Маски обращают внимание на Михайло Ломоносова и Франческо Растрелли, которые прогуливаются в стороне, оживленно жестикулируя.
-Вполне возможно, на придворный бал оба попали впервые, совершенно не приученные к свету, и были рады встрече.
- Несомненно они были знакомы, поскольку после смерти Бартоломео Растрелли отливкой конной статуи Петра был вынужден заниматься Франческо, по ту пору безработный, поскольку он при Бироне стал обер-архитектором, а новый глава канцелярии по строениям не признал за ним ни звания, ни титула с французским «де».
- По ту пору возвратился из странствий после годов учения в Германии Михайло Ломоносов, он не мог не заинтересоваться отливкой конной статуи Петра и свести знакомство с Франческо Растрелли. Между тем в Академии наук он столкнулся с засильем немцев и после ряда словесных баталий подвергся аресту.
- Просидел Ломоносов в подвале Академии наук восемь месяцев, - за это время он закончил составление книги «Риторика», - пока императрица Елизавета Петровна не вникла в суть его прегрешений. Ломоносов-де изощрялся в остроумии на счет немцев, своих коллег. При Анне Иоанновне его бы и восемь месяцев не держали в подвале Академии наук, а сослали бы в Сибирь. Елизавета Петровна сказала: «Ему надо извиниться перед коллегами!»
- И также она поддержала Франческо Растрелли, который был занят отливкой конной статуи Петра, поручив ему самолично, помимо канцелярии по строениям, завершение Аничкова дворца и Летнего дворца. И лишь после этого обер-архитектор обрел все свои права, на какие претендовал, при этом получив от императрицы бригадирский чин, равный придворному званию камергера.
- Оба ярчайшие представители русского барокко, как и сама императрица Елизавета Петровна!
5
Москва. Воробьевы горы. На лужайке расставлены шатры для обеда на природе. Будучи в гостях у князя Голицына Николая Федоровича по случаю его женитьбы на Прасковье Ивановне Шуваловой, сестре Ивана Ивановича, императрица Елизавета Петровна поднялась на Воробьевы горы. Усадьба князя Черемушки находилась внизу на берегу Москвы-реки.
Конец августа. Воздух чист и прозрачен. Императрица Елизавета Петровна прогуливается в сопровождении Ивана Ивановича Шувалова.
За кустами на пригорке, откуда видна вся Москва за излучинами реки маски, словно сейчас опустившиеся с небес.
Императрица одета в легкое летнее платье наподобие пеплоса и сандалии - она вся в движении, как в танце:
- Ты молод! Разве в том беда? И я с тобою молода! Смотри! Я говорю с тобой стихами? И пью нектар любви устами…
Иван Шувалов, взволнованный и счастливый, оглядывается:
- Ваше Величество, хотя мы здесь не на виду у всех, но нас кто-нибудь да видит.
- Никто не смеет за нами подглядывать. Впрочем, лучше держаться нам на виду, в обществе нельзя уединяться.
- У меня в сумке «Риторика» Ломоносова. Я могу вам что-нибудь почитать.
- «Риторику» я понемножку почитываю… Там есть одно стихотворение…
- «Ночною темнотою…»?
- Да!
Шувалов с восторгом:
- Я думаю, это лучшее стихотворение из русской лирики!
- Это разве не Анакреонт?
- Вольный перевод.
- Читайте!
Иван Шувалов шутливым голосом, разыгрывая роли:
Ночною темнотою
Покрылись облака,
Все люди для покою
Сомкнули уж глаза.
Внезапно постучался
У двери Купидон,
Приятной перервался
В начале самом сон.
«Кто там стучится смело?» -
Со гневом я вскричал.
«Согрей обмерзло тело, -
Сквозь дверь он отвечал. –
Чего ты устрашился?
Я мальчик, чуть дышу,
Я ночью заблудился,
Обмок и весь дрожу».
Тогда мне жалко стало,
Я свечку засветил,
Не медливши нимало,
К себе его пустил.
Увидел, что крилами
Он машет за спиной,
Колчан набит стрелами,
Лук стянут тетивой.
Жалея о несчастье,
Огонь я разложил
И при таком ненастье
К камину посадил.
Я теплыми руками
Холодны руки мял,
Я крылья и с кудрями
Досуха выжимал.
Он, чуть лишь ободрился,
«Каков-то, - молвил, - лук,
В дожде, чать, повредился»,
И с словом стрелил вдруг.
Тут грудь мою пронзила
Преострая стрела
И сильно уязвила,
Как злобная пчела.
Он громко рассмеялся
И тотчас заплясал.
«Чего ты испугался? –
С насмешкою сказал. –
Мой лук еще годится,
И цел и с тетивой;
Ты будешь век крушиться
Отнынь, хозяин мой»
Императрица с восхищением в глазах:
- Ты будешь век крушиться
Отнынь, хозяин мой!
- Когда я хозяин Купидона, крушиться мне ни к чему. Я век буду радоваться жизни, поклоняясь красоте! Поклоняться, значит, владеть.
- Быть тебе камер-юнкером!
- Это звание по мне, вполне соответствует моему возрасту. Засиделся я в пажах! Впрочем, я шучу. Простите, Ваше Величество! Я заигрался, как мальчик.
- Как Купидон, который сам себе хозяин.
- А вы, как Венера, которая сама себе хозяйка.
- Это предостережение?
- Подумать никогда не мешает.
- Опрометчивой никто меня не назовет. Вы поедете со мной в Воскресенский монастырь.
В небесах на закате быстро несутся облака, словно во времени, а внизу над рекой стрекот насекомых и пенье птиц разносится, с выделением трелей и переливов соловья, как весной.
ХОР МАСОК
На Воробьевых горах соловьи
Здесь от века поют о любви.
И впервые им вторит Венера,
Засверкав из-за туч для примера
Всех влюбленных на Руси,
Как стихи пронеслись о любви.
О, порфироносная столица,
Здесь новый мир творится,
Вдохновений счастия и мук,
Здесь воздвигнется храм наук!
Ведь любовь не игра, а стремленье
К красоте и новое рожденье
Идей, деяний и детей.
- Что-то нескладно получилось!
- Импровизация студентов из будущего.
- Паж произведен в камер-юнкеры?
- В Воскресенском монастыре в день ангела императрицы, как мы знаем о том. Вероятно, со свадьбой сестры пажа императрица подумала и об его участи. Это же чудесно!
ЧАСТЬ IV
1
Представления в Зимнем дворце во время Масленицы. Приготовления за кулисами, императрица принимает непосредственное участие в одевании и гриме кадетов, которые играют мужские и женские роли, одетые соответственно. Кадет в хитоне и сандалиях, кадет в тунике и в легких сандалиях с изящнейшими застежками – императрица внимательно и деловито оглядывает их, поправляет где-то и накладывает грим, затем машет – на сцену.
Большой зал, уставленный креслами, с довольно многочисленной публикой из сановников, иностранных послов и придворных, некоторые с детьми разного возраста, которые ведут себя весьма непринужденно.
Раздаются звуки скрипки и клавесина, занавес раздвигается, и открывается сцена, которая достаточно ясно обозначена знаками и зарисовками.
У моря у пещеры нимф и рощи, с дарами нимфам – свитки на ветвях, картины на холстах или на досках, скульптуры мраморные, чего тут нет, - сбегаются девушки и юноши, одетые слегка или в хитонах и туниках, то розовых, то белых, в сандалиях с изящною тесьмой, и с грацией во всех движеньях тел, на празднество иль таинство какое, с приветствиями, вскриками повсюду «Елена!» и «Троянская война!»
Там склон амфитеатром возвышается, внизу лужайка, вход в пещеру – сцена, куда Хор девушек идет с напевом.
ХОР ДЕВУШЕК
Собрались мы сегодня рано. Солнце,
Горячее еще, слепит нам очи.
И в теле, как любви желанье, лень
Стыдливо прячется куда-то в тень.
(Обращаясь одна к другой.)
Куда? Известно, в самую промежность,
Когда все тело сковывает нежность.
(Смеются.)
К самой себе, а может быть, к цветку?
Скорей всего к подружке иль к дружку!
(Становясь в глубине сцены.)
А что у нас сегодня на примете?
(Со вскриками.)
С Елены спрос: за все она в ответе!
За блуд и за Троянскую войну.
Пускай покается, признав вину!
(Зачиная пляску.)
Когда все это было? Только пена
Хулы и славословий, о, Елена!
Идет там репетиция, наверно. Из публики две девушки сошлись, - одну зовут, как слышно, Каллиопа, другую Терпсихора, словно муз, - и юноша по имени Платон, быть может, сам философ знаменитый, но в юности, иль в наши дни вновь юн, подобие былого, как ягненок.
Платон, высок и статен, отзывается:
- Призвать на суд Елену! Пусть ответит, виновница всегреческой войны и разрушенья Трои, стольких бедствий!
Каллиопа смеется:
- Когда повинна, только в красоте!
Терпсихора словно в пляске:
- Призвать на суд Елену! Пусть ответит, как предалась измене с чужестранцем!
- Гостеприимство оказала, верно!
ЕЛЕНА
(выбегая на сцену, как на зов)
Элизиум не мир теней, - театр?
Все заново играй за актом акт
Все небылицы, сплетни и клеветы,
Весь вздор от века, что несут поэты?
(Предстает совсем юной.)
Нет, жизнь моя невинна и чиста,
Как юности от века красота,
Ну, а любовь нам кажется порочной
И даже грезы стыдны, как нарочно,
И смехом отзываешься тотчас,
Чтоб худо не подумали о нас.
А ласки мужа – исполненье долга,
Когда и неги не проявишь много,
Сочтут за сластолюбие гетер,
И жизнь твоя в семье – вся из потерь.
ХОР ДЕВУШЕК