(перевод. Анны Хильми)
В проблеме названий содержатся все трудности, с которыми мы сталкиваемся, исследуя дуализм внутреннего и внешнего у ребенка. Где название находится – в субъекте или в объекте? Это знак или вещь? Имя обнаруживается в результате наблюдения или выбирается произвольно? То, как ребенок ответит на эти вопросы, позволит нам оценить степень и точное значение реализма – в предыдущей главе мы подошли к тому, что такой реализм существует.
По сути, проблема названий кроется в самом сердце проблемы мышления, потому что для ребенка думать – значит говорить. Так, если «слово» для маленьких детей – понятие, возможно, расплывчатое (по крайней мере, до 7–8 лет, то есть на первой из стадий, которые мы выделили в § 4), то «название», напротив, понятие очень ясное. Все опрошенные нами дети знают, что такое «название»: это «чтобы называть», говорят они. Что может быть проще, чем расспросить их, откуда пошли названия, где находятся, почему они именно такие и т. д. Более того, к результатам, полученным таким образом в беседе с ребенком, возможно будет в некоторых случаях применить повторную проверку, основанную на анализе спонтанных вопросов детей. Так, всем известны «назывательные вопросы», которые характеризуют первичные стадии вопросов у ребенка: «Что это такое?» Внимательный анализ этих вопросов показывает, что ребенок на ранних стадиях не просто узнает название вещи – он думает, что постигает саму суть вещи и получает настоящее объяснение. Как только название найдено, проблема решена. Позже полезную информацию дают вопросы о происхождении названий, они указывают на ту же тенденцию, что и в случае с именным реализмом.
Приведем два спонтанных высказывания, показывающих такой интерес к названиям, но в особенности – тот почти магический характер, который может принимать именной реализм у ребенка:
Ар (6 ½) за игрой в конструктор: «А если бы названий не было…» Бо (6 ½) отвечает: «Если бы слов не было, было бы плохо. Ничего нельзя было бы сделать. Как бы ты сделал вещи… [если бы не было названий]?»
Таким образом, название представляется ребенку неотъемлемой частью вещи и даже определяет само ее создание.
Одним словом, мы здесь не на искусственной почве, но в самом центре круга детских интересов. Единственная трудность – найти правильный способ постановки вопросов. Мы, как обычно, вводим следующий критерий – задавать только такие вопросы, на которые старшие дети смогут дать верный ответ, а младшие – ответы, которые по мере взросления становятся все точнее.
Методика, которую мы приняли после долгих поисков, в двух словах заключается в следующем. Детям задают восемь типов вопросов в следующем порядке. 1. Убедившись, что ребенок знает, что такое «имя»: «Скажи свое имя» и далее: «А у этого какое имя?» (показываем различные предметы). «Хорошо, что же такое имя?» 2. Спрашиваем: «А как появились имена? Имя солнца как появилось?» 3. Получив ответ, продолжаем: «Хорошо, а откуда мы узнали, что солнце так называется?» 4. «А где находятся имена? Где имя солнца? Где имя озера?» и т. д. 5. «Вещи знают свои имена? Солнце знает свое имя? Облака знают, что называются облаками, или не знают?» и т. д. 6. «У солнца всегда было имя или сначала оно существовало без имени и только потом оно его получило?» 7. «Почему солнце так называется?» «Почему гора Салев или горы Юра так называются?» и т. д. И наконец, в вопросе 8 ребенку говорят: «Тебя зовут (Анри). Твоего брата зовут (Поль). Но ведь тебя могли назвать Полем, а его Анри, правда? А могли бы с самого начала назвать горы Юра – Салев, а гору Салев – Юра? Или могли бы назвать солнце луной, а луну – солнцем?»
Возможно, эти вопросы покажутся слишком тонкими. Но к 11–12 годам на все эти вопросы дети находят верный ответ. И значит, вполне оправданно желание узнать, почему этого не происходит раньше.
§ 1. Происхождение названий
Здесь мы рассмотрим вопросы 1, 2, 6 и 3. На вопрос «что такое „имя“?» дети отвечают в любом возрасте. Что же касается вопроса 2, тут возможны три группы ответов, которые характеризуют три стадии. На первой стадии (5–6 лет) ребенок считает, что названия являются свойством вещей и исходят непосредственно от вещей. На второй стадии (7–8 лет) он думает, что названия дал вещам их создатель: Бог или первые люди. В случае с первыми людьми ребенок, как правило, полагает, что люди, давшие названия, и создали эти вещи: солнце, облака и т. д. (в соответствии с артификалистскими убеждениями, которые мы исследуем в разделе III). На третьей стадии (к 9–10 годам) ребенок, наконец, признает, что названия дают вещам какие-то люди, при этом название не связано с созданием вещи.
Рассмотрим подробно ответы на вопрос 2. Вначале – примеры первой стадии: название исходит непосредственно от вещи.
Лав (6 ½) говорит нам, что имена – «это чтобы называть». «А как появились имена? Имя солнца, как оно появилось? – Не знаю. – А твое имя – Жюль – откуда оно? Кто дал тебе имя? – Я не знаю. – Может, папа? – Да. – А имя солнца, откуда оно появилось? – С неба. – Это солнце с неба или его имя? – Солнце. – А имя солнца, откуда оно? – С неба». «Это кто-то дал солнцу имя или само собой так получилось? – Кто-то. – Кто? – Небо». «А имя реки Арв, откуда оно? – От горы». «Это взрослые дали ей имя? – Нет», и т. д.
Ферт (7 лет) про имя горы Салев: «Откуда пошло это имя? – От буквы. – А буква откуда? – От имени. – А имя? – От горы. – А как имя пришло от горы? – С буквой. – А буква откуда пришла? – От горы. – Облака называют облаками, да? Откуда происходит имя „облака“? – Имя? Это имя! – Да. Откуда оно? – От облаков. – А что это значит – имя идет от облаков? – Это у них такое имя. – А как оно сделалось, это имя облаков? Как оно началось? – Само собой». «Да, но имя – откуда оно пришло? – Само».
Хорошо видно, что эти дети различают название и называемую вещь, но не понимают, что название может появиться иначе, как от самой вещи. Вот случай на стыке между данной стадией и следующей:
Стей (5 ½): «У тебя есть имя? – Да: Андре. – А у этого? – Коробка. – А у этого? – Перо, и т. д. – А зачем нужно имя? – Потому что они все здесь, их можно увидеть. [То есть Стей думает, что достаточно посмотреть на вещи, и „увидишь“ их имя!] – А тебе зачем имя? – Чтобы знать, как меня зовут. – Так что же такое „имена“? – Чтобы знать, как зовут. – Откуда взялось имя солнца? – Не знаю. – А как ты думаешь? – Потому что это солнце делает имя, оно взялось от солнца, потому что солнце стало светить, вот и вышло, что солнце называется солнце. – А твое имя, откуда оно взялось? – Нас надо крестить. – Кто тебя крестил? – Священник. – Это ты сам взял себе имя? – Нам делает его священник. – А луна как получила свое имя? – Луна? Просто луна называется луна. – А как она стала называться луной? – Это Господь Бог сделал, что она стала называться. – А облака, как они стали называться облаками? – Это Господь Бог сделал так, что они стали, облака. – Но имя облаков – это то же самое, что облака? – Да, то же самое. – Откуда взялось название горы Салев? – Само. – Это Салев сама взяла себе имя или кто-то другой дал ей имя? – Ее всегда звали Салев». То есть Стей возвращается к мысли, что имя исходит от вещи.
На второй стадии мнение, которое мимолетно проскользнуло у Стея, все больше укрепляется: имя вещи дает ее создатель, оно изначально с ней связано. Покажем на примерах:
Фран (9 лет): «Ты знаешь, что такое имя? – Это чтобы знать, как зовут учеников. – Откуда берутся имена? Откуда это пошло? – Потому что это Господь Бог сказал: „Теперь надо создать детей и потом назвать их именами“. – Что это значит – „назвать именами“? – Это чтобы знать, какие ученики. – А название стола, откуда оно взялось? – Это Господь Бог сказал: „Надо создать столы, чтобы обедать“. Надо знать, что это – стол».
Баб (8;11): «Название солнца – откуда оно взялось? – Решили, что надо его так называть. – Кто решил? – Люди. – Какие люди? – Самые первые люди», и т. д.
Все ответы схожи. Без особых доказательств понятно, что для большей части детей солнце, небо, горы, реки и т. д. созданы первыми людьми. Это убеждение мы рассмотрим далее (раздел III).
И наконец, на третьей стадии названия дают не создатели вещей, но какие-то люди – ученые и т. д.
Код (9 ½): «Это один человек назвал солнце „солнце“, а потом мы узнали. – А кто этот человек? – Ученый. – А что такое „ученый“? – Это такой человек, который все знает». «А как он так сделал, чтобы придумать все названия? Как бы ты сделал, если бы был ученым? – Я бы поискал название. – А как? – Я бы поискал в голове». Затем Код говорит нам, что солнце, огонь и т. д. создал Бог, а ученые дали им названия.
Таким образом, эволюция ответов на первый вопрос, вероятно, указывает на постепенное ослабление именного реализма. На первой стадии имя находится в самой вещи. На второй стадии имя дается человеком, но появляется вместе с объектом. То есть оно еще, так сказать, неотделимо от вещи и, вполне возможно, еще находится в ней. И, наконец, на третьей стадии имя уже появляется по воле субъекта, который размышляет о вещи.
Изучение ответов на вопрос 6 полностью подтверждает эту точку зрения. Напомним, вопрос состоит в следующем: вещи так назывались всегда или уже были до того, как у них появилось название? Легко заметить, что этот вопрос является, прежде всего, проверочным к вопросу 2, и поэтому важно не задавать его сразу после; в противном случае ребенок просто сделает выводы из того, что только что сам сказал, не задумываясь над новой предложенной задачей. И наоборот – отвечая на вопросы в том порядке, который мы указали ранее, ребенок воспринимает вопрос 6 как новое задание. Таким образом, ответ на этот вопрос позволяет оценить значимость ответов на вопрос 2.
В подавляющем большинстве случаев результаты вопросов 2 и 6 полностью сошлись, то есть на первой и второй стадиях дети утверждали, что вещи не существовали, пока у них не было имен, а на третьей стадии сказали обратное. То есть на вопрос 6, как и на вопрос 2, дети дают верный ответ только к 9–10 годам.
Приведем примеры детей, которые считают, что у вещей всегда были имена:
Зуа (9 ½): «Что было сперва – вещи или названия? – Вещи. – Солнце было до того, как получило свое название? – Нет. – Почему? – Потому что не знали, какое название ему дать [потому что иначе не знали бы, какое название ему дать; детям трудно дается условное наклонение]. – Но до того, как Господь Бог дал ему название, солнце уже было? – Нет, потому что оно не знало, откуда ему надо выходить [идея небытия ребенку не очень понятна!]. – Но оно уже было? – Нет. – А облака были до того, как у них появилось название? – Нет, потому что на земле никого не было» [!]. Тогда мы пробуем задать вопрос, которого нет в плане, но на который нас, конечно, наводит картина мира Зуа: «Если вещь не существует, у нее может быть название? – Нет, мсье. – Древние люди считали, что в море живет одна рыба. Они назвали ее „химера“. Но она не существует… Значит вещи, которые не существуют, могут иметь название? – Нет, потому что Господь Бог, если бы увидел, что есть вещи, которые не существуют, он не дал бы им название». «У фей есть название? – Да. – Значит, есть вещи, которые не существуют, но у них есть название? – Только феи». «Как получается, что некоторые вещи не существуют, но у них есть название? – Господь Бог придумал другие названия, и которые не существуют» [ср. названия, которые не существуют].
Эта неспособность разделить объект и имя весьма примечательна. Нашему коллеге доктору Франсуа Навиллю мы обязаны записью следующего диалога, в точности подтверждающего сказанное: «Папа, Бог существует?» – спрашивает девочка 9 лет. Папа отвечает, что не вполне в этом уверен. На что девочка тут же: «Ну раз у него есть имя, значит, конечно, существует!»
Март (8;10): «У солнца всегда было имя? – Да, у него всегда было имя, как только оно родилось. – Как оно родилось? – Как мы». Тот же ответ про облака, гору Салев и т. д.
Пат (10 лет): «До того как солнце получило свое имя, оно уже было? – Да, мсье. – А как оно называлось? – Солнце. – Да, но до того, как оно стало называться солнцем, оно уже существовало? – Нет».
Наб (8;11), чьи ответы на вопрос 2 мы приводили выше, говорит: «У солнца всегда было имя или солнце было и раньше, до того? – У него всегда было имя. – Кто дал ему имя? – Люди. – А до того как эти люди дали ему имя, оно уже существовало? – Да. – Как оно называлось? – Солнце. – А кто дал ему имя? – Эти люди».
Обратимся теперь к случаям детей, уже пришедших к пониманию, что вещи существовали до того, как им дали название. Это дети 9–10 лет, и почти все они находятся на третьей стадии из трех, выделенных нами чуть выше.
Мэй (10 лет): «Скажи, солнце существовало до того, как получило свое название? – Да, это же люди дали [дали ему название]. – А облака существовали до того, как получили название? – Конечно!»
Вейль (9 ½): «Солнце существовало до того, как получило название? – Оно уже существовало [раньше]. – А как оно тогда называлось? – У него еще не было названия».
Перейдем к изучению вопроса 3. К 9–10 годам именной реализм настолько укоренен в сознании ребенка, что ему сложно допустить существование объектов, у которых бы еще не было названия, и поэтому вопрос 3, а именно вопрос, откуда мы узнали названия вещей, покажется нашим школьниками совершенно естественным. Благодаря любезности м-ль Одемар и м-ль Лафандель, директрис Детского центра (школа при Институте Руссо), мы знаем, что нередко дети даже спонтанно задают тот же вопрос в отношении происхождения письма – это тоже часто их интересует. Когда ребенок говорит нам, что название исходит от вещи или что это Бог дал вещам названия, то сам собой напрашивается вопрос: откуда мы узнали, что солнце называется солнцем и т. д. Так что не будем утверждать, что в этом вопросе содержится подсказка, потому что он заранее предполагает именной реализм. Скажем лучше, что он естественным образом следует за вопросом 2. Впрочем, на вопрос 3, как и на вопрос 2, дети дают верный ответ к 9–10 годам.
Итак, вопрос 3 позволил нам выделить следующие стадии. На первой стадии (5–6 лет) ребенок говорит, что мы знаем названия вещей просто потому, что смотрим на них: достаточно увидеть солнце, чтобы понять, что это – «солнце». На второй стадии (7–8 лет) ребенок утверждает, что названия вещей сообщил нам Бог. На третьей стадии (с 9–10 лет) ребенок, наконец, приходит к мысли, что названия, должно быть, передавались из поколения в поколение с того момента, как их придумали.
С первого взгляда становится ясно, что эти три стадии хронологически и логически соответствуют трем стадиям, которые нам помог выделить вопрос 2, хотя возможны расхождения в деталях. Рассмотрим примеры первой стадии: увидев солнце, мы поняли, что оно называется «солнце».
Стей (5 ½), как мы помним, сказал, что названия исходят от самих вещей и от Бога. «А как люди узнали, что солнце так называется? – Не знаю, потому что мы его видим. – А ты как узнал, что оно так называется? – Я его вижу. Это мама мне сказала. – А мама как узнала, что оно так называется? – Потому что мама его видит!.. Это в школе узнают». Название горы Салев происходит от самой горы, говорит Стей. «А откуда узнали, что она называется Салев? – Потому что это большая гора. – И поэтому называется „Салев“? – Это мама мне сказала. – А мама откуда узнала? – Не знаю. В школе. – А учителя в школе откуда узнали, что она называется Салев? – Потому что они увидели Салев». Что касается луны, то «луну увидели и узнали, что она называется „луна“».
Ферт (7 лет) сказал нам выше, что название «Салев» пришло «от горы». «Когда пришли первые люди, как они узнали, что она называется Салев? – Потому что был склон [потому что это – склон горы!]. – Как они узнали, что солнце так называется? – Потому что оно сияло. – А это название откуда взялось? – Само».
Для Франа (9 лет), напомним, названия идут от Бога. «Откуда у солнца появилось название? – От Господа Бога. – А мы как узнали, что солнце называется „солнце“? – Потому что оно на небе. Не на земле. Оно светит нам на небе. – Да, но как мы узнали? – Потому что это большой шар. У него есть лучи. Так и узнали, что называется „солнце“. – А откуда известно, что надо назвать его „солнце“? Можно было назвать его иначе! – Потому что оно нам светит. – Как первые люди узнали, что оно называется солнцем, а не по-другому? – Потому что большой шар желтый, и лучи желтые… и потом они так сказали, что это будет солнце, и потом было солнце [здесь можно подумать, что Фран догадывается о произвольной и искусственной природе слов, но дальнейший расспрос показывает, что это лишь видимость, или во всяком случае Фран никак не использует свое открытие]. – Кто дал название солнцу? – Это Господь Бог сказал, что это будет солнце. – А первые люди как узнали, что надо называть его солнцем? – Потому что оно плывет в воздухе. Оно идет вверх. – Но когда я на тебя посмотрел, я не увидел твое имя. Ты мне сказал, что тебя зовут Альбер. Как первые люди узнали название солнца? – Потому что его они увидели, солнце. – Это Господь Бог сказал людям, или они сами поняли? – Люди поняли».
И наконец Лав (6 ½), полагавший, как мы помним, что названия исходят от вещей, уверен, что сам узнал имена звезд, но не трудные имена вроде названия горы Салев: «Ты сам узнал название солнца? – Да. – А Салев? Как ты узнал, что она называется Салев? Ты сам узнал или тебе сказали? – Сказали. – А солнце? – Сам. – А название реки Арв? – Сам. – А облака? – Мне сказали. – А название неба? – Тоже сказали. – А название луны? – Сам узнал». «А твоя младшая сестренка сама узнала или ей сказали? – Она сама узнала».
Эти ответы очень показательны – несмотря на то что именной реализм доведен здесь до предела, в них нет ничего абсурдного. В самом деле, если этим детям достаточно посмотреть на вещь, чтобы увидеть ее имя, ни в коем случае не следует считать, что для них это имя каким-то образом написано на вещи. Надо понять, что для этих детей имя является частью сущности вещи: имя Салев подразумевает гору и склоны, имя «солнце» подразумевает желтый сияющий шар, лучи и т. д. Но тут же следует добавить, что для этих детей сущность вещи – это не понятие, но сама вещь. Речь идет о полном смешении между мыслью и вещами, о которых мы думаем. Имя содержится в объекте, но не в виде наклеенной на него этикетки, а как неразличимое глазом свойство. Говоря точнее, не имя «солнце» под разумевает желтый шар и т. д., а желтый шар – солнце – подразумевает и содержит в себе имя «солнце».
Это явление схоже с «интеллектуальным реализмом», который так хорошо описал г-н Люке, имея в виду детские рисунки: дети рисуют то, что знают о предмете, а не то, что видят, но они уверены, что рисуют именно то, что видят.
Перейдем теперь ко второй стадии (средний возраст 7–8 лет): нельзя увидеть названия вещей, если на них просто смотреть; «названия нам сказал Господь Бог».
Зуа (9 ½): «Как первые люди узнали, что солнце называется „солнце“? – Потому что Господь Бог сказал это Ною. – А как люди узнали, что гора Салев так называется? – Господь Бог сказал это Ною, а Ной все передал ученым. – Разве Ной жил здесь? – Да, мсье». «А если привезти сюда негритенка, который никогда не видел Женеву или Салев, мог бы он понять, как гора называется? – Нет. – Почему? – Потому что он никогда не видел Женеву. – А посмотрев на солнце, он бы понял, как оно называется? – Да. – Почему? – Потому что в своей стране он его видел. – Да, но смог бы он догадаться, что оно называется „солнце“? – Да, потому что он помнит. – А человек, который никогда не видел солнца, узнает, что оно так называется, если на него посмотрит? – Нет».
Но стоит лишь пошатнуть убеждения ребенка, как он возвращается к ответам первой стадии. Вот и пример подобных колебаний:
Март (8;10): «Как мы узнали, что солнце так называется? – Потому что нам сказали. – Кто? – Это Господь Бог нам сказал. – Значит, Господь Бог нам что-то говорит. – Нет. – А как мы узнали? – Увидели. – А как мы увидели, что солнце так называется? – Ну, увидели. – А что увидели? – Солнце. – А как узнали, что оно называется „солнце“? – Увидели. – А что увидели? – Его название. – А где мы увидели название? – Когда была хорошая погода. – А как узнали, что облака так называются? – Потому что была плохая погода. – Но как узнали, что они так называются? – Потому что увидели. – Что? – Облака», и т. д.
И наконец, некоторые дети, пытаясь справиться с трудностями, прибегают к готовым решениям обиходной теологии. Так, они без колебаний приписывают происхождение языка буквальному вдохновению, как его понимал Луи де Бональд:
Пат (10 лет): «А солнце – кто его так назвал? – Господь Бог. – А как мы узнали само название? – Господь Бог вложил его людям в голову. – А если бы Господь Бог не вложил название, могли бы они дать другое? – Могли бы. – Они знали, что солнце так называется? – Нет. – А что рыбы так называются? – Это Господь Бог вложил людям в голову».
А вот пример третьей стадии (9–10 лет):
Мэй (10 лет): «Значит, как мы узнали названия? – Это переходило от отца к сыну». Мэй, как мы помним, считает, что названия придумали люди уже после того, как появились вещи.
Очевидно, что изучение вопроса 3 выявило не только многочисленные спонтанные идеи, но и некоторые готовые либо косвенно связанные с влиянием взрослых понятия. Тем не менее ответы на первой стадии совершенно спонтанны, а смена трех стадий отражает непрерывное развитие, что указывает и на работу мысли самого ребенка. Ведь когда ребенок перерастает свои убеждения первой стадии, только тогда он начинает искать большего и прибегает к религиозным идеям извне. Причем так же очень спонтанно ребенок отбрасывает идею о том, что язык дается непосредственно Богом, и переходит к более простым решениям, что хорошо видно на третьей стадии.
§ 2. Где находятся названия
Самые младшие наши испытуемые считали, что достаточно увидеть солнце, чтобы понять, что оно называется «солнце». Значит, можно задуматься и о том, «где находятся названия». Это наш вопрос 4. Чтобы задать его правильно, достаточно напомнить детям, что вещь и ее название – не одно и то же, и затем просто добавить: «Так где же находится название?» Следующий за вопросом 3, вопрос 4 не лишен смысла. Кто-то скажет, что он слишком трудный. Но с 9–10 лет дети отвечают на него, как и на предыдущие вопросы, без нашей подсказки. Кроме того, ответ на этот вопрос не приходит раз и навсегда в определенном возрасте, как будто давняя загадка разгадана благодаря новому знанию, которое и было необходимым ключом. Напротив, от самых первых ответов к правильным ведет едва заметное движение вперед. Именно поэтому мы можем задать наш вопрос. К тому же в рамках каждой стадии ответы разных детей совершенно идентичны.
Мы выделили три стадии. На первой (5–6 лет) название содержится в самой вещи. На второй (7–8 лет) названия вещей везде или нигде, что, как мы увидим, одно и то же. И, наконец, на третьей (9–10 лет) названия – в нашем голосе, потом – в голове и в самой мысли. Речь здесь не идет об искусственной симметрии: если взять средний возраст детей для каждой стадии, мы получим 6 лет для первой, 7 ⅔ для второй и 9 ½ для третьей стадии.
Рассмотрим примеры первой стадии. Названия – в самих вещах. Случай, с которого мы начнем, богат вариациями, он сразу покажет, в чем суть явления.
Ферт (7 лет), как мы помним, считает, что названия исходят от вещей, и достаточно увидеть вещь, чтобы понять, как она называется. Название солнца, сказал он в продолжении беседы, приведенной ранее, – появилось «само. – Ты говорил, что это произошло… – В солнце». И далее: «А где название солнца находится? – Внутри. – Внутри чего? – Внутри солнца. – А где название горы Салев? – Внутри. – Чего? – Внутри Салев. – А где название облаков? – Тоже внутри. – А твое имя где? – … – Скажи-ка, Ферт, старина, где твое имя? – Меня назвали. – Да, но где твое имя? – Написано. – Где? – В книге. – А имя гор Юра где? – Внутри Юра. – А как это – слово „солнце“ – внутри солнца? Как это происходит? – Потому что жарко (!). – А если открыть солнце, можно увидеть слово? – Нет. – А название Салев, почему оно внутри Салев? – Потому что там камни. – А почему слово „облака“ – внутри облаков? – Потому что они серые. – А слово „озеро“ где? – Сверху. – Почему? – Потому что оно не внутри. – Почему? – Потому что там вода. – А почему слово сверху? – Потому что оно не может войти внутрь, оно не входит. – Но слово „озеро“ сверху? Что это значит? Оно написано? – Нет. – А почему оно сверху? – Потому что оно не входит внутрь. – А сверху? – Нет. – А где оно? – Нигде!»
До сих пор было очень хорошо понятно, что хотел сказать Ферт. Слово находится внутри вещи, потому что оно – часть самой ее сущности. Оно не написано, оно внутри солнца, потому что солнце горячее, внутри горы Салев, потому что гора каменистая, и т. д. То есть это – именной реализм в том смысле, который мы определили в предыдущем параграфе: слово содержится в вещи как одно из ее свойств, хоть и невидимое. Но когда речь заходит об озере, Ферт уходит в более материальный реализм: он не решается поместить название в воду! Эти колебания очень показательны и лучше всего остального демонстрируют силу детского реализма. Однако вся нелепость ответов, к которым мы подводим Ферта, вынуждает его прибегнуть к гипотезе, характеризующей вторую стадию: название не находится в вещи. Вместе с тем это убеждение, возникшее под влиянием наших вопросов, еще столь шатко, что Ферт почти сразу от него отказывается. Заметим, что в тот момент, когда Ферт произнес последние слова, зазвенел школьный звонок, и Ферт побежал на перемену. Мы продолжаем беседу 20 минут спустя:
«Где находится слово „озеро“? – Оно внутри, потому что там вода [!]». То есть Ферт признает, что в случае с озером все происходит так же, как с солнцем, облаками и т. д. Тогда мы пробуем подвести его к ответу с другого конца: «А как это происходит – сначала солнцу дают название, а потом это название входит в солнце? – [Смеется] Нет, это только мы это знаем. – Где же тогда название „солнце“? – Оно нигде. – А где бы оно было, если бы у него было место? – Ну, мы это знаем. – А где название, когда мы о нем думаем? – На солнце. Если мы думаем о солнце… – Но название, где оно, когда мы о нем думаем? – На солнце. – Где мысль, когда мы думаем? – Это то, что думаем. – А где это – то, что мы думаем? – Что угодно [путает объект и мысль]. – Чем люди думают? – Когда вспоминают… Памятью. – А где память? – … – В ногах? – Нет. – А где? – … – В голове? – …Да [очень неуверенно]. – А где названия? Когда ты думаешь о названии солнца, где это название? – Мы это знаем. – Да, но где оно? – Нигде. – Оно в голове? – Нет. – Почему нет? – Потому что это мы думаем [опять путает объект и мысль: когда мы думаем о солнце, солнце не в нашей голове]. – А если бы название было в голове, мы бы не могли о нем думать? – …Да [неуверенно]. – Значит, название в голове? – …В голове [без всякой уверенности]. – Ты не уверен? – Нет. – Почему ты думаешь, что оно не в голове? – Потому что оно на солнце!»
Мы видим здесь замечательное сопротивление Ферта нашим все более настойчивым подсказкам и заключительное свидетельство победившего реализма: чтобы думать о солнце, необходимо, чтобы его название было «на солнце»!
Все остальные примеры подобны этому:
Хорн (5;3) говорит, что имя – «это нужно нам. Когда хотят сказать, когда хотят, чтобы мы пришли». «А где название солнца? – Наверху, в небе. – А где это? – На солнце. – А где твое имя? – Здесь [показывает на грудь]». Но потом Хорн опровергает то, что название горы Салев находится в горе, «потому что нельзя по нему ходить. – По чему? – По названию». Затем Хорн переходит к ответам следующих стадий.
Март (8;10): «Где название солнца? – На небе. – Солнце на небе или его название? – Название». «Почему на небе? – Потому что оно на небе…»
Пат (10 лет), он – на переходной стадии от первой к последующим: «Где находятся имена? – У нас в голове. – А где название солнца? – У него в голове». Чуть раньше Пат сказал нам, что солнце знает свое название. Но мы пытаемся вывести его из заблуждения: «Оно ведь не знает своего названия? – Да, солнце не знает. – Тогда где же его название? – У меня в голове [3-я стадия!]. – А название луны где? – У нее в голове. – А название солнца? – У него в голове [!]».
Одним словом, изучение первой стадии полностью подтверждает картину, которую мы наблюдали в предыдущем параграфе. Изначально название является частью вещи. Но из этого не следует, что оно написано на вещи или как-то иначе материально в ней представлено. Название является частью самой сущности вещи. Это – свойство, не психическое, потому что голос в понимании ребенка не является чуждым любой материи, но невидимое.
На второй стадии (7–8 лет) название отделяется от вещи. Тем не менее ребенок не присваивает его мыслящему субъекту. Оно, собственно говоря, везде, или скорее везде, где было произнесено. Оно «в воздухе». Оно окружает людей, которые им пользуются. Другие дети говорят, что оно «нигде», как только что на короткий момент решил Ферт. Это определение не означает, что название нематериально и находится в мозгу, так как дети, которые приходят к этому (3-я стадия), сразу отвечают, что название – в голове или в голосе. «Нигде» всего лишь значит, что название больше не находится внутри вещи. Это все еще примитивный ответ, который дают только дети, не порвавшие связь с первой стадией.
Рок (6 ½), Д, типичный случай второй стадии. «Скажи-ка, а где название солнца? – На небе. – Это солнце на небе. А где его название? – На небе. – Где? – Везде. – Это где? – Во всех домах. – Слово „солнце“ здесь? – Да. – А где? – В школах, в классах. – А где в классах? – Везде. – И здесь, в комнате? – Да. – А где еще? – По углам. – А еще где? – В уголках [делает жест рукой в воздухе]. – А где название горы Салев? – В домах. – А в этом доме оно где? – В классах. – И здесь? – Да. – А где? – Здесь [смотрит на потолок]. – Где? – В пространстве. – А что такое пространство? – Это дорожки, чтобы пройти [спонтанная этимология: во фр. языке слова espace (пространство) и passer (пройти) созвучны. – Примеч. пер.]. – А можно увидеть название „Салев“? – Нет. – А потрогать? – Нет. – А услышать? – Нет». Название реки Роны тоже здесь, так же, как и этой тетради и т. д. «А твое имя где? – В доме. – В каком доме? – Во всех домах, которые его знают. – И здесь, в этом доме? – Да. – Почему? – Потому что его говорят. – Так где же оно? – В школе. – Где? – По углам. – Ты видишь тот дом [дом, который видно из окна], там есть твое имя? – Нет. – Почему? – Потому что там незнакомые люди. – А если сюда кто-то войдет, он узнает, что твое имя в этой комнате? – Нет. – А мог бы узнать? – Если его сказать. – А когда твое имя появилось в этой комнате? – Сегодня, вот совсем недавно. – А сколько еще оно здесь будет? – До вечера. – Почему? – Потому что все уже будут далеко. – Мы уходим в четыре часа. А имя будет до скольки? – До четырех часов. – Почему? – Потому что я здесь. – А если ты уйдешь, а мы останемся, твое имя будет здесь? – Оно останется. – До какого времени? – До того, как вы уйдете». «А где будет твое имя, когда мы уйдем? – У других людей. – У каких? – У знакомых. – А как оно попадет к другим людям? – Через окно. – А в доме, где я буду, твое имя будет? – Да. – Где? – На кухне [Дома Рок чаще всего находится на кухне]. – Где? – В уголках. – А разве твое имя не у нас в голове? – Да. – Почему? – Потому что я его сказала [я сказала свое имя]». «Оно больше не в уголках? – Да, оно в уголках».
При всей своей парадоксальности идея Рок кажется очень ясной. Имя больше не в вещах, оно привязано к людям, которые его знают. Это существенный прогресс по сравнению с первой стадией. Но имя и не в нас, оно – в голосе: там, где его произнесли, в воздухе, вокруг нас. Когда Рок говорит, что имя следует за нами, проходит в окно и т. д., она, конечно, не высказывает ничего такого, что бы она буквально думала. Если она не может представить себе иначе, каким образом наши вербальные знания нас сопровождают, значит, она просто никогда не задавалась этим вопросом. В приведенном случае следует обратить внимание на то, что имя: 1) связано с мыслящим субъектом, а не с объектом, но 2) что имя не внутри субъекта, оно в голосе, то есть одновременно в воздухе вокруг и во рту. Это очень ясно видно в конце беседы: Рок с нашей подачи готова допустить, что ее имя – у нас в голове, но вместе с тем она не отказывается и от того, что оно – «в уголках».
Стей (5 ½) спонтанно заявляет, что название луны, «оно не на луне. – А где? – У него нет места. – Что это значит? – Это значит, что оно не на луне. – А где же оно? – Нигде». «Но если ты его произносишь, где оно? – Оно с луной [возврат на первую стадию!]. – А твое имя где? – Со мной. – А мое? – С вами. – А если я знаю твое имя, где оно тогда? – С вами, если вы его знаете. – А слово „луна“? – С ней. – А когда ты его знаешь? – Оно с нами. – А где оно, когда с нами? – Везде. – Это где? – В голосе».
Эта вторая стадия представляет интерес с точки зрения дуализма внутреннего и внешнего и подтверждает наши наблюдения в отношении понятия «мысль»: мысль одновременно в нас и в воздухе вокруг. И действительно, в случае со словами и названиями это убеждение в некотором смысле оправданно, ведь слово и в самом деле должно пройти сквозь воздух, чтобы достичь уха собеседника.
Однако между нами и ребенком на второй стадии есть фундаментальное различие: признавая, что названия находятся в воздухе, он полностью игнорирует тот факт, что они появляются изнутри. Для него процесс направлен снаружи внутрь, а не изнутри наружу. Название поступает от объекта в голос, затем оно, правда, вновь возвращается с голосом наружу, но ни в коем случае не исходит непосредственно из внутренней «мысли».
И наоборот, третью стадию характеризует открытие, что названия – внутри нас и исходят изнутри. Ребенок сразу заявляет, что они «в голове». Эта стадия наступает в 9–10 лет.
Тем не менее не всегда просто отделить третью стадию от второй. Покажем это на примере трех промежуточных случаев, когда названия помещаются во рту и в голосе:
Баб (8;11): «Где название солнца? – Оно там. – Где? – Где гора. – Это солнце там или название? – Солнце. – А слово „солнце“ где? – Не знаю… Нигде. – А когда мы его называем, где это слово? – Там, где гора. – Это слово или солнце там? – Солнце. – Когда мы говорим, где тогда слово „солнце“? – У нас во рту. – А где слово „Салев“? – У нас во рту. – А слово „озеро“? – Во рту».
Мэй (10 лет): «Где слово „солнце“? – У нас в голосе. Мы это говорим».
Код (9 ½): «Где находится слово „Салев“? – Слово „Салев“ повсюду. – Что это значит? Оно здесь, в комнате? – Да. – Почему? – Потому что мы о нем говорим. – А где оно в комнате? – У нас в голове. – Оно у нас в голове или оно в комнате? – Оно у нас в голове и в комнате».
На самом деле истолковать эти ответы можно, лишь обратившись к контексту. Например, если Баб, как мы видели (§ 1), считает, что слова и вещи появились одновременно, то Год и Мэй всегда предлагали очень продвинутые варианты объяснений. То есть с нашей стороны не будет опрометчивым предположить, что Мэй и Год находятся на третьей стадии, а Баб продолжает думать, что названия поступают от вещей в голос (2-я стадия). Вместе с тем Год все же еще близок ко второй стадии, и в конечном итоге следует считать его случай промежуточным.
Рассмотрим яркий пример третьей стадии:
Бюс (10 лет): «Где находятся названия? Например, название солнца? – В голове. – У кого? – У нас в голове. У всех, кроме тех, кто не знает».
Одним словом, очевидно, что ответы на этот вопрос 4 постепенно эволюционируют с возрастом и полностью подтверждают результаты предыдущих вопросов. Перейдем теперь к вопросу 5 – знают ли вещи свои названия: «Солнце знает, что оно называется „солнце“?» и т. д. Действительно, можно предположить, что в именном реализме первых стадий присутствует элемент анимизма. Иными словами, не потому ли названия находятся внутри вещей, что вещи, возможно, знают свои названия? Случай Пат в этом отношении вполне однозначен: как мы видели ранее, Пат считает, что названия – «в голове» у вещей, то есть вещи их знают. На самом деле мы не нашли никакой устойчивой связи между именным реализмом и наделением вещей сознанием: Ферт, например, помещая название внутри вещи, уверен, что никакой предмет не знает своего имени и т. д.
Тем не менее вопрос 5 показал интересные результаты. Мы смогли выделить четыре типа ответов. Во-первых, есть дети, которые считают, что любой вещи известно ее имя:
Фран (9 лет): «Рыба знает свое название? – Да, потому что можно ее назвать форель или лосось. – А муха знает свое название? – Да, потому что можно назвать ее муха, пчела или оса». Те же ответы в отношении камешков, стола и т. д. «Карандаш знает, что он так называется? – Да, знает. – Откуда? – Потому что на нем написано, когда он выходит с фабрики. – А он знает, что он черный? – Нет. – Знает, что он длинный? – Нет. – Но знает, что у него есть название? – Да, потому что люди сказали, что это будет карандаш». Облака не могут нас видеть, «потому что у них нет глаз», но знают, как они называются, «потому что они знают, что их называют „облака“» и т. д.
Следующая группа детей гораздо более многочисленная и более интересная (потому что, как нам кажется, они не склонны к фантазированию). Эти дети считают, что только тела в движении знают свое название:
Март (8;10): «Собака знает свое имя? – Да. – А рыба знает, что называется рыбой? – Конечно! – А солнце знает свое название? – Да, потому что знает, что у него есть название. – Облака знают, что называются „облака“? – Да, потому что у них есть названия, они знают свои названия. – Спички знают, что называются „спички“? – Нет, да. – Да или нет? – Нет, потому что они не живые. – Луна знает свое название? – Да. – Почему? – Потому что она живая, она движется [!]. – Ветер знает свое название? – Да. – Почему? – Потому что он делает ветер. – Рона знает свое название? – Да, потому что это она – Рона [!]. – Она живая? – Да, потому что она течет в реку Арв. – Озеро знает свое название? – Да, потому что оно движется. – Оно знает, что движется? – Да, потому что это ведь оно [!] движется».
Далее, есть дети, которые думают, что только животные и растения, или только животные знают свои названия. Среди этих детей встречаются даже очень смышленые, как Мэй – он уверяет, что деревьям, возможно, известны их названия:
Мэй (10 лет): «Собака знает свое имя? – Да. – А рыба? – Да, ведь мы знаем, что называемся народ [ведь мы знаем, что мы – люди], ну и рыбы, конечно, знают! – А солнце знает, что оно называется „солнце“? – Нет. – Почему? – Потому что оно не живое. – А ветер знает свое название? – Нет. – А деревья знают, что так называются? – Нет, потому что нельзя сделать так, чтобы они узнали. – Почему? – Они не понимают. – Значит, они не знают своего названия? – Может, нет, может, да. – Почему „может, нет“? – Деревья ничего не могут узнать. – А почему „может, да“? – Они видят другие деревья и думают, что сами такие же. – Ну и что? – Ну, потому что они знают, что они – дуб, но не могут их видеть».
И наконец, остаются дети, которые уверены, что никакие вещи не знают своих названий. Средний возраст в этой группе – 9–10 лет. Средний возраст детей, которые связывают способность знать свое название с движением (как Март), – 7 лет. Здесь заметна эволюция, очень напоминающая то, что мы увидим далее (раздел II), в ходе прямого исследования детского анимизма.
§ 3. Внутреннее значение слов
До сих пор мы изучали явление, которое можно определить как онтологическую проблематику названий: как и где они существуют, откуда происходят. Остается логическая проблема: названия – это просто некие знаки или же у них есть внутреннее логическое значение? Проблемы эти тесно взаимосвязаны; очевидно, что пока названия находятся внутри вещей, они воспринимаются как абсолютные. Но если онтологический реализм и логический реализм названий имеют общие корни, то устойчивость этих двух явлений может различаться. Мы как раз хотели бы показать, что логический реализм длится гораздо дольше, чем онтологический.
Так, на вопросы 7 и 8 дети находят ответ только в 10–11 и 12 лет соответственно; и даже те дети, которые считают, что названия – в голове и что появились они позже вещей, продолжают верить, что названия связаны не с самой вещью, но с представлением об этой вещи: солнце так называется потому, что оно яркое и круглое, и т. д.
Начнем с вопроса 8: можно ли было дать вещам другое название? Выделим две стадии. Дети младше 10 лет утверждают, что нет. После 10 лет в среднем соглашаются, что да. Между двумя группами есть несколько промежуточных случаев. Приведем сперва примеры первой стадии:
Ферт (7 лет): «Тебя зовут Альберт? – Да. – Тебя могли назвать Анри. Ведь никто бы и не заметил? – Нет. – А можно было назвать горы Юра Салев, а Салев – Юра? – Нет. – Почему? – Потому что это не одно и то же». «А можно было назвать луну солнцем, а солнце – луной? – Нет. – Почему? – Потому что солнце греет, а луна – чтобы освещать».
Рок (6 ½) допускает, что Бог мог назвать вещи иначе. «Это было бы неправильно или можно и так? – Это было бы неправильно.
– Почему? – Потому что луна – надо, чтоб была луной, а не солнцем, а солнце – надо, чтобы было солнцем!»
Фран (9 лет): «А можно было назвать солнце по-другому? – Нет. – Почему? – Потому что это же солнце, а не другое, нельзя было назвать по-другому».
Зуа (9 ½) немного говорит по-немецки и, следовательно, должен был бы понимать относительность названий. Но ничего подобного. «Можно было изменить названия, дать другие названия? Тебя зовут Луи, а можно было дать тебе имя Шарль? – Да. – А можно было назвать этот стул Stuhl? – Да, потому что это немецкое слово. – Почему в немецком языке другие названия? Почему они не говорят так же, как мы? – Потому что они умеют говорить по-другому. – У вещей много названий? – Да. – Кто дал немецкие названия? – Господь Бог и немцы. – Ты сказал, что можно было дать другие названия. А можно было назвать солнце луной, а луну солнцем? – Нет. – Почему? – Потому что солнце светит ярче, чем луна. – У тебя есть брат? – Жильбер. – А можно было назвать Жильбера Жюлем? – Да. – Ну вот! Значит, можно было назвать солнце луной? – Нет. – Почему? – Потому что солнце не может измениться, оно не может стать меньше». «Но если бы все называли солнце луной, а луну солнцем, разве можно было бы понять, что это неправильно? – Да, потому что солнце всегда больше. Оно такое, какое есть, и луна такая, какая есть. – Да, но мы не меняем солнце, мы меняем название. Можно было назвать… и т. д. – Нет. – А как люди узнали бы, что это неправильно? – Потому что луна выходит вечером, а солнце – днем».
Бюс (10 лет) заявляет, что ничего нельзя было изменить, «потому что они решили назвать солнце солнцем». «А если бы первые люди в самом начале дали другие названия, то потом увидели бы, что это неправильно, или никто бы никогда не узнал? – Потом увидели бы. – Как? – Потому что солнце жаркое, а луна – нет».
Приведем теперь промежуточный случай – имена можно было изменить, но «было бы не так хорошо»:
Дюп (7 ½, Д., очень смышленая): «Можно было назвать солнце „столль“? – Да. – Никто бы ничего не заметил? – Нет. – А можно было назвать стол „стулом“? – Да, нет. – Можно было или нет? – Да, можно было бы». Звезду назвали звездой, «потому что подумали, что так будет лучше. – Почему? – Не знаю. – А могли назвать ее „гвоздь“? – Было бы не так хорошо» и т. д.
Существенный прогресс у Дюп по сравнению с предыдущими испытуемыми заключается в том, что она отчасти поняла условный характер названий. Главное, что она поняла – если бы названия были другими, никто бы ничего не заметил. И тем не менее ей по-прежнему кажется, что существует какая-то связь между названием вещи и представлением о ней (это этимологический инстинкт, и вскоре мы увидим примеры его проявления), хоть Дюп и не уточняет, какая именно.
Перейдем к детям на второй стадии – эти дети хорошо поняли если еще не случайный, то во всяком случае условный характер названий.
Мэй (10 лет): «Тебя могли назвать Анри? – Да. – А можно было назвать горы Юра – Салев и наоборот? – Да, потому что люди могли изменить названия или сделать наоборот. – А можно было назвать солнце луной? – Почему бы и нет! – Можно было? Можно было назвать это [стол] стулом, а это [стул] – столом? – Да. – Если бы назвали солнце луной, то поняли бы потом, что это неправильно? – Нет. – Почему? – Потому что не узнали бы, что это неправильно. – Почему не узнали бы? – Потому что они дали бы солнцу название „луна“. Они бы не поняли».
Баб (8;11), начав с ряда примитивных ответов, вдруг замечает у себя логические ошибки и довольно успешно исправляет их к последнему вопросу: «Можно было назвать гору Салев Юра, а Юра – Салев? – Да. – Почему? – Потому что это все равно. – Можно было назвать солнце луной, а луну – солнцем? – Да. – Мы бы узнали, что имена изменились? – Да. – Как? – Потому что нам бы сказали. – А если бы никто ничего не сказал, мы бы узнали? – Нет. – Почему? – Потому что названия же не написаны [на вещах]!»
Итак, мы видим, что к 9–10 годам, то есть как раз в том возрасте, когда найдены ответы на все предыдущие вопросы, ребенок допускает, что можно было изменить названия, и никто бы ничего не заметил. Но это допущение само по себе еще не доказывает, что название не имеет внутреннего значения. Оно лишь подтверждает, что онтологический реализм ослабевает: названия теряют связь с вещами.
В самом деле, правильный ответ на вопрос 7 («Почему предмет называется так, а не иначе?») приходит только после вопроса 8, и это, действительно, самый сложный из наших вопросов.
Правильный ответ на вопрос 8 лишь означает, что для ребенка название имеет условный характер: солнце решили назвать солнцем, но на деле ничто не указывает нам, что оно должно так называться. Вместе с тем название еще не случайно: это – не чистый знак. Напротив, оно объясняется этимологически. Слово «солнце» содержит в себе идею яркого, круглого и т. д. И только к 11–12 годам ребенок отказывается от подобных объяснений и находит ответ на вопрос 7.
Вопрос 7 позволяет выделить следующие стадии. До 10 лет все названия содержат в себе идею вещи. На второй стадии (10 и 11 лет) существует простое соответствие названия и идеи: название «подходит» и т. д. Иными словами, идея еще частично присутствует в названии, но можно найти и другие названия, в которых есть та же идея. И, наконец, после 11–12 лет название само по себе ничего не содержит. Оно – чистый знак.
Приведем примеры первой стадии:
Хорн (5;3): «Почему солнце так называется? – Потому что оно похоже на солнце».
Рок (6 лет): «Почему солнце так назвали? – Потому что оно светит. – А гору Салев? – Потому что это гора. – Почему горы так называются? – Потому что они белые-белые».
Бас (8;11) справляется с вопросом 8, но не с вопросом 7: «Почему солнце так называется? – Потому что оно красное. – А почему луну так назвали? – Потому что она желтая. – А Салев? – Потому что ее называют Салев. – Почему? – Потому… – Почему-то или просто так? – Почему-то. – Почему? – … – Почему облака так называются? – Потому что они серые. – То есть облака – значит „серые“? – Да».
Вейль (9 ½) тоже справляется с вопросом 8, но считает, что солнце так называется, «потому что оно согревает», стол – «потому что он нам нужен, чтобы писать» и т. д.
Бюс (10 лет): Салев так называется, «потому что уходит вверх», звезды – «потому что у них такая форма», палка – «потому что она большая. – То есть название „палка“ означает, что она – большая? – Она длинная».
Фран (9 лет): Салев называется «Салев», «потому что это гора со склонами со всех сторон» (см. случай Франа в § 1).
Подобных примеров бесконечное множество. Они удивительным образом напоминают случаи синкретизма, исследованные нами ранее (L. P., гл. VI), и, в частности, случаи «объяснений любой ценой». Принцип тот же: слово всегда ассоциируется со своим контекстом до такой степени, как будто оно содержит в себе этот контекст.
Именно в этом вербальном синкретизме, а также в именном реализме, с которым он связан, следует искать корни явления, которое Шарль Балли определил как «этимологический инстинкт», то есть склонность снабжать любое название объясняющим его происхождением.
У детей на второй стадии уже нет прежней уверенности в том, что названия связаны со своим значением, остается лишь чувство соответствия.
Дюп (7 ½), Д.: «Почему звезды называются „звезды“? – Потому что решили, что это им подходит. – Почему? – Я не знаю». (См. выше ответы Дюп на вопрос 8). Солнце назвали солнцем, «потому что солнце дает больше света [чем луна], и потом, я думаю, что солнцу больше идет его название, потому что те, кто придумал это слово, они решили, что так лучше».
Мэй (10 лет), ответив на вопрос 8, все-таки говорит, что солнце так назвали, «потому что решили, что это – красивое название, и потому что оно светит».
Дюп и Мэй не говорят, что название «солнце» означает свет. Они говорят, что между тем и другим должно быть какое-то соответствие. С формальной точки зрения так и есть, но на деле это, конечно, не попытка исторического объяснения, а всего лишь последние следы именного реализма.
Что же касается детей, ответивших на вопрос 7, то до сих пор с ним справился только Мэй, но в конце опроса и после ответов, приведенных выше. Всем остальным детям по меньшей мере 11–12 лет.
Мэй (10 лет): «Почему луна так называется? – Просто так, нипочему, без причины! – Почему гора Салев так называется? – Такое имя придумали. – А можно было назвать ее „Ничего“? – Ну да, это ведь тоже название!»
Жен (11 лет): «Почему солнце так называется? – Просто так, это название. – А луна? – Просто так. Можно дать любые названия, какие хочется».
Таким образом, только когда ребенок ответил на вопрос 7, мы можем считать, что он понял случайный характер названий. С 9–10 лет уходит именной реализм в своей онтологической форме, и лишь к 11–12 годам исчезает реализм в логической форме. Коротко говоря, логический реализм происходит из онтологического реализма, но длится дольше.
§ 4. Выводы
Нам остается показать связь данного исследования именного реализма с нашим исследованием понятия мысли.
Для ребенка думать – значит оперировать словами. Это убеждение заключает в себе три вида смешения, устранение которых порождает три вида дуализма. Прежде всего, это смешение знака и вещи: мысль и объект[10] связаны. Затем смешение внутреннего и внешнего: мысль одновременно находится в воздухе и во рту. И наконец, смешение мысли и материи: мысль принимается за материальное тело, голос, дыхание и т. д.
Подтверждает ли исследование именного реализма, что такие смешения существуют, и позволяет ли оно увидеть, как ребенок приходит к осознанию соответствующих типов дуализма? Полагаем, что да.
Начнем с того, что смешение знака и вещи составляют саму суть именного реализма, так что тут пояснения излишни.
Смешение внутреннего и внешнего, напротив, с первого взгляда не так очевидно. И все же вторая стадия («где находятся названия?») служит ярким проявлением этого смешения. В самом деле, начиная отделять название от называемой вещи, ребенок не сразу помещает его в голову: сначала он определяет названию место в воздухе вокруг, «везде» – там, где об этой вещи говорят. Иначе говоря, голос одновременно внутри нас и вне нас. Это в точности то, что мы наблюдали в отношении мысли – мысль одновременно «снаружи» и во рту.
Что же касается третьего смешения, мы не можем наблюдать его само по себе, но очевидно, что оно присутствует во втором.
Далее, если мы проанализируем возраст, в котором проявляется дуализм соответствующего типа, мы сразу поймем, как совершается открытие нематериальности мысли. Примерно до 6–7 лет названия исходят от вещей: люди узнают названия, когда смотрят на вещи, названия – внутри вещей и т. д. Эта первая грубая форма смешения знака и вещи исчезает к 7–8 годам. Что же касается смешения внутреннего и внешнего, оно проходит к 9–10 годам, когда названия начинают локализоваться «в голове». Между тем в отношении понятия мысли мы видели, что мысль воспринимается как нематериальная к 11 годам.
Получается, что ребенок как будто сначала обнаруживает, что знак отделен от вещи, и именно это открытие приводит к тому, что мысль все больше воспринимается как внутренний процесс. Далее все происходит так, будто это непрерывно нарастающее разделение знаков и вещей вместе с интериоризацией мысли постепенно приводят ребенка к пониманию того, что мысль нематериальна.
Если говорить о постепенном разделении знаков и вещей, встает вопрос о том, какие психологические факторы могут его объяснить. Вполне возможно, это осознание ребенком собственной мысли. Такое осознание происходит как раз с 7–8 лет. Особенности этого процесса мы исследовали в других работах (J. R., гл. IV, § 1 и 2). И, как мы попытались показать, это осознание в свою очередь находится под влиянием социальных факторов: контакт с другими людьми и практика общения вынуждают ум осознать свою субъективность и, таким образом, обратить внимание на сами мыслительные процессы.