я приказал генерал-майору фон Гериху разоружить русские войска в Сейняйоки и Лапуа. При необходимости транспортировка русских войск должна быть остановлена силой.
Однако после телефонного сообщения из Хельсинки я решил отложить акцию и отдал соответствующие приказы.
Крестьяне разошлись, но были угрюмы и недовольны ее отсрочкой.
Именно по этому случаю я впервые встретился с крестьянским вожаком Матти Лаурилой из Лапуа. Этот бывший унтер-офицер старой финской гвардии, служивший в отряде стрелков, явился ко мне и выразил недовольство своих людей. Лаурила тоже не хотел, чтобы русские продолжали радостно насмехаться над военными учениями шюцкора. Однако его вразумил мой довод, что мы оба, как старые солдаты, знаем, насколько неверно начинать акцию прежде, чем мы будем готовы. С того момента и до тех пор, пока он не пал в бою под городом Лахденпохья, я всегда мог положиться на Матти Лаурилу.
25 января я созвал коллег на совещание о моменте нанесения удара. Ситуация обострялась с каждым днем. Накануне в Ваасе произошло серьезное столкновение с русскими, и из сената пришли две тревожные телеграммы. В одной из них говорилось, что окружной комитет заявил о намерении поддержать вспыхнувшую в Финляндии революцию всеми доступными ему средствами, а в другом сенат заявил о неспособности помешать, как я просил, русским направить войска в Остроботнию. В последние дни эти переброски войск доставляли мне немало беспокойства. Если русским удастся прислать подкрепление и разрушить то, что мы построили, или «навести в Ваасе порядок», по их выражению, у нас не останется даже базы, с которой можно начать кампанию.
План, который я изложил коллегам, состоял в том, чтобы внезапной ночной атакой разоружить гарнизон Ваасы, а также удерживавшие в пяти точках опоясывавшую город железную дорогу местные силы. Все присутствующие мой план одобрили, кроме генерал-майора Лефстрема[18], посчитавшего его безумным, а атаку на численно превосходящих и хорошо вооруженных русских совершенно безнадежной. У шюцкора не было ни подготовки, ни оружия, ни пулеметов, ни даже винтовок и патронов. Генерал-майор Лефстрем решительно наложил вето на этот план, но не смог поколебать доверия других членов моего штаба. В тот же вечер 25 января я решил действовать на опережение и отдал приказ о внезапном нападении на российские гарнизоны в ночь на 28 января.
26 января из Хельсинки мне сообщили, что ожидаемое русское подкрепление состоит из двух эшелонов с морскими пехотинцами, по праву считавшимися самыми жестокими и агрессивными революционерами русских вооруженных сил. Я обсудил этот вопрос с сенатором Свинхувудом, повторившим, что сенат бессилен остановить воинские эшелоны. Я ответил, что в таком случае я обязан действовать под свою ответственность. Повторив это, я спросил, понял ли меня сенатор, на что он ответил: «Да».
На следующий день я получил телеграмму сенатора Свинхувуда, информирующую, что накануне вечером он на борту русского военного корабля вел переговоры с районным комитетом и пытался предотвратить вмешательство русских вооруженных сил во внутренние дела Финляндии. Переговоры продолжатся завтра, когда он надеется достичь удовлетворительного взаимопонимания, и поэтому попросил меня пока ничего не предпринимать.
Но было слишком поздно менять наши планы, тем более что телеграмму я получил, уже собираясь ехать в Юлихярмя на свой пост в предстоящей ночной атаке.
Дальнейшее промедление могло иметь серьезные последствия. Сообщалось, что к отправке готовы два воинских эшелона, и напряженность в Остроботнии достигла критической точки. Еще одна отмена приказа вполне могла парализовать решительных остроботнцев, которых и так заставили ждать достаточно долго. Мы должны были взять свою судьбу в свои руки и не позволять управлять ею другим. Я показал телеграмму Игнатиусу, положил ее в карман шубы, сел в сани и поехал с ним в Юлихярмя.
Вскоре события в Хельсинки доказали правильность моей оценки ситуации. Экстремисты в социалистической партии одержали победу, и 25 января был сформирован исполнительный комитет, наделенный широкими полномочиями для выбора методов, которые наилучшим образом приведут к победе в классовой войне. Комитет не замедлил с действиями. Красногвардейцы получили приказ о мобилизации в полночь 26 января. Лидеры красных, которые уже назывались Генеральным штабом, получили инструкции о захвате сената, центральных правительственных учреждений и банков, а также список лиц, подлежащих аресту.
В ночь на 28 января, в то самое время, когда мы начали наши действия в Южной Остроботнии, красные батальоны собрались в Хельсинки. Их было девять, и за прошедшие ночи русские вооружили и экипировали их. Рано утром следующего дня их операция была успешно завершена, и сенат и сейм были ликвидированы. Накануне Тампере, Куопио и несколько других городов были заняты красными при активной поддержке русских войск.
Последним актом сената перед красным государственным переворотом было обращение к финскому народу от 28 января, в котором было объявлено о моем назначении на пост Верховного главнокомандующего, а шюцкор объявлен войсками законного правительства. В нем говорилось следующее:
«Генералу Маннергейму и финскому народу.
Подстрекаемые несколькими беспринципными личностями некоторые финские граждане, поддерживаемые иностранными штыками, подняли мятеж против сейма и правительства Финляндии и насильственным путем помешали ему выполнять свои функции, тем самым поставив под угрозу вновь обретенную свободу нашей страны. Для подавления этого предательского движения правительство вынуждено использовать все доступные средства, для чего созданный для поддержания порядка по решению парламента шюцкор передан под единое командование генерала Маннергейма. Правительство приказывает всем лояльным гражданам оказать генералу Маннергейму и его войскам всю необходимую помощь.
Обманутые граждане, с оружием в руках поднявшиеся для свержения конституционного порядка, должны немедленно отказаться от своих преступных намерений и сдать оружие правительственным силам.
Если они не осознают преступный характер своих действий и не сдадутся, то должны понимать, что их попытка в любом случае обречена на провал. Правительственные войска уже захватили значительную часть страны и приближаются к городам, расположенным на юге и юго-западе. Никакое сопротивление не поможет им в их борьбе с предателями свободы нашего Отечества».
Акция, которую я начал, была направлена против русских войск, остававшихся в Финляндии, несмотря на признание советским правительством ее суверенитета. Начавшаяся открытая война была прежде всего освободительной. То, что последующие операции были направлены как против русских, так и против наших собственных повстанцев, не изменило того положения, что ни законное правительство, ни его армия не несли ответственности. Вина лежала исключительно на лидерах повстанцев.
Мой опыт, полученный во время моей первой недели в Ваасе, показал мне, что Военная комиссия проявила чрезмерный оптимизм в отношении организации шюцкора в Южной Остроботнии, особенно в том, что касается вооружения и численности. В Ваасе было очень трудно получить достоверную информацию, хотя было ясно, что боевая ценность разных корпусов резко различалась. Сообщения, которые мы получали о русских войсках, были крайне противоречивыми.
Мы были почти готовы совершить прыжок в темноте, но решительности нам не хватало, а успех нашего предприятия зависел именно от решительности и скорости. Если шюцкор замешкается и потеряет время, русские гарнизоны сумеют консолидироваться и объединиться с красноармейцами, и тогда наши шансы разоружить их будут невелики. Поэтому я в Юлихярмя с нетерпением ждал сообщений. В течение ночи они оставались благоприятными. А утром 28-го стало ясно, что первые операции обеспечили нам базу для будущих боевых действий. Гарнизоны в Ваасе, Сейняйоки и Лапуа были разоружены. Перед атакой телефонная связь русских была прервана, после чего шюцкор продвинулся вперед под покровом темноты. Вооружены были только люди, шедшие во главе колонн, и большие надежды возлагались на то, что длинные колонны войск, смутно различимые в темноте, произведут впечатление на полусонных русских. В течение дня было разоружено еще несколько гарнизонов. Там, где атаки откладывались, как и следовало ожидать, доходило до настоящих боев.
За четыре дня вся Южная Остроботния была освобождена. 5000 русских сложили оружие, было захвачено 8000 винтовок, 34 пулемета, 37 пушек и значительное количество снаряжения и боеприпасов. Весть об этом успехе распространилась по округе со скоростью лесного пожара, и энтузиазм был неописуем. С оружием в руках или без него, но все мужчины и юноши спешили записаться в армию, и сила шюцкора росла день ото дня. Мое доверие к нашим патриотично настроенным соотечественникам было не напрасным.
Первым делом требовалось защитить нашу базу, а также железнодорожное сообщение, ведущее на восток через Хаапамяки, от нападения с юга. В ночь на 29 января к югу от станции линия была взорвана. 31-го наши передовые части продвинулись на 16 миль в южном направлении к озерам у Вилпуллы. Это произошло в самый последний момент, поскольку всего через два дня в этом секторе разгорелись ожесточенные бои.
28 января по возвращении из Юлихярмя я на станции Лайхия, к своему удивлению, встретил четырех членов правительства, которым было приказано проследовать в Ваасу, выбранную в качестве резиденции сената. Это были сенаторы X. Ренвалл, Й. Араярви, А. Фрей и Э.Ю. Пехконен. Они совершили полное приключений путешествие и вкратце рассказали мне о произошедшем в столице. Председатель и другие члены сената оставались в Хельсинки, их безопасность вызывала большую тревогу[19].
Государственный корабль, конечно, потерял управление и плыл по воле волн, но события прошлой ночи вселили в нас надежду на будущее. После того как я закончил доклад, сенатор Ренвалл спросил: «Как вы думаете, сколько это потребует времени?» Я на пару мгновений задумался и ответил: «Три с половиной месяца». Оказалось, я был прав почти день в день.