На войне я думал только о войне: все препятствия, которые встречало на своем пути военное командование, должны были ввиду серьезности положения резко устраняться. Так делали наши враги, и нам надлежало брать с них пример. К сожалению, мы этого не делали, а заразились бреднями о международной справедливости, вместо того чтобы на первое место поставить любовь к родине и стремление укрепить ее в борьбе за существование.
Во время войны высшему военному командованию приходилось заниматься разрешением и вопросов внутренней жизни государства, в особенности хозяйственных. Мы к этому не стремились, это надвинулось на нас вопреки нашему желанию. Не было возможности размежевать экономические задачи страны от задач чисто военного характера. Я защищал широкий экономический план, носивший мое имя, с полной ответственностью за его содержание. Единственно, чем я руководился, вырабатывая его, — это желанием удовлетворить потребности наших солдат полностью. Другую точку зрения я бы считал грехом перед нашей армией и нашим отечеством. После войны моей программе был брошен упрек в том, что она продиктована отчаянием.
Бросивший эту фразу совершенно ошибается в настроении, которое влияло на возникновение этой программы. Я принимал горячее участие в выработке закона о военной вспомогательной службе. В трудный для отечества момент, по-моему, должны были быть призваны к служению ему не только боеспособные, но и все трудоспособные мужчины, и даже женщины. Я думал, что такой закон вызовет к жизни не только индивидуальные, но и нравственные силы, которые можно будет бросить на чашки весов в войне. При проведении его в жизнь, закон, правда, дал гораздо более скромные результаты, чем те, о которых я мечтал. Это разочарование заставило меня пожалеть, что мы не шли к нашей цели исходя из существующего законодательства, как это предлагалось некоторыми. Идея обратить принятие закона в демонстрацию единодушия всего немецкого народа, внушительную по размерам, заставила меня проглядеть влияние внутренних политических отношений. Закон был проведен на почве требований внутренних политических и торговых отношений, а не на основе глубокого патриотического настроения.
Высшее командование армией упрекали в том, что закон об отечественной вспомогательной службе и требования так называемой «программы Гинденбурга» повели к опрометчивым мероприятиям в социальной, финансовой и хозяйственной области, а последствием этих мероприятий было якобы наше государственное крушение. Я предоставляю решить этот вопрос будущему исследователю, совершенно свободному от партийных увлечений. Но я хотел бы все-таки подчеркнуть одно обстоятельство: во время нашей борьбы сильно чувствовался недостаток хозяйственно обученного генерального штаба. Опыт показал, что во время войны такой штаб не может возникнуть сам собою. Насколько блестяще было наше военное и финансовое снабжение, настолько же неудовлетворительна была хозяйственная сторона дела. То, что в этом отношении необходимо было сделать, превосходило все прежние представления. Ввиду почти полной блокады, при такой длительности войны, при неимоверном потреблении материалов и патронов, мы были поставлены перед совершенно новыми задачами. В мирное время никакая фантазия не могла предусмотреть размеры этих задач. Они требовали совместной работы всех частей государства, только тогда колесо двигалось бы без зацепок. Конечно, нужно было создать центральный аппарат, куда стекались бы все требования и откуда распределялась бы вся работа. Только такой аппарат, поддержанный политикоэкономами, которые предусматривали бы последствия, мог принимать широкие хозяйственные и военные решения. Такого аппарата не было. Нечего говорить, что только необыкновенно одаренный ум и необыкновенная организаторская сила могли бы соответствовать такой задаче. И даже при выполнении всех этих условий не были бы устранены тяжелые трения.
Насколько я не хотел вмешиваться в партийное движение или поддерживать одну из партий, настолько же охотно я разбирал общие социальные вопросы. В особенности доброжелательно отнесся я к вопросу об устройстве домашнего очага воинов. Мое сочувствие вызывалось главным образом этической стороной этих начинаний. Что может быть отраднее довольного взгляда человека на хорошо обработанный кусок земли? Как мечтают наши храбрецы в тихие минуты на фронте, что их надежды когда-нибудь осуществятся. Я искренно желаю, чтобы счастье это выпало на долю многих моих верных боевых товарищей, после стольких усилий и страданий.
Приготовления к предстоящему году войны; наши задачи
Как только можно было с некоторой уверенностью подвести итоги боям 1916 года, мы должны были думать о продолжении войны в 1917 году. В том, что предпримет противник в будущем году, у нас не было сомнений. Мы должны были ожидать всеобщего наступления, как только будут готовы приготовления противника и как только допустят это климатические условия. Можно было предвидеть, что наши враги, наученные опытом прошлых лет, будут стараться повести наступление одновременно на всех фронтах, если мы им дадим на это возможность и время. Необходимо было предупредить этот ожидаемый генеральный штурм, разбить неприятельские планы и с самого начала взять инициативу в свои руки. Я смею утверждать, что в этом отношении я ничего не упустил в предшествующие годы войны, поскольку у меня была хоть малейшая возможность к тому. Теперь, однако, нельзя было закрывать глаза на фактическое положение вещей. Несомненно, наши силы по сравнению с неприятельскими сократились еще более к концу 1916 года. Румыния выступила на стороне наших противников и, несмотря на свое тяжелое положение, все же осталась фактором, с которым нужно было считаться. Побежденная армия под охраной русских нашла время для восстановления своих сил и при этом могла рассчитывать на широкую помощь Антанты.
Роковым для нас было то, что во все время войны нашему командованию не удавалось вынудить даже мелких наших противников, исключая Монтенегро, выйти из рядов наших врагов. Так в 1914 г. бельгийская армия долго стояла против нашей, хотя и в бездействии, но все же поглощая значительные наши силы. По отношению к сербской армии в 1915 г. наше положение было только внешне лучше. Она ускользнула от нашего обходного движения, но была как будто в безнадежном состоянии. Однако летом 1916 года снова появилась как боеспособная сила на театре военных действий в Македонии. Ее части были восстановлены притоком сил из разных стран и пополнены даже австро-венгерскими перебежчиками славянских национальностей.
Во всех трех случаях, с Бельгией, Сербией и Румынией, судьба армии противников висела на волоске. Причины, по которым они избегли своей судьбы, были различны, но последствия всегда одни и те же. Такие факты заставляют во время войны придавать значение случаю. Этим, конечно, войну низводят с высоты и превращают ее в лотерею. Я никогда не смотрел так на войну. Я видел в ее ходе и ее событиях, даже если они были против нас, всюду и всегда строгую последовательность неумолимой логики. Тот, кто захватывает и может захватить, имеет успех; тот, кто упускает случай или вынужден упустить, — теряет. В походе 1917 года мы не могли знать, откуда нам угрожала опасность — с востока или с запада. В отношении численного превосходства, казалось, опасность была больше на восточном фронте. Мы предполагали, что русским зимою 1916–1917 гг., так же, как и в прошлые годы, удастся восстановить свои потери и сделать свою армию способной к наступлению. До нас не доходило известий об особом разложении русской армии. Вообще опыт мне показал, что к таким известиям, от кого бы они ни исходили, следует относиться с величайшею осторожностью.
Наряду с этим положение австро-венгерской армии было таково, что не могло не внушать нам опасений. Известия, которые шли оттуда, не давали оснований рассчитывать, что счастливый исход румынского похода и сравнительно благоприятное, хотя и напряженное положение на итальянском фронте поднимут и усилят моральную сторону королевских войск. Мы должны были также считаться с тем, что наступления русских могли снова нанести поражения австрийским линиям. Поэтому было решено не лишать австрийский фронт непосредственной поддержки — напротив, мы должны были быть наготове в случае нужды на фронтах союзников оказывать им помощь еще новыми силами. Как сложатся обстоятельства на македонском фронте, было также неизвестно. Во время последних боев руководство правой и центральной болгарской армией, т. е., в общем, фронтом от Охриды до озера Дуары, было передано немецкому командованию. На этом фронте еще с 1915–1916 гг. остались также некоторые высшие немецкие начальники. Другие из наших офицеров были заняты тем, что в болгарской армии применяли военный опыт, полученный на всех наших фронтах. Результат этой работы мог, однако, обнаружиться только в новых боях. Во всяком случае и для македонского фронта мы должны были готовить поддержку.
На нашем западном фронте также надо было ожидать, что противники, несмотря на тяжелые потери прошлого года, с весны снова появятся на поле битвы в полной силе. Конечно, я употребляю выражение «полная сила» условно.
Потерянная старая сила может быть только численно заменена в несколько месяцев, но по внутренней своей ценности новая сила не заменит старую вполне. Враг в этом случае подчиняется тем же суровым законам, как и мы. Тактическое положение на главнейших участках этого фронта было следующее: противник в жестокой пятимесячной борьбе на Сомме отбросил наши линии на 40 километров в ширину и около 10 километров в глубину. Вследствие этого мы решили, вместо наступления, отступить на западном фронте… Нелегкое решение. Тяжелое разочарование для западной армии и, пожалуй, еще большее для родины и союзников. И какое ликование для наших противников. Можно ли представить себе лучший материал для пропаганды? Блестящий результат кровавой битвы на Сомме, сломленное немецкое сопротивление, жестокое преследование с большим числом жертв, рассказы об ужасах нашего ведения войны. Об этом мы, правда, слышали и раньше. И какой град пропагандистской литературы посыплется на наши линии!