Далай-лама произвел на меня впечатление проницательного, интеллигентного человека, обладающего значительными запасами физической и духовной силы. Его симпатия к китайцам и вера в них, очевидно, были невелики. Во время аудиенции я заметил, что дважды он заставлял своих слуг высматривать подслушивающих за дверными занавесками.
На следующий день я получил от далай-ламы подарок, состоящий из белого хатака, двенадцати ярдов узкой красновато-коричневой тибетской ткани и пяти связок благовонных палочек. В то же время он сообщил мне, что из-за того, что определенная информация, которую ожидал, не поступила, он не смог завершить письмо, которое хотел, чтобы я передал в Россию. Очевидно, что-то заставило его изменить свои планы. Однако он добавил, что примет меня в Лхасе, если я предприму еще одну экспедицию в Азию.
Далай-лама действительно вернулся к власти в Тибете в том же году, после того как принес присягу на верность Китаю, но вскоре в отношениях между Поднебесной и ее вассалом Тибетом произошел новый разрыв. Китайцы вторглись в Тибет, ив 1910 году далай-лама вынужден был бежать – на этот раз в Индию. Но ему не пришлось оставаться там долго, поскольку в 1912 году он воспользовался возможностью, предоставленной революцией и падением Маньчжурской династии, и объявил о независимости Тибета. Позже он начал военные действия против Китая, который по мирному договору 1913 года был вынужден уступить значительные территории, населенные тибетцами. Мое впечатление, что он был сильной и независимой личностью, оказалось верным.
Из Утайшаня мы отправились в город Сопин, расположенный по другую сторону Великой Китайской стены. Последняя в этом месте была гораздо более впечатляющей, чем у заставы Цзяюйгуань, но в довольно плачевном состоянии. Следующий этап привел нас в город Куэйхуа на границе с Монголией, важный центр торговли и коммуникаций. Здесь я отметил вторую годовщину своего отъезда из Петербурга.
Из Куэйхуа мы направились на восток, в Татун, куда прибыли 14 июня, и я с благодарностью принял приглашение главы шведской миссии Эдварда Ларссона. Я слышал, что женщины этого города славились красотой, и многие мандарины и богатые китайцы обязаны супружеским счастьем Татуну. Могу лично подтвердить, что эта репутация небезосновательна, поскольку видел на улицах множество элегантных и изящных, маленьких, сопровождаемых дуэньями семенящих женщин, гордящихся своими миниатюрными ножками, чудесными цветами своих платьев и изысканными прическами.
По ужасным дорогам я продолжил путь в Кайган, куда прибыл 14 июля 1908 года. И там завершил свое долгое путешествие. Поезд должен был доставить меня в Пекин, последний пункт моего маршрута.
С чувством неописуемого удовольствия я вступил во владение апартаментами в Hotel des Wagons-lits. Этот отель отличался довольно высоким уровнем комфорта, но, как ни странно, в нем не было ванн. Вместо них для мытья служили огромные сосуды, которые я видел в Маньчжурии, где они использовались для хранения каких-то соевых продуктов. Вы входили в сосуд, сделав шаг, и внутри оказывался еще один сосуд, на который вы садились.
Поскольку гостиница была неподходящим местом для подготовки моих репортажей, посольство предоставило в мое распоряжение павильон в своих прекрасных садах, и там я провел месяц, составляя свой отчет, каталогизируя накопленный материал, перерисовывая карты и приводя в порядок метеорологические и другие научные наблюдения. Совсем недавно умер посол, и временным поверенным в делах был советник посольства Арсеньев, с которым у меня были прекрасные отношения. Военным атташе был полковник Корнилов, с которым я познакомился в Ташкенте, и я также смог возобновить знакомство с некоторыми бывшими сотрудниками иностранных посольств в Петербурге.
С большим сожалением и выражением признательности за их верную службу я распустил остальных членов экспедиции. Замечательного казака Луканина отправил обратно в Россию поездом. Повар Чэн и переводчик Чао еще не определились с планами на будущее. У первого была длинная блестящая косичка, и я пошутил, что он должен подарить ее мне, поскольку одной из предполагаемых реформ была отмена косичек. Некоторое время спустя он пришел и вручил мне пакет, в котором была косичка, но из шелка. Смущенно улыбнувшись, он признался, что косичку он оставил, но она под шапочкой. «На самом деле, – добавил он, – в ней тоже довольно много шелка». Китайцы неохотно расставались со своей национальной прической.
Когда отчеты были закончены, я воспользовался возможностью и отправился в двухнедельную поездку в Японию, где посетил порты Симоносеки и Киото, а также другие места. Меня сопровождал Арсеньев, и его отличное знание местных условий во многом усилило удовольствие и придало интереса визиту в эту азиатскую страну, которая намного лучше китайцев справилась с задачей внедрения современных методов и реформ.
По прибытии в Петербург я доложился начальнику Генерального штаба, а затем был вызван для отчета об экспедиции к императору.
Я спросил, надолго ли могу задержать его величество. Мне сказали, что будет довольно двадцати минут. Когда император не выказал ни малейшего желания садиться, я спросил, не желает ли он, чтобы я начал. Император кивнул, и я начал свой рассказ. Его вопросы и комментарии свидетельствовали, что он слушал с интересом, и он даже принял приветствие далай-ламы, как это предписано традицией, протянув обе руки.
Беглый взгляд на часы показал мне, что то, что я считал коротким отчетом, заняло час двадцать минут, после чего я смиренно извинился за продолжительность своего отчета. Император с улыбкой поблагодарил меня за интересный рассказ и сказал, что он тоже не заметил, как пролетело время.
При дворе привыкли стоять, и члены императорской семьи, а также их свита, казалось, могли делать это часами, не уставая. Об одном высокопоставленном придворном говорили, что он разучился сидеть. В его работе существовали только два положения – стоя прямо или в поклоне.
Прежде чем я получил разрешение уйти, его величество спросил, каковы мои планы. Я ответил, что надеялся вскоре командовать полком, но за время моего отсутствия пропустил повышение по службе. Император ответил, что об этом мне беспокоиться не стоит и что мало кому выпадала честь выполнения столь интересной задачи, как мне. Позже я понял, насколько это верно.
Помимо подробного рассказа об экспедиции в моем отчете Генеральному штабу, Финно-угорское общество опубликовало в своем периодическом издании мою статью о некоторых моих антропологических и филологических наблюдениях и открытиях.
В том же журнале была опубликована статья профессора Дж. Дж. Рамстедта о найденном мной древнем монгольском манускрипте, написанном «квадратным письмом».
Дневник я писал в самых трудных условиях, как правило, в полутьме киргизских юрт или саманных хижин сартов, часто после двенадцатичасовой поездки верхом, и, как следствие, он требовал значительной редактуры, а для этой работы события не оставляли мне свободного времени. Только в 1936 году по инициативе Финно-угорского общества был поднят вопрос о его публикации и о публикации моих научных материалов. На свое 70-летие я подарил дневник Обществу. Он вместе с рядом сделанных мной фотографий был опубликован без изменений из-за нехватки у меня времени, связанной с председательством в Совете обороны и началом финско-русской[11] войны в 1939 году.
Со второй частью публикации по собранным мной материалам работали семь ученых. В нее вошли археологические находки, рукописи, найденные в Туркестане, антропологические измерения, находки, проливающие свет на этнографию сартов, рукописи на древнетюркском, монгольском и уйгурском языках и мои метеорологические наблюдения. Там же была карта моего маршрута общей протяженностью 1800 миль.
Мои наблюдения дают лишь слабое представление о топографии некоторых регионов, особенностях и обычаях их жителей, о великих переменах, происходивших в Китайской империи, и об огромных трудностях, с которыми столкнулись реформаторы, и я не претендую на то, чтобы дать полную картину условий в начале XX века.
Китаю тогда требовались сильное правительство, эффективная армия, современные административные и технические кадры, больше и качественнее шоссейных и железных дорог, но прежде всего мир.
Этому не суждено было сбыться. Недовольная медлительностью реформ, новая радикальная партия в 1911 году объявила войну династии, Южный Китай поднял восстание и провозгласил себя республикой. Империя была восстановлена на короткое время благодаря тому, что власть перешла в руки Юань Шикая, но неконтролируемые события привели к падению династии в 1912 году и двадцатилетней гражданской войне.
Как это обычно бывает, в выигрыше оказались только иностранные державы. Тибет провозгласил себя независимым, а Внешняя Монголия стала протекторатом России, над которым Советский Союз никогда не ослаблял своей власти. В провинциях Хубэй, Фуцзянь и Цзянси были созданы коммунистические правительства. В 1931 году, прежде чем Гоминьдан под руководством Чан Кайши успел подавить внутреннюю оппозицию, Япония начала политику экспансии в Маньчжурию, начав борьбу, которая входит в рамки Второй мировой войны. Таким образом, когда другие народы обрели мир, Китай был ввергнут в очередную гражданскую войну, которая только что закончилась и привела к коммунистической диктатуре.
В течение сорока лет Китаю не довелось наслаждаться миром, и огромные трудности и лишения, с которыми ему приходилось сталкиваться во время моей экспедиции, не только не уменьшились, но и неизмеримо возросли. Однако следует понимать, что китайцы видят эти проблемы в свете, непредставимом европейцами. Вероятно, прав был тот англичанин, который, проработав тридцать лет в китайской администрации, сказал: «После трех недель в Китае готов написать о нем книгу, через три года – статью, но, прожив там тридцать лет, понимаешь, что не знаешь ничего».