Честно говоря, меня больше беспокоит все же положение в науке. Она тесно взаимосвязана с экономикой. Ты помнишь, как в „лихие девяностые“ предоставлялись льготы кому угодно, только не людям интеллектуального труда. Опасаюсь, что РАН после присоединения к ней Сельскохозяйственной и Медицинской академий может постигнуть судьба Советского Союза после присоединения к нему стран Балтии.
Ты мне напомнил о твоем избрании действительным членом РАЕН. Это произошло тогда же, когда и Горбачёва объявили почетным академиком РАЕН как лауреата Нобелевской премии мира, как ты выразился, за то, что он развалил Советский Союз. Но Горбачёва слишком ругать не стоит. При нем российской науке худо-бедно удавалось как-то выживать. При нем ученые сдавали в аренду помещения своих институтов. Ты, наверное, читал, что теперь Киев готов сдать Западу в аренду всю Украину в придачу с Крымом. Готова ли Украина на все это пойти, чтобы выжить? „Остров Крым“ все же „нашенский“ — он всегда считался русским. Хотя Хрущёва и обвиняют за передачу Крыма Украине, у него тогда хватило ума оставить за Россией Севастополь. Скорее всего, своим подарком Хрущёв хотел откупиться за свои прежние грехи того времени, когда был на Украине полновластным хозяином. Заодно он старался заручиться поддержкой украинцев при избрании его генеральным секретарем ЦК. Ведь год спустя после смерти Сталина Хрущёв еще не чувствовал себя полновластным хозяином в стране.
А в 1990-е Ельцин так торопился забрать себе всю власть, что при подписании документов готов был пойти на все. На вопрос Кравчука: „А как же Крым?“ — махнул рукой и сказал: „Забирай!“ Вот так, одним взмахом руки решил судьбу миллионов русских людей на земле, завоеванной их предками.
В воспоминаниях о своей жизни — „Curriculum vitae“ — я рассказывал о встрече в 1995 г. Рождества по католическому календарю у итальянского корреспондента в Москве Джульетто Кьеза. Мы с супругой оказались тогда в одной компании с Горбачёвым и Явлинским. Кто-то из гостей поинтересовался у меня, как у бывшего члена семьи Хрущёва, встречали ли Рождество в его доме. Мне тогда пришлось напомнить, что Хрущёв отнесся к своей последней встрече Рождества, как к Прощеному воскресенью перед Великим постом. Он готов был простить и попросить прощения у всех, кого когда-то мог обидеть.
Наверное, под впечатлением этого рассказа Горбачёв спросил у Явлинского, смог бы он так же попросить прощения за то, что обещал перестроить нашу экономику за 500 дней. Явлинский в долгу не остался и отпарировал, что у Горбачёва, мол, тоже есть много за что у народа просить прощение. Вот тогда Горбачёв и признался, что его погубила самонадеянность. Я думаю, что Януковича может тоже погубить такая же самонадеянность. Но долго он так не усидит. За это Украине придется тоже потом расплачиваться слишком дорогой ценой. А крымчанам ничего не остается другого, как побыстрее выйти из состава Украины и прибиться к родному берегу — к России.
На Украине, по-моему, давно уже борются две „национальные идеи“: одна — на Западной Украине, а другая — на Востоке и Юге Украины. По-моему, у Януковича мало шансов быть переизбранным на второй срок. Ему даже вряд ли удастся усидеть хотя бы до конца своего первого срока.
Так исторически сложилось, что самостийная Украина как самостоятельное государство не успела сформироваться. „Незалежной“ постоянно приходилось под кого-то „ложиться“, то под турок и шведов, то под поляков и немцев. А после революции — то под петлюровцев, то под махновцев. Расскажу тебе один анекдот, который я услышал от нашего общего знакомого, генерала Михаила Абрамовича Мильштейна. Приходит как-то старый еврей домой и говорит жене, что на бюро райкома его не восстановили в партии. „А за что тебя исключили?“ — спрашивает жена. „За то, что я играл на скрипочке на свадьбе у батьки Махно, а потом служил у Петлюры“. Жена возмутилась: „Идиот! Не мог сказать, что у тебя от роду не было скрипки, а Петлюру ты в глаза никогда не видел!“ Еврей только вздохнул: „Сама посуди, Сара, как я мог им это сказать, если одна половина из них сама гуляла на свадьбе у Махно, а другая половина служила когда-то у Петлюры…“ По-моему, России не стоит из-за Украины ссориться с Западом. Другое дело Крым — он всегда был русским и большинство крымчан — это русские. Уж кто-кто, а они — точно часть Русского мира. Главное — надо всем научиться по-хозяйски трудиться на своей земле, чем бесконечно спорить, кому эта земля принадлежала в прошлом и что может ожидать Украину в будущем.
Не в обиду будет тебе сказано как составителю альманаха „Триединство“, мне приходится теперь сожалеть, что пытался в нем прогнозировать, что может ждать Россию в пятидесятых годах XXI века. Делать какие-то прогнозы на будущее у меня теперь нет никакого желания даже в отношении самого себя».
Эти слова Николай произнес при прощании со мной. Он словно предчувствовал, что для него наступающий Новый год может стать последним в жизни, опрокинутой в вечность.
Поистине, никому не дано предугадать, чем наше слово отзовется. Любые прогнозы и прогнозирования имеют свои временные пределы. Они способны не только иногда сбываться, но и неожиданно обрываться.
В первую в этом году Рождественскую ночь жизнь Николая Петровича оборвалась. Он так и не дожил до любимого им «лета Господнего»…
Прощаясь со мной по телефону, он горько пошутил: «Не знаю, переживем ли мы с тобой год моратория реформирования РАН. У тебя, правда, есть для этого стимул — отметить свое 85-летие. В любом случае, хорошо тебе встретить Новый год, и обещаю оставить силы для твоего юбилея». Увы, жизнь распорядилась иначе…
Подаренная нам с дочерью последняя книга Николая Шмелёва называлась «Кто ты?». Эта книга о смысле жизни и о тех вопросах, которые каждый из нас задает самому себе: «Кто ты?» и «Кто мы?». Нам всем предстоит на них еще отвечать. Мало спрашивать друг друга: «Что делать?» и «Кто виноват?». Пора самим уже приниматься за дело. Не допускать, чтобы будущее вечно опрокидывалось в прошлое. Не дай Бог — в вечное…
Жизнь, опрокинутая в вечность
В Рождественскую ночь не стало Николая Петровича Шмелёва.
Эта потеря стала для нас с отцом невосполнимой утратой. Из всех интеллектуалов, с которыми нам доводилось общаться, он был не просто интеллигентным, но и душевным человеком. Николая Петровича я знала как близкого друга отца и нашей семьи много-много лет. Я любила присутствовать при их встречах, т. к. это было всегда интересно и увлекательно. Иногда они спорили, а иногда просто говорили по душам. Но часто эти задушевные беседы носили весьма острый и полемический характер. Николай Петрович был неординарный и незаурядный человек во всем.
Со студенческих лет помню его широкое лицо с вдумчивыми глазами — умный и проникновенный взгляд Будды поверх очков, все знающего и все понимающего, с чуть грустной улыбкой. Блестящий экономист, ученый энциклопедических знаний, эрудит, писатель, лектор. Сколько разных ипостасей было у этого удивительного человека. Он всегда прекрасно одевался. Умел это делать, будучи с ранних лет приобщенным к «верхам»: ухоженный, благоухающий, в белоснежной рубашке, обычно при галстуке, приятный силуэт в добротном пальто и в кепи, со вкусом заломленной немного набок, и с неизменной сигаретой в руке. Весь его доброжелательный и миролюбивый вид располагал к задушевной беседе. Он мог быть и непримиримым, когда дело касалось его жизненных принципов и политических взглядов. Своим вроде тихим и мягким голосом Николай Петрович действовал гипнотически не только на меня. К нему всегда прислушивались — будь то международные конференции или дружеские застолья в нашем доме на Ленинском. Это была его особенность — внушать людям доверие к себе. А в кругу друзей с него спадала пелена официальности, и он становился веселым и остроумным собеседником, сыплющим цитатами, изящными шутками и анекдотами. Нередко они пикировались с отцом, а иногда наперебой, словно соревнуясь, читали друг другу стихи любимых поэтов. Я больше нигде и никогда не видела таких застолий, какие происходили в нашем доме. Кто только у нас не бывал, и физики, и лирики, и писатели, и дипломаты, и ученые: Евгений Примаков, Георгий Мирский, Александр Пятигорский, Георгий Куницын, Николай Шмелёв, Чингиз Айтматов, Радий Фиш, Татьяна Григорьева, Георгий Гачев, Лев Грибов, Александр Медовой, Евгений Пырлин и другие. Атланты духа и интеллекта. Каждый — необыкновенная личность, каждый — исключительный профессионал в своем деле. Люди-вехи, люди-эпохи. Они уходят. И люди такого уровня встречаются теперь все реже и реже. Но каждый раз, когда бы я ни встречалась по жизни с Николаем Петровичем, я испытывала то юношеское восхищение этим необыкновенным человеком.
Тогда, в 80-е гг., было немного писателей, которых мы с юношеским максимализмом причисляли к «настоящим и стоящим». Николай Петрович стал для меня одним из первых среди них. Его статья «Авансы и долги» произвела в свое время эффект разорвавшейся бомбы. Статью обсуждали все, и стар и млад: на круглых столах в научных институтах, на кухнях, в общественном транспорте и в очередях в парикмахерских. С нее и началась перестройка с «новым мышлением». А потом мы читали «Пашков дом» и в его героях узнавали себя. Но как непросто было видеть себя в таком зеркале…
Его рассказы были интересными, содержательными, емкими по сюжету, эмоционально насыщенными. Тематика их самая разнообразная: о дружбе, любви, предательстве, верности, о нравах в «верхах» и о нелегкой жизни простых людей. В его рассказах и повестях чувствовалось дыхание времени — неотвратимость смены строя, назревавшая жажда перемен, а потом боль разочарования и утраченных иллюзий. Читая его книги, создавалось впечатление, что смотришь захватывающий фильм с калейдоскопом персонажей и сюжетных линий. Как-то я сказала Николаю Петровичу, что в будущем наш сложный перестроечный период 80–90-х гг. будут изучать по его рассказам, как дореволюционное прошлое — по рассказам Чехова. Помню, как он искренне удивился: «Ты правда так думаешь? А то меня все время принимают почему-то только за ученого, а ведь я еще и пишу». В его словах чувствовалась грусть от того, что так долго он писал в стол и так долго ему не давали пробиться к ЕГО читателю. Когда он рассказывал, с какими людьми его сталкивала судьба и чему он был свидетелем, он часто повторял: «Теперь это все пища для ума и размышлений». Частью этих размыш