Государственном совете о его тогдашних колебаниях. Витте был очень возмущен и объезжал многих лиц, присутствовавших в совещании, стараясь получить от них материал для опровержений. Он обращался к барону Икскулю, осведомляясь, не сохранилось ли у него каких-либо записей, но барон почему-то уверил его, что записей не велось. Тогда он приехал ко мне, прося дать ему мои заметки. У меня таковых не было, и мне, чтобы не подвести барона Икскуля, пришлось сказать, что мне ничего не известно о существовании записей, хотя печатный их экземпляр лежал на столе.
Со времени этих царскосельских совещаний нравственный облик графа Витте, который в хорошо знавших его чиновничьих кругах никогда не оценивался высоко, окончательно потускнел. (Письмо императора Николая Александровича к императрице-матери Марии Федоровне: «Витте после московских событий резко изменился, теперь он хочет вешать и расстреливать. Я никогда не видел такого хамелеона, или человека, меняющего свои убеждения, как он. Благодаря этому свойству почти никто больше ему не верит, он окончательно потопил самого себя в глазах всех…» (Известия. 1927. 12 января. № 71).)
В предпоследнем заседании получена была П. Н. Дурново телеграмма с известием о Московском восстании. Событие это – прямой плод колебаний политики Витте – стало началом крутого перелома в поведении Дурново, который с этой минуты повел свою собственную энергичную линию и рядом энергичных действий быстро ликвидировал бунты, как московский, так и в других местах вспыхнувшие, и тем спас Россию от участи, которой она подверглась в 1917 году и к которой ее, несомненно, привел бы граф Витте двенадцатью годами раньше, если бы сумел сохранить в своих руках всю полноту власти и не встретил бы отпора в лице Дурново.
После издания нового или, вернее, дополненного избирательного закона начались работы по пересмотру учреждений Государственной думы и Государственного совета, а затем и Основных законов; заседания проходили на дому у графа Сольского, и дело сводилось преимущественно к редакционным изменениям и созданию правил о выборах в Государственный совет, построенных на началах представительства сословных и профессиональных группировок. В первых мне пришлось принять участие, особенно в деле о переустройстве Государственного совета, первоначальный проект учреждения которого был составлен мною по поручению графа Витте. В составлении же Основных законов я участия не принимал, если не считать редактирования замечаний, сделанных П. Н. Дурново на проект этих законов, – замечаний, не имевших, впрочем, последствий за неприятием их.
По поводу составления Основных законов П. Н. Дурново, возмущаясь той легкостью, с которой государь уступал свои права, так характеризовал государя: «Это такой человек, что попроси у него последнюю рубаху, он и ту снимет и отдаст» (слышано от П. Н. Дурново).
2 апреля 1906 года я был назначен товарищем министра внутренних дел и получил в ближайшее заведование, в кругу других обязанностей, также и все, что касалось отношения ведомства к Государственному совету и Государственной думе и производству выборов в оба этих учреждения.
Производство выборов требовало большого труда и по новизне дела вызвало необходимость в обстоятельной технической подготовке. Весь апрель пришлось посвятить этому делу, а потому я мало знал о том, что делалось в это время в правительстве, смена которого состоялась к концу месяца. Здесь кстати напомнить, что техническое учреждение, заведовавшее в составе министерства производством выборов в Думу и Государственный совет – «делопроизводство по выборам», – за время первых трех Дум никогда не имело в своем составе более трех человек. Это были: сначала В. С. Налбандов, а потом почти все время А. К. Черкас, совмещавший обязанности по заведованию этим делопроизводством с должностью управляющего Страховым отделом, и два канцелярских чиновника, к которым для составления отчетов придавался иногда еще третий. Между тем, когда Временное правительство стало производить выборы в Учредительное собрание, то создало для заведования этим делом комиссию, состав которой превысил сто человек, очевидно или ничего не делавших, или занимавшихся толчением воды в ступе. Такова оказалась на практике разница между управлением «бюрократическим», состоявшим из специалистов, знавших свое дело, и «общественным» – из людей, привыкших к болтовне и распределению синекур.
С назначением министром внутренних дел П. Н. Дурново правительство сделало попытку, правда запоздалую, выйти из пассивного состояния и оказать воздействие на ход выборов. Дурново обратился по этому поводу к графу Витте с письмом. Витте, не отрицая желательности правительственного вмешательства в выборы, справедливо указывал, что время уже упущено и сделать ничего, вероятно, нельзя, а потому не стоит компрометировать правительство бесцельными мерами давления. Таков приблизительно был смысл ответа. Тем не мене Дурново решил на свой страх сделать попытку. Около этого времени к нему обратился член Думы полковник Ерогин с предложением организовать избираемых в Думу крестьян и взять под свое наблюдение, чтобы предохранить от захвата левыми партиями. Ерогин был человек полный лучших намерений, но неумный и нераспорядительный. Дурново пошел, однако, ему навстречу, сообразив со свойственной ему быстротой понимания всю выгоду удержать крестьян на стороне правительства, хотя бы первые дни по открытии Думы. Он решил устроить под руководством Ерогина особые общежития и направлять в них крестьян-членов Думы по прибытии их в Петербург, чтобы там Ерогин и другие члены Думы консервативного лагеря могли на них воздействовать. План был несколько наивный, ибо неизбежная огласка его должна была немедленно же парализовать действия Ерогина. Наем и устройство общежитий было поручено некоему В. И. Кореневу, человеку хорошо известному и Дурново, и Витте. Это был тип очень любопытный. Фотограф из крестьян Смоленской губернии, Коренев был проникнут страстной любовью к политической интриге и был неугомонный путешественник по России, которую изъездил вдоль и поперек, толкаясь преимущественно среди черного люда. Он был, кажется, главным осведомителем графа Витте о настроении народных масс и писал ему бесконечные письма с пути. Он пользовался большим доверием графа, который в свою очередь постоянно писал Кореневу, сообщая, какие сведения ему нужны и преподавая разные наставления о том, где и как их собирать. Я видел у Коренева много таких собственноручных записок графа.