нему. Религиозное и историческое право первенства на завоевание Константинополя уже много веков остается за Россией. Мы не будем говорит о о том, умно ли было с русской стороны предоставить румынам вести операцию в Трансильвании без непосредственной поддержки хотя бы несколькими русскими частями. Во всяком случае при этом были переоценены сила румынской армии и способности ее руководителей. Силы же срединных держав на восточном фронте вследствие наступления русских, считались совершенно связанными и даже исчерпанными. Эти наступления не достигали, однако, своей цели в полном объеме, часто ставя нас, впрочем, перед серьезными кризисами. Положение иногда обострялось настолько, что мы опасались, чтобы наша оборона не была сброшена с вершин Карпат.
В Галиции мы также всеми мерами должны были удерживать русских. Уступка какого-нибудь участка сама по себе имела бы очень малое военное значение, если бы за нашей галицийской позицией не находились важные стратегические пункты. Из этих соображений те части, которые были назначены для наступления на Румынию, нередко заменяли собой колеблющиеся фронтовые части. Если наконец мы и превозмогли критическое положение и поход наш против Румынии закончился благополучно, то все же нельзя утверждать, что русское наступление совершенно не достигло своей цели. Румыния была побеждена, конечно, не по вине своих союзников. Антанта, напротив, делала все, что могла, не только непосредственной помощью румынской армии, но и нападением в Македонии, итальянским наступлением на Изонцо и, наконец, продолжением англо-французского наступления на западе.
Мы с самого начала рассчитывали, что со вступлением Румынии в войну наш противник возобновит свое наступление со всей силой на нашем западном фронте. Так и случилось. Наше руководство обороной было очень простое. Мы не могли думать о. решительном наступлении вследствие недостатка сил у Вердена и на Сомме, хотя я и стремился к этому. Вскоре после моего назначения главнокомандующим армией я был вынужден на основании общего положения дать на утверждение Его Величеству императору приказ о прекращении нашего наступления у Вердена. Было ясно, что это предприятие было во всех отношениях безнадежным, и продолжение его стоило бы гораздо больших потерь нам, чем противнику. Наши передовые позиции находились на линии перекрестного огня могучей артиллерии противника, связь между боевыми линиями была чрезвычайно затруднена.
Поле боя было истинным адом, и в этом смысле о нем создалась слава среди солдат. Теперь, оглядываясь назад, я не премину сказать, что мы по чисто военным соображениям хорошо бы сделали, если бы улучшили положение у Вердена не только окончанием наступления, но даже добровольною сдачею больших участков завоеванной земли. Однако осенью 1916 г. я должен был отказаться от этого. Это предприятие поглотило огромную массу наших лучших боевых сил, родина ждала решительной победы. Слишком легко могло создаться впечатление, что все жертвы принесены напрасно. Я не хотел этим усиливать подавленное настроение моей родины. Надежда, что с приостановкой нашего наступления у Вердена противник перейдет к чисто позиционной войне, не осуществилась. В конце октября французы предприняли на восточном берегу Мааса большой, смело проведенный контрудар и опрокинули наши линии. Мы потеряли Дуамон. Бои у Вердена прекратились только в декабре. Если нашим западным противникам не удавалось достичь решительных результатов в боях 1915–1917 гг., то причиной этому была известная односторонность их командования. У них не было недостатка ни в человеческом материале, ни в орудиях, ни в патронах. Нельзя также сказать, чтобы солдаты противной армии не удовлетворяли требованиям более деятельного и идейного командования, кроме того, наши западные противники имели полную возможность при широко развитой сети железных и шоссейных дорог и при наличии массы вспомогательных средств проявить больше инициативы и ловкости в операциях. Длительность нашего противодействия обгоняется между прочим также и известной бесплодностью вражеских планов. Но все же чрезмерны были и требования, предъявляемые на тамошних полях битв к нашим командирам и к нашим солдатам.
В начале сентября я посетил западный фронт вместе с моим главным генерал-квартирмейстером. Мы должны были как можно скорее познакомиться с тамошними условиями борьбы, чтобы действительно прийти на помощь. Его Королевское Высочество немецкий кронпринц присоединился к нам в дороге. Его бодрость и здоровый военный ум всегда возбуждали во мне радость и надежду. В Камбре я передал по приказу Его Величества императора двум другим испытанным военачальникам, наследникам баварского и вюртембергского престолов, предназначенные им фельдмаршальские жезлы и затем имел продолжительную беседу с начальником генерального штаба западного фронта. Из его слов вытекало, что необходимо было действовать быстро и энергично, чтобы до известной степени сгладить наш ужасающий недостаток в летательных аппаратах, оружии и патронах. Железные силы генерала Людендорфа превозмогли этот кризис. К моей радости, я слышал после от фронтовых офицеров, что уже скоро в частях обнаружились результаты переговоров в Камбре.
Серьезность требований, предъявленных к западной армии в это первое посещение Франции, рельефно обрисовалась для меня. И только тогда я понял, что совершила наша западная армия и как неблагодарна была задача для командования и солдат. Ведь в вынужденной чистой обороне никогда не видно было успеха. Результат оборонительной борьбы, даже если он победоносен, никогда не дает возможности участнику обороны освободиться от гнета или, лучше сказать, от ужасов поля сражения. Солдат лишен того душевного подъема, который охватывает его при продвижении вперед. Как много наших доблестных солдат лишены были возможности пережить это! Они не видели ничего иного, кроме окопов и насыпей, в которых и из-за которых они месяцами боролись с неприятелем. Какая трата нервов без восстановления их! Какая сила сознания долга нужна для этого и какая нужна самоотверженность, чтобы годами переносить это отречение от высшего военного счастья! Я открыто признаю, что был глубоко потрясен этими впечатлениями. Теперь я понимаю, почему все, и офицеры, и солдаты, стремились вырваться из этих условий, как сильно охватывала всех надежда, что наконец после этих истощающих боев, начнется и на западном фронте большое наступление, бодрая военная жизнь.
Еще долго должны были ждать этого наши командиры и солдаты, и многие из них погибли раньше в различных окопах.
Мое отношение к политическим вопросам. Внешняя политика
Богатое историческое прошлое нашего отечества, жизнь его великих сынов всегда живо интересовали меня. И даже на войне я не мог не углубляться в эти вопросы. И все же можно с уверенностью сказать, что по натуре я не политический деятель. Может быть, для этого слишком слаба моя способность к политической критике, а может быть, слишком сильно развито во мне чувство солдата. Последняя причина также объясняет мое отрицательное отношение ко всякой дипломатии. Впрочем, я вообще считаю (и часто и громко повторял это во время войны), что дипломатия — занятие не по нас и предъявляет нам, немцам, требования, которые мы не можем удовлетворить. В этом заключается, конечно, одна из главных причин отсталости нашей военной политики. И отсталость эта тем заметнее, чем больше развиваются наша торговля и промышленность, чем сильнее распространяются наши духовные силы за пределами нашего отечества, чем быстрее мы становимся мировым народом. Я не всегда видел в наших политиках то спокойное сознание своей государственности, каким обладают политики английские.
И во время моей деятельности на высших командных постах на востоке, и после моего назначения начальником генерального штаба армии у меня не было потребности заниматься вопросами современной политики больше, чем это было безусловно необходимо. Правда, в условиях коалиционной войны я считал невозможным для военного командования совершенно отмежеваться от политики. Я должен был бы отвечать перед своей совестью, если бы не высказал своих взглядов в тех случаях, когда стремления других, по моему убеждению, привели бы нас на опасный путь. Точно так же я бы чувствовал угрызения совести, если бы я видел бездеятельность и неохоту к труду и не побуждал к нему, и, наконец, если бы я не защищал своих взглядов на настоящее и будущее, в то время как политические мероприятия затрагивали бы и даже нарушали бы план ведения войны и колебали уверенность в будущем. Со мною согласятся, что резкой границы между политикой и военным руководством нет. Они должны уже в мирное время согласовать свои действия. Во время войны, которая поглощает все их силы, они должны дополнять друг друга.
Я сознаюсь, что покрывал своим именем и своей ответственностью некоторые политические взгляды, очень слабо связанные с тогдашним нашим военным положением. В таких случаях я никому не навязывал своих взглядов. Но если кто-нибудь хотел знать мои взгляды в вопросе, который должен был быть разрешен и не был разрешен немцами, то я не видел никаких оснований молчать. Одним из первых вопросов, вставших передо мною вскоре после моего назначения главнокомандующим, был вопрос о будущем Польши. Ввиду большого значения этого вопроса во время войны и после нее я должен остановиться на нем подробнее.
Раньше я никогда не чувствовал неприязни к польскому народу. Но, с другой стороны, только при отсутствии патриотического инстинкта и знания хода политического развития можно было бы не видеть в возрождении Польши большой опасности для моей родины. Я нисколько не сомневался в том, что мы не можем рассчитывать на благодарность со стороны Польши за то, что мы своею кровью и мечом освободим ее от русского кнута. Мы вообще никогда не получаем благодарности за тот хозяйственный и духовный подъем, который мы дали нашим прусско-польским частям. Никогда чувство благодарности, поскольку оно вообще может быть признано в политике, не удержало бы восстановленную Польшу от взрыва в пограничных с нами областях. С какой бы стороны ни подойти к польской проблеме, всегда Пруссия — Германия является ответственной стороной, которая должна политически расплачиваться. Австро-венгерское правительство, напротив, казалось, совершенно не опасается для своего государства свободной объединенной Польши. Влиятельные круги Вены и Будапешта думали даже, что можно надолго связать католическую Польшу с двуединой монархией. Нельзя отрицать, что этим надолго был бы нарушен в будущем наш союз. Высшее командование армией ни в коем случае не могло упустить из виду эту политическую точку зрения, когда оно обсуждало будущее военное положение на восточной границе.