Имение занимало почти тысячу гектаров, граничило с Москвой–рекой и находилось километрах в шестидесяти от Москвы. Оно мало чем отличалось от других великолепных имений, которыми до революции владели многие знатные русские семьи. Оно было достаточно скромным, и, возможно, именно это придавало ему чарующую прелесть.
Дядя унаследовал Ильинское от своей матери, императрицы Марии Александровны, которая на склоне лет нашла здесь убежище от утомляющего церемониала придворной жизни.
Квадратный дом был невелик и выстроен из дуба. Обстановка в комнатах не отличалась особой роскошью. В парке находились домики для гостей и лиц из свиты.
Парк был необычайно хорош. Он выходил к реке, его пересекали красивейшие аллеи.
Имение не приносило никакого дохода. Наоборот, дядя Сергей тратил на его содержание большие суммы. Каждый год он затевал преобразования. Он завез высокопородистых коров светло–бежевой масти, по–моему, из Швейцарии, нигде больше мне таких видеть не доводилось. Он любил хороших лошадей и, единственный в России, занимался разведением арденской породы. Он вечно что нибудь строил, то новую школу, то расширял теплицы. У него было великолепное стадо гольштейнской породы и современно оборудованные птичники, к которым дядя питал особое пристрастие. А еще оранжереи, огороды и целые поля цветов, выращиваемых для дома.
Свита и дворцовые служители были столь многочисленны, что каждый переезд летом в Ильинское походил на переселение целой деревни. Когда мы устраивали праздники для детей этих людей, то всегда исходили из расчета, что их наберется более трехсот. У тети для ее личных нужд были три камеристки и одна портниха, не считая горничных. Главной над ними всеми была гофмейстерина. В ее обязанности входило следить, чтобы в комнатах поддерживался порядок, нанимать прислугу, делать покупки, оплачивать счета портных и модисток и хранить ключи от шкафчиков с драгоценностями.
У дяди было три или четыре камердинера, которые работали посменно. Слуги, ливрейные лакеи, судомойки, фонарщики и прочие были под началом гофмейстера. Обслуживающий персонал конюшни с кучерами, конюхами, слугами был поручен шталмейстеру, который больше ничем не занимался.
В Ильинское добирались от железнодорожной станции Одинцово, и уже выйдя на маленькую платформу, можно было почувствовать, какой здесь замечательный воздух. Кучер кланялся нам, сидя на козлах; в одной руке он держал вожжи, которыми управлял упряжкой из трех лошадей, в другой — свою маленькую круглую фетровую шляпу, нарядную, украшенную павлиньими перьями. Поверх белой шелковой рубашки на нем была темно–синяя суконная безрукавка, облегающая фигуру, и широкий белый шерстяной пояс, концы которого свисали с колен. Когда мы усаживались в экипаж, он надевал шляпу. Волосы у него были острижены по шею и тщательно смазаны маслом.
Он взмахивал поводьями. Лошади трогались. Мимо станции и небольшой деревушки мы ехали шагом, потом кучер, слегка наклонившись вперед, пускал тройку во весь опор. Коренная шла рысью, покачивая хомутом, а пристяжные — галопом, опустив головы и выгнув шеи. Из экипажа были видны их лоснящиеся крупы, гривы и длинные развевающиеся хвосты, пыль поднималась из под копыт. Колокольчики на дугах весело звенели. Прямая песчаная дорога проходила через поля. Еще незрелые хлеба были вровень с экипажем. От теплого ветерка они колыхались волнами.
Проехав сосновый бор, тройка пересекала большой луг, а оттуда за поймой реки, скрытой высоким берегом, уже можно было видеть утопающую в кронах деревьев крышу дома в Ильинском.
В конце луга кучер замедлял бег лошадей, чтобы осторожно проехать по деревянному мосту, который из за частых половодей не был закреплен. Копыта стучали по толстым доскам, лошади храпели.
Потом мы медленно ехали по деревне. Чумазые дети в коротких рубашонках играли в пыли. Перед кабаком стояли крестьянские телеги, привязанные к корыту, выдолбленному из большого бревна. Невысокая трава возле изб была покрыта грязью и вытоптана.
Слева стояла церковь с зеленой крышей, а сразу за ней — широкие деревянные ворота имения, распахнутые нам навстречу.
Кучер медленно сворачивал, стараясь не зацепить колесами столбы ворот, и мы въезжали на прекрасную аллею из четырех рядов огромных лип. В конце ее находился залитый солнцем дом. Дядя Сергей стоял на балконе над входом и улыбался нам. Кучер ловким движением останавливал тройку. Лакеи в белых ливреях сбегали по ступеням, чтобы помочь нам выйти. Все были рады, что мы снова приехали, слуги относились к нам как к хозяйским детям. В полумраке вестибюля, где было прохладно и приятно пахло цветами, дядя нежно заключал нас в свои объятия.
«Наконец то вы здесь! — радовался он, протягивая руку нашим гувернанткам, которые почтительно кланялись, делая реверанс. — Идемте в ваши комнаты».
Вдоль длинного коридора он вел нас в большую комнату для игр, которая выходила на веранду. Здесь царила душистая прохлада, поскольку от солнечных лучей ее защищал балкон второго этажа. Мне были отведены две комнаты слева от нее, а Дмитрию — две справа.
Пока мы без умолку трещали, пытаясь рассказать дяде Сергею все сразу, появлялась тетя Элла и холодно обнимала нас, а мы, взяв ее руки, целовали их. В этот момент мы радовались и встрече с ней тоже, поскольку не сомневались, что здесь мы как у себя дома. Дядя очень хотел, чтобы так и было, и тетя со временем свыклась с этим.
Каждое утро до завтрака мы с дядей совершали обход хозяйства. Сначала наведывались в коровий хлев и выпивали по стакану парного молока. Потом шли смотреть на куриц, с важным видом расхаживавших по птичьему двору, и уходили со свежими яйцами, которые были припасены для нас.
После прогулки мы обычно пили кофе на балконе. К нам сюда приходила тетя после часовой прогулки в одиночестве. Дядя просматривал газеты, а тетя — английские иллюстрированные журналы или французские журналы мод. Она вырезала из них то, что ей нравилось или привлекло внимание, и собирала вырезки в альбомы, используя их при разработке своих туалетов.
После этого у нас начинались уроки, которые продолжались до одиннадцати часов. Освободившись, мы обычно устремлялись под тень деревьев или к воде, где играли, а когда стали постарше, то часто ходили в это время купаться. На берегу среди зарослей у нас была своя маленькая кабина с замшелыми и скользкими ступенями, уходящими в воду. Мы по очереди раздевались там и спускались к реке, которая не была ни чистой, ни глубокой. Справа от кабины было подобие пляжа с мелким песком, здесь обычно располагалось на солнце деревенское стадо. Отсюда доносилось мычание коров, блеяние овец и крики деревенских ребятишек, пришедших купаться. И все это создавало особую атмосферу лета в Ильинском. Когда в жаркий июльский день я прикрываю глаза, мне кажется, что я снова слышу их.
После купания мы торопливо возвращались домой, чтобы успеть ко второму завтраку. У дяди был установлен строгий распорядок, и минутное опоздание могло повлечь замечание и даже наказание. Мы плотно завтракали и шли пить кофе или на примыкавшую к столовой веранду, или на балкон к тете.
За столом я сидела рядом с дядей, а около меня — Дмитрий. Если были гости, кого нибудь из них сажали подле меня, и дядя следил за тем, как я поддерживаю беседу. Мне делали строгие замечания и даже наказывали, если я не находила темы для разговора. За официальными завтраками всегда собиралось человек пятнадцать—двадцать, то были для нас самые тягостные моменты дня.
Выпив кофе, дядя шел к себе вздремнуть, он растягивался в кресле, а ноги клал на покрытый газетой стул, чтобы не испачкать его сапогами. Тетя спускалась в сад и устраивалась в тени крытой террасы, где всегда было прохладно. Здесь она рисовала, или кто нибудь читал вслух, когда она и придворные дамы вышивали. К серьезной литературе здесь не обращались, поскольку, как я помню, у тети были немалые трудности с «Записками из мертвого дома», когда она впервые попыталась познакомиться с Достоевским. Она недостаточно хорошо знала русский язык, чтобы читать его самой, а потому одна из придворных дам читала ей вслух. Тетя была неприятно поражена слишком реалистическими подробностями и не допустила бы публичного чтения таких вещей.
Французская литература не вызывала у нее восхищения; однажды она сказала мне по поводу одной дамы, чье поведение считала несколько легкомысленным, что это фривольные французские романы повлияли на нее. В то время она читала книги только английских авторов и была осторожна в их выборе.
Перед тем как удалиться после завтрака к себе, дядя обычно отдавал распоряжения на день; он полностью все решал сам, ни в чем не советуясь с тетей. Нам с братом были выделены несколько пар пони и мулов. Дядя Сергей всегда точно указывал, каких лошадей запрягать и в какие экипажи. Порой по той или иной причине случалось так, что в последний момент нельзя было в точности выполнить его указания, но никто не осмеливался потревожить дядю во время отдыха, и тогда приходилось вмешиваться тете. Узнав об этом, дядя очень сердился и бранил ее.
Пока он спал, в доме царила полная тишина, и только к середине дня все вновь оживало. Становилось слышно, как лошади били копытами возле дома, скрипели колеса экипажей и позвякивали колокольчики. Дмитрий и я выезжали на своих мулах в приземистой плетеной коляске в сопровождении шталмейстера. Мы спорили, кому держать вожжи, а добравшись до них, ни за что не хотели уступать. Порой с нами отправлялся дядя Сергей, тогда нам приходилось хорошо себя вести. Иногда мы ездили на вечернее чаепитие к соседям, чаще всего к Юсуповым, друзьям нашей семьи. У них было два сына, Николай и Феликс, старше нас на несколько лет.
Летом такие поездки предпринимались часто, но осенью иногда выехать было невозможно, потому что в плохую погоду дороги становились непроезжими для больших экипажей. Мы всегда ездили одним и тем же путем, а потому знали каждый поворот, каждый кустик. Пейзаж был довольно однообразным, но привлекательным: безбрежные хлебные поля, луга, покрытые высокой душистой травой с ромашками и колокольчиками, леса с соснами, дубами и березами и изредка деревни, похожие одна на другую, с деревянными избами.